LOST(DEAD) SOULS / descensus averno facilis est

Когда они встретились впервые, Сэхуну было всего лишь пятнадцать. Бунтарский характер, случаи мелкого разбоя и кражи, неправильные компании – всё это наложило определенный отпечаток. В тот день Чонин снова был на сцене. Голый по пояс, он держал своими шрамированными руками гриф гитары, перевешанной через смуглое плечо. Он был воплощением того самого образа конца 80-х – настоящая рок-звезда. И хотя концепт группы не был агрессивным, Чонин похоже безвозвратно застрял в прошлом столетии. Его губы шептали завораживающий шепот, а джинсы сползали по подтянутым бедрам все ниже и ниже, являя миру черные завитки лобковых волос. Чонин – секс. Чонин – адское пламя всех возможных пороков. И именно поэтому он был таким неистово желанным. Всеми желанным. А Сэхун – со своими готическими шмотками и дешевыми украшениями, со сладкими от содовой губами и по-блядски подведенными глазами – что он мог предложить Чонину? Своему идолу. Своему персональному Богу. И что Чонин хотел бы забрать у него? Тогда, в тот первый вечер, Сэхун даже не догадывался, чем все это обернется. \...\ Их группа носила название 'Lost Souls', и все эти наивные обезумевшие детки тащились по ним. Они все носили эти драные одежды и пили дешевое спиртное, их всех наполняло одно и то же – страх, восторг, экстаз и душевная боль. Сэхуна тоже -– он умирал умирая с каждой новой песней, которую чониновские губы выдавали за молитву. Только тексты каждый раз возвращали в реальность, напоминая, что Чонин – безбожник. Да и разве богу нужен еще один бог? Сэхун полагал, что нет. \...\ Когда Сэхуну было пятнадцать, он прогуливал школу. Забирался на любую открытую крышу и курил слямзенные сигареты. Тогда он ещё курил не в себя. Он смотрел на облака, уплывающие, запредельно далекие и холодные, лежал на стылом бетоне и пытался выпускать дым кольцами. Какая к черту школа, когда в мыслях один сексуальный антихрист? За мечтами о Чонине проходили часы, дни и недели. Сэхун забросил школу, совершенствуясь в уличных кражах и попрошайничестве ради забавы. Ему даже удалось обзавестись парочкой знакомых: Бэкхёном и Лэем. Лэй от природы был ловким и хитрым, но страшно ленивым. Он прикарманивался в разных районах в разное время, осторожничая и опасаясь облавы, и только в крайней необходимости, объясняя это тем, что на ночлежку и жрачку ему хватает, а больше и не нужно. Бэкхён же был алчным до крайности. Он хватался за любую возможность грабежа, в конце концов спуская все на медовое пиво и развлечения. Сэхун частенько видел его в компании какого-то высоченного парня, с виду не особо денежного, однако, не замешанного в криминале. Несколько раз Сэхуну даже приходилось выносить безвольное тело Бэкхёна из клубов и баров, где тот просаживал все свои 'кровные', потому что, по словам самого пьяницы, если уж пить, то упиваться в говно. В таком состоянии Бэкхён всегда заводил одну и ту же песню, которая постепенно стала для Сэхуна большим откровением – 'эй, мелкий, когда-нибудь я украду целое состояние, и мы заживем... Чанёль против этого, но так мы наконец-то сможем свалить из этого гадюшника'. Сэхун тогда подумал, что тоже хочет свалить. С Чонином. \...\ Когда Сэхуну было пятнадцать, 'Lost Souls' выступали в Пандоре каждую пятницу. Сэхун был там. Высоченная платформа возвышала его кварцевую макушку среди всех тех, кто пришел послушать хорошую музыку и полюбоваться Чонином. Концерт всегда начинался в одно и то же время – в десять, а вот заканчивался по-разному – в зависимости от того, было ли настроение у главного вокалиста выходить на бис. Последние несколько раз Сэхун возвращался домой далеко за полночь. Сначала Чонин выходил до неприличия одетым, причем исключительно в безутешный черный, но под конец количество одежды на нем значительно уменьшалось. Сэхун мог разглядывать его часами: загорелые руки с рельефно выделяющимися мышцами, по которым ползли чернильные рукава татуировок, прерываемые шрамами, вдоль его ключиц распахнулись вороновы крылья, которые были больше похожи на распятие, а внизу живота симметрично друг напротив друга растянулись графитовые револьверы, указывая дулом в самом что ни на есть верном направлении – на его пах. Чонин совершенно точно был необычным человеком. И Чонин совершенно точно был потерянной душой. Он был опасен, один его скучающий – слишком уставший от жизни – взгляд и температура в зале понижалась до минуса, так что с губ Сэхуна срывались облачка пара. Но Чонин совершенно точно притягивал. И чем дольше Сэхун смотрел на него, тем глубже понимал смысл слов – descensus averno facilis est [прим.: лёгок путь в ад]. \...\ Когда Сэхуну было пятнадцать, его сильно побили. Не мать, не старший брат и даже не Бэкхён, его побили его собственные одноклассники. За то, что он не похож. За то, что он другой. За то, что красит глаза и губы. За то, что носит сатанинские кресты и заколки в волосах. Он лежал на земле, прижав колени к груди и закрыв голову руками, чтобы ему не отбили жизненно-важные органы. А в это время четверо мальчишек пинали его ногами, не жалея силы. (Мама потом спросит Сэхуна, откуда на рубашке кровь, и он ответит, что это вишневый сок, после этого она больше никогда его не увидит). Экзекуция не продолжалась долго: когда мальчики устали работать ногами, они выпотрошили рюкзак Сэхуна содержимым наружу, порвали все его тетради и учебники, разбили какой-никакой телефон, поглумились над ним и ушли. Сложно представить, но Сэхуну все это было фиолетово, всеми своими мыслями он был обращен к тому, чтобы скорее оказаться на крыше и закурить. Кое-как поднявшись, он сразу же почувствовал, как мир вокруг него начал вращаться с катастрофической скоростью. Он собрал все свои вещи обратно в рюкзак и, бегло оценив серьезность ущерба, решил, что все не так уж и плохо. Могло быть и хуже. По пути на крышу Сэхун вырубал все счетчики, которые попадались ему на пути. Он медленно поднимался по ступенькам, смакуя боль в ребрах и резкую пульсацию кровеносных сосудов. Мысленно обозвав себя мазохистом, он, цепляясь за стены, миновал пролет четырнадцатого этажа и застыл, услышав посторонние голоса. Выглянув из-за угла, чтобы увидеть говорящих, Сэхун почувствовал, как похолодели кончики пальцев. Удар. Ещё удар. И влажный поцелуй, пускающий ток по венам. Сэхун видел, как темноволосый парень прижимал к стене другого, тонюсенького и бледнолицего, как он спустился короткими поцелуями к шее и как остекленели глаза юноши, когда пришло осознание. Сэхун слышал, как пискнула жертва, когда алая жидкость брызнула в чужой жадный рот. Слышал и понимал, что если не удрать прямо сейчас, он может стать следующим. Но что-то не давало ему пошевелиться. Желание, лавой расползающееся по телу. Он возбудился, глядя на то, как жизнь уходит из одного человека в другого. Красная смерть. Сэхун дернулся от неожиданности с примесью страха, когда жертва затрепыхалась в крепких руках, скуля и умоляя остановиться. И в тот момент все прекратилось. Тот парень, что пил кровь, он отшатнулся, пьяно покачиваясь, и по его подбородку еще струилась кровь. И в тот момент, сердце Сэхуна остановилось. Это был Чонин. Его глаза, обычно мертвые и стеклянные, они горели. Жаждой. Он отпустил свою жертву, и та с глухим ударом упала на пол полуживым трупом, посиневшим и обездвиженным. Он небрежно вытер губы тыльной стороной ладони и резко повернулся в сторону, где стоял Сэхун. Он учуял его запах, запах запекшейся крови на рубашке и сильного возбуждения. Но единственное, что доказывало о присутствии нежелательного свидетеля, это торопливый топот вниз по лестнице, бешено бьющееся человеческое сердце и хрип легких, пораженных астмой. Чонин устало выдохнул, зарываясь пальцами в непослушные смоляные волосы. Давненько ему не приходилось заметать за собой следы. \...\ Добравшись до дома, Сэхун сразу поднялся в свою комнату, отмахиваясь от матери тем, что он не голоден и хочет отдохнуть, и устало повалился на кровать. Все его мысли снова и снова возвращались к увиденному. К Чонину. К его длинным клыкам, выделяющимся среди всех остальных зубов, к его золотым глазам. Сэхун всегда верил в существование таких существ, как вампиры. И он почему-то не сильно удивился, узнав, что Чонин является одним из них. Нет, конечно, это шокировало поначалу, но потом… Сэхун бросил короткий взгляд на дверь и, подумав пару секунд, несмело выглянул в коридор. С кухни слышался запах чего-то вкусного, значит мать все еще занималась готовкой, но судя по часам брата дома еще быть не должно. Сэхун аккуратно, опасаясь быть замеченным, выскользнул за дверь и прокрался в комнату старшего. Повсюду царили идеальный порядок и чистота, стены не были увешаны плакатами, как это было в комнате Сэхуна, учебники были стопочкой сложены на письменном столе, в то время как Сэхун вообще их не доставал. Он тихонько приоткрыл верхний ящик стола и сразу нашел там то, что искал. Складной нож. Отец подарил его Чунмёну, когда тому было столько же, сколько сейчас Сэхуну. Самое время забрать его. Так же тихо вернувшись к себе в комнату, Сэхун провернул вертушок замка, запираясь. Он лег на кровать, сминая покрывало, и раскрыл нож. Клинок легко выскользнул из ручки, и сердце пропустило удар, когда Сэхун увидел заманчивый блеск острого лезвия. Ему понадобилось минут десять, чтобы осознать какого черта он собирался сделать. Он торопливо сложил нож, положив его на тумбочку, и отвернулся к стене, обнимая себя руками и дрожа. Кровь, вливающаяся в горло Чонина, его искаженное в экстазе лицо, его клыки, разрывающие плоть, глухой глотательный звук, когда красная теплая жидкость отправляется в его пищевод. Сэхун зажмурился, чувствуя, как член дернулся в узких штанах. Он долго возился в кровати ужом, прежде чем снова повернуться к тумбочке и взять с нее нож. Медленно достать клинок. Сглотнуть загустевшую слюну. Поднести лезвие к запястью. Надавить. Провести поперек синей линии. Задохнуться от ощущения резкой боли, сосущего чувства страха под ложечкой от пересечения запретной грани, которая неизвестно к чему приведет, и пустоты. Поднести запястье к губам и сделать первый осторожный глоток. Отпустить себя. Почувствовать. И Сэхун чувствовал, чувствовал, как кровь наполняет его рот, как ее теплый вкус корочкой засыхает на жадных губах, высасывающих собственную жизнь. Сэхун тогда спустил прямо в штаны, кончил от щиплющего вкуса крови на языке, от ядерного адреналина, от осознания, что он хочет также вгрызаться в чью-нибудь твердую плоть, прокусывать ее и жевать. Как это делает Чонин. \...\ Это может показаться лютым безумием, но вечером того же дня Сэхун ушел из дома. Что-то подсказывало ему, что так надо, что больше он туда не вернется. И нужно быть к этому готовым. Он собрал все необходимые вещи в рюкзак. В целом вышло не так уж и много: карта окрестных городов, деньги из свинки-копилки и сахарницы, в которой мама хранила заначку на 'черный день', нож-раскладушку и альбом для рисования. Опять же странно, но Сэхуна всегда успокаивало рисование. В роду его семьи не было художников и в помине, но нанесение на белый лист бумаги аккуратных штрихов всегда помогало ему привести в порядок мысли. Это как курение. Только не убивает со временем. Порезы на запястьях саднили и нестерпимо чесались, но от мысли, что он стал немного похожим на Чонина – немного более странным, чем раньше – Сэхуну было хорошо. Это опьяняющее ощущение крови на губах – высохших и онемевших. Настоящее блаженство. \...\ Вечером улицы просто кишмя кишели молодежью. В одиночку и целыми группами, они все направлялись на звук настраиваемых инструментов. Эхо, взвывающее о воскрешении человеческой души. Зов самой смерти. Словно крысы, сбегающиеся на гипнотизирующую мелодию флейтиста. Но эти дети, они знали на что идут и не хотели сворачивать с выбранного пути. В том баре, на пятом авеню, с названием так точно характеризующим вселенскую пустоту, Сэхун снова без труда прошел фэйс-контроль и устремился поближе к сцене – ближе к Чонину. К своему нареченному богу. К дьяволу во плоти. Сэхун не собирался убегать или прятаться. Только не от Чонина. Конечно же, он понимал, что Чонин видел его тогда… или почувствовал его присутствие. Матерь Божья, он учуял его по запаху крови на рубашке. И он найдет его снова, потому что Сэхун сам этого хочет. \...\ Когда Чонин вышел на сцену и прошел к микрофону, Сэхун стоял чуть в стороне, под тенью свисающих с потолка афиш. Lost souls – dead souls, per se. Сэхун поочередно тянул из трубочки кока-колу за 1$ и облизывал леденец – бывало, бармен-он-же-хозяин угощал потерянных ребятишек сладостями и лишь за редким исключением наливал им пива. Тем вечером Чонин выглядел немного иначе. Все в нем верещало о том, что он куда-то спешил. Опаздывал на собственные похороны. Черная кожаная куртка сидела на нем до нелепого брутально, цепи спадали с бедер и выпутывались в шнурках высоких бутсов. А в ухе висела новая серьга в виде креста. Католического. Парень за барабанами начал отстукивать ритм ногой. Зазвучали первые аккорды. Чонин смотрел вдаль зала, освещенный со всех сторон, словно священный лик какого-то божества. Сэхун был уверен, что он молился о спасении заблудших душ. И эта его серьга, блестящая и переливающаяся серебром, она стала звездой, что указала Сэхуну путь. А Чонин в самом деле пел свою последнюю песню. Перебирая пальцами верхние струны, он пел о том, что все так яростно желали услышать. Он был тем, что все так яростно желали в нем видеть. Новая жизнь. Исповедь. И мессия, который даст надежду. Возродит веру. Потрясет весь мир. И создаст новый. Чонин просто забыл упомянуть, что так не бывает. Что не будет никого, кто научит нас жить. Не терпеть, но любить. Не лгать, но верить. Не грешить, но сожалеть. Не бывает так просто. Когда его голос стих, а свет резко погас, погружая клуб в несвойственную тишину, первые две секунды, кажется, все боялись даже дышать, не зная, неполадки ли это с техникой или же спецэффект. А потом свет снова зажегся, и зал взорвался громовыми аплодисментами. Вот только Чонина на сцене уже не было. Гитарист с барабанщиком опасливо переглянулись, а Сэхун почувствовал подступающий к горлу ком. Осторожно пятясь к выходу, он понимал, что убегать поздно и что на криперсах далеко убежать в принципе невозможно. Чонин все равно настигнет его и вонзит свои клыки в беззащитное горло. От этой мысли по телу снова разлилось возбуждение. Смерть от рук, вернее, от зубов Чонина – не это ли счастье? Еще вчера Сэхун не мог и помечтать о таком подарке судьбы. \...\ Выйдя на улицу, Сэхун все еще слышал недовольные голоса по поводу пропажи вокалиста. И он чувствовал, знал, что Чонин был где-то поблизости. Следил за ним, выжидал лучший момент, чтобы убить. Но Сэхун не хотел умирать так быстро, он хотел, чтобы Чонин как можно дольше побыл с ним в роли охотника, наблюдал и изводился от ожидания. Отойдя на достаточное расстояние от клуба, вокруг тут и там все еще толпились люди, поэтому Сэхун не опасался за свою жизнь. Но, постойте, что это за звук? Похоже на женский крик. В переулке, куда не доставал свет фонаря. Сэхун мешкал полсекунды, оглядываясь по сторонам, как бы в поиске желающих осмотреться вместе с ним, но когда крик повторился, врезаясь в тишину, он рванул туда со всех ног. Он поносил Чонина всеми бранными жаргонизмами, на которые был способен его перепуганный мозг, но потом мысли его оборвались. Тело молодой девушки лежало на земле, неживое, в уродливой позе с закинутой за спину головой. Из ее горла фонтаном била кровь. И тот, кто держал бритвенное лезвие, небрежно вытирая край о штанину. Этот кто-то был не Чонин. Сэхун осознал, как крупно он только что попал, когда убийца поднял на него свой безумный расфокусированный взгляд, высекающий мерцающие искры из темноты. Сэхун попятился назад, но ноги словно одеревенели. Он рухнул наземь, шаря ладонями вокруг и натыкаясь на осколки разбитых бутылок. Черт. Черт. Черт. Черт. \...\ Сэхун нырнул рукой за спину, пытаясь нащупать рукоять ножа, и в ту же секунду услышал посторонние шаги. Он невольно дернулся в сторону, опасливо переводя взгляд на мужчину, но тот стоял неподвижно и на лице его застыла гримаса неудовольствия. Чонин вышел из тени, словно все это время был частью ее и ждал часа, чтобы выйти на тусклый, но все же свет. Тьма сгущалась над ним, за ним и под ним и струилась следом, будто красивый и одновременно жуткий матовый шлейф. У Сэхуна случился маленький инфаркт, когда их глаза встретились. Все же взгляд Чонина – скучающий и неутешительный – был холоднее тысячи ледников. Он словно верхушка самой северной точки на карте, не имеющий цвета и формы, аморфный и растворяющий. И в этом взгляде Сэхун не видел ни намека на спасение или надежду. В этом взгляде Сэхун замерзал. Тогда ему казалось, что смерть неизбежна. И все же судьба такая непредсказуемая. – Что ты здесь делаешь? Ты же сам мне сказал, убивать сегодня сколько хочу, – Сэхуна из мыслей вырвал грубый голос, обращенный явно к Чонину. Но тот был весь обращен к нему, Сэхуну, пришибленно полулежащему на земле. К мальчику с серыми-серыми волосами, как пыль, как грязь всех этих мест и людей, как подвальная мышь, как ночная бабочка с густой пыльцой-сажей на крыльях, как испуганная седина; с изъеденной молью одеждой и запекшейся кровью с тягучим оставляющим остро-соленый, железный вкус запахом. Мальчику, который только и ждал, что Чонин вцепится ему в горло, как какое-нибудь дикое животное. Хотя почему какое-нибудь? Чонин и был им, этим животным, у которого на уме были одни инстинкты и постоянная жажда, но. Чонин не хотел убивать его, что-то говорило ему повременить, отступить и подарить одну жизнь в уплату за все те, что он отнял. Чонин хотел уже сделать шаг навстречу этому нежному существу, кукольно-прекрасному, дешевому и безобразному, задушено-бледному. Но его оборвали. – Проваливай на свой концерт. Из-за тебя детки расходятся по домам и я не могу как следует поразвлечься. Точно. Концерт. А ведь Чонин почти забыл, что сегодня его последнее выступление. Больше нельзя – только не в этом столетии. Он играл на протяжении пятнадцати лет – время летит слишком быстро, оседая на людях морщинами, а на городах – плесенью и смогом. Инновации, компьютеры, хипстеры и попса. Так много нового, и только Чонин оставался неизменным. Чонин и еще парочка таких же как он. Интересно, где они?.. – Оставь этого мне. Такая белая кожа… Мне не терпится порезать ее на кусочки. Сэхун вздрогнул, поняв, что говорили именно о нем. Чонин тоже это понял, и его клыки непредсказуемо удлинились, создавая неприятно ощущение во рту. И еще этот приступ ярости непонятного происхождения – откуда он? Он усмехнулся, почуяв в воздухе щенячий сэхуновский страх. Совершенно по-детски правильный страх. – Делай, что хочешь. А я посмотрю. Сэхун распахнул глаза и воззрился на Чонина так, будто спрашивал – это шутка? если да, то совсем не смешно. Но Чонин не смеялся, он вообще не давал возможности прочесть хоть какие-то эмоции на своем лице. – Только не вздумай мешать мне, если тебя прищучит от вида крови. Мужчина двинулся к Сэхуну, все тело которого стало тяжелым, таким тяжелым, что он не мог пошевелить ни одним мускулом. Он лежал камнем на земле и смотрел за тем, как смерть приближается к нему медленными грузными шагами. А Чонин чувствовал каждую его эмоцию. Даже если Сэхун был в состоянии полнейшего шока и не пытался закричать или убежать, Чонин все равно чувствовал его. Пот, выступивший на висках. Пульсирующая боль в запястьях и ладонях. Волнение, паника, истерика. Ускоренное биение сердца и кровь, приливающая к артерии. По сути, что такое тело человека? Механизм. Простой механизм, который то и дело скрипит и рано или поздно приходит в негодность. Сэхун обладал слабеньким и невыдающимся механизмом, но упрямым характером он заставлял себя двигаться и идти вперед. Но только не сегодня. Сэхун вдруг подумал – вот оно. Всю жизнь я ждал, что умру молодым, пусть и не рассчитывал, что так скоро, но. Я думал, что умру унизительной смертью. От этой новой болезни – как там ее? – СПИДа, кажется, рака или нелепого несчастного случая. Я знал это, я всегда это знал. И вот – этот день настал. Все наконец-то закончится. Только, пожалуйста, быстрее. Скорее. Моя потерянная, моя заблудшая и сбившаяся с пути душа. Чонин, забери ее. Забери далеко-далеко. С собой. \...\ С того дня, с того злополучного вечера, прошло три года. Три долгих, мучительно долгих года. Мучительных даже для Чонина, который вообще-то не привык думать так о времени. В конце концов, он давно миновал порог зрелости и старости. Он был слишком вечным и живучим, и это уже начало надоедать. На заднем сидении машины лежала гитара – та вещь, с которой он не расставался ни при каких обстоятельствах. Музыка была его жизнью. Она была ей еще тогда, когда он был человеком, и продолжала оставаться сейчас. Ничего не изменилось за исключением того престранного факта, что Чонин больше не был одиночкой. – Сегодня, – послышался тихий голос из-за спины. И хотя Чонин слышал тихую поступь шагов еще за милю, он сделал этому мальчишке маленькую поблажку. Эффект неожиданности. Ну, раз в год можно, как-никак сегодня же его день рождения. Он нехотя повернулся на голос и столкнулся лицом к лицу со своей личной занозой в одном месте. Сэхун улыбался как никогда ярко. Почти ослепляюще. Блеклый дневной свет просачивался в его алмазные волосы, ласкал их и насыщал. Он больше не уступал Чонину в росте, еще пара месяцев и он бы смело мог записать в список подколов над Ким Чонином еще и рост. Черта с два Чонин позволит ему сделать это. – Сегодня, – зашептал Сэхун на ухо Чонину, обнимая со спины, – Ты обещал, что это произойдет сегодня. – Что произойдет? – Чонин поднял взгляд в небо, где-то вдалеке – он слышал – летел самолет, разрезая крыльями облака. – Мое превращение, тупица, – Сэхун насупился, в нем было все еще слишком много от ребенка, хотя на самом деле он позволял себе быть таким исключительно с Чонином. Сэхун был покорным и непокорным одновременно. Сэхун умел чувствовать настроение Чонина. Он знал, когда может позволить себе забираться на водительское сидение или вздрючивать длинные ноги на бардачок, обнимать так открыто, как сейчас, или обижаться, а когда он должен был молчать и беспрекословно следовать за старшим, оставаться один в номере трехзвездочного отеля и ждать его возвращения с 'охоты'. Сэхун больше не чувствовал себя обязанным за свою жизнь. Он просто знал, что теперь весь принадлежит Чонину. Его жизнь и его душа – всё, чем он был и оставался, всё это теперь Чонина. Сначала было тяжело, он все время боялся, смотрел лишь украдкой и не поверил своим ушам, когда Чонин бросил ему: 'собирайся, мы уезжаем'. Чонин не отказался от него и не задавал лишних вопросов, он не швырнул в него спасением, но предложил альтернативу вечного скитания бок о бок. Вы можете себе это представить? Чонин – воплощение сэхуновской мечты – он предложил Сэхуну провести вечность рядом с ним. Это было похоже на сон. И с каждым днем сон все больше походил на реальность, Сэхун присваивал себе черты и манеру поведения Чонина, копировал его жесты и тайно учился бренчать на гитаре. Вот только Чонин не забирал то, что по праву принадлежало ему. Он не пил Сэхуна, даже не попробовал за все то время, что они странствовали по миру. Ни разу. А ночью Сэхуну стало сниться, как Чонин ласкает его на кровати, и Сэхун сам запрокидывает голову, выгибаясь навстречу, поддаваясь во власть горящих глаз и собственного постыдного желания. Чонин глухо рычит, наклоняясь и судорожно втягивая нежный аромат со светлой кожи, радужка его глаз наливается темно-красным, и пульсирующее возбуждение в сэхуновских венах замирает, а сам он вскрикивает, когда мягкую плоть пронзают острые клыки. – Ты теперь совершеннолетний, – задумчиво, словно самого себя в чем-то убеждая, повторил Чонин, выдергивая Сэхуна из собственных мыслей и не сразу замечая на его щеках вспыхнувший румянец. Чонин усмехнулся. – Снова думаешь о сексе? – Ни о чем я не думаю, – зардевшись еще сильнее, надулся тот. Чонин слышал как участилось его сердцебиение. – Уверен, что все еще хочешь? Сэхун вздрогнул, подняв на Чонина взгляд. – Да. И сердце его в страхе пропустило удар. Чонин улыбнулся, разворачиваясь к Сэхуну и заскользив ладонями вдоль его поясницы. Нефть его глаз окрасилась кровью, когда Сэхун пораженно замер от предвкушения и охватившего его возбуждения. – Каким же долгим было ожидание, – минуя вопросительные нотки, практически проурчал Чонин, притягивая в объятия Сэхуна и впиваясь в его губы утвердительным поцелуем. \...\