МОЛИТВА

МОЛИТВА Дуглас тихо стоял, придерживая расшитый полог, с трудом удерживаясь от того, чтобы не ворваться внутрь и не задушить своего нежного беременного мужа. Тот, не замечая, что за ним наблюдают, метался по комнате. По его ноге струилась кровь, но муж, сжимая губы, сосредоточенно раскидывал бумаги со стола, а потом кинулся рыться в ящиках комода. Сколько же можно? Дуглас зажмурился, стараясь сдержать рык. Супруг опять пытается вытравить плод! Неужели все-таки придется связывать непокорного? Дуглас не мог даже в страшном сне представить, что когда-нибудь добровольно возьмет в мужья ненавидящего его омегу – омегу, предназначенного другому. Омегу из истинной пары. Не своей. Полгода назад все родственники были приглашены на неожиданную свадьбу младшего принца. Дуглас, возвращаясь с отрядом бойцов с дальней заставы, где начали шалить дикие оборотни, с удовольствием предвкушал, с какими шутками-прибаутками проводит брата в опочивальню к юному омеге. Ну, конечно, порушена очередность – первым-то, по возрасту, должен был жениться старший, но встреча со своим истинным ломает любые очередности и законы. Такое необыкновенное счастье! Да еще и омега, говорят, был хорош собой, образован, прекрасных кровей. Совет, да любовь, как говорится. А Дуглас еще встретит своего возлюбленного, жизнь-то, ого-го, какая большая! Уже около леса, за которым привольно раскинулся стольный град, Дуглас почувствовал беспокойство. Обернулся на свой отряд. Многие альфы тоже привставали на стременах, раздувая ноздри, сосредоточенно принюхивались, улавливая в травяном воздухе острые нотки гари. Не раздумывая, Дуглас пришпорил коня. Вырвавшись на простор из лесной чащи, он непроизвольно взвыл, и многоголосым эхом отозвалось за спиной. Перед стенами города, на огромной поляне были раскинуты нарядные шатры, а в центре, украшенная белыми и розовыми цветами возвышалась ажурная арка, сооруженная специально для венчания блистательной пары. Но все заволакивало чадным дымом, стон и звон царили над праздником – отряд варваров в косматых шкурах сосредоточенно убивал практически безоружных гостей. Уже тащили за косы визжащих омег, сдирали со стонущих людей золото и алмазы. Но в самом центре еще яростно кричали, кто-то дорого продавал свою жизнь. Элитный отряд старшего принца накрыл собой варваров как сокол зайца, не щадили никого, даже павших на колени. Дуглас прорвался к центру, соскочил с коня и кинулся к покосившейся, но уцелевшей венчальной арке. Рядом с ней, некрасиво раззявив в небо рот, беззвучно голосил тоненький нарядный омежка. Окровавленными руками он прижимал к себе голову жениха, пачкая свои изумруды и жемчуга. Только голову, потому что тело было погребено под вонючей грудой отдавших свои бестолковые жизни варваров. — Господин! Навстречу, скуля щенком, кинулся старенький священник. Господи, как же он-то уцелел в этом ужасе? — Ваш брат… — он бестолково размахивал руками, словно пытался взлететь, да грехи не давали. — Брат… — Вижу! — рявкнул Дуглас. — Это… — Его пара… Пара! Что делать-то, что? Умрет ведь! Ваш брат так любил его, так... — в голос рыдал старик. — Что ты делаешь? Дуглас обернулся. Омежка обрезал ритуальным кинжалом свою косу и, обрывая рубиновое плетение, засыпал белыми локонами изувеченное лицо любимого. Дуглас знал, что следующий укол стали придется в сердце истинного, потерявшего свою половинку. — Обряд? — прорычал Дуглас. — Что? – непонимающе смотрел на него священник. — Обряд уже провели? — Нет, нет, не успели! — заламывая руки, трясся священник, не решаясь подойти к коленопреклоненному омеге. — А у него еще и течка сегодня началась! Боже, мы так все радовались… все приметы, счастье… детки… Ваш брат души в нем не чаял… Дуглас не колебался ни секунды. Подлетел к омеге, рванул его, ломая, выбивая кинжал. Омега завизжал, вцепился зубами в жестокие пальцы. Дуглас молча, путаясь в разлетевшихся во все стороны легких, как пух волосах омеги, выдирал из его рук голову брата. Та упала, покатилась по угвазданным плитам перед аркой и миновала черту, переступив которую, пара становилась единой не только перед собой и людьми, но и перед Богом. Подбежавший альфа подхватил голову, торопливо унес к уже освобожденному из-под завала растерзанному, растоптанному телу. — Не смотри, не смотри… — просил Дуглас, чувствуя, как холодеет от ярости и сдерживаемых слез лицо и немеют руки. Он пытался отвернуть омегу, но тот так бился, что Дуглас уже начал опасаться за целостность его костей, настолько крепко приходилось сжимать хрупкое тело. — Давай! — страшно закричал Дуглас на священника, волоча омегу к арке. — Венчай! — А… — квакнул тот. — Что? Несмотря на то, что Дуглас был в два раза сильнее, больше и старше, он уже был покрыт укусами и царапинами. Омега его всего испинал, лупил со всей дури затылком в подбородок и кричал так страшно, что другие альфы отводили взгляды, не в силах смотреть на это горе. — Венчай нас, сука! Быстрее! Не удержу ведь! Священник несколько мгновений с выражением немой паники смотрел на Дугласа, потом в его глазах загорелся одобрительный огонек. Впервые в жизни ему пришлось венчать пару, что каталась по земле и дралась, как дикие коты. С горем пополам, с помощью пары бойцов из отряда Дугласа умудрились надрезать запястья женихов и смешать их кровь. Но еще нужно было ответить «Да» на вопрос священника. — Любишь ли ты моего брата? — прижимая его голову к своим губам, тихо спросил Дуглас. — Любишь? — Да! Да! Да! — зарыдал омежка, вдруг обмякая в стальных объятиях. — Люблю! О том, что они объявляются супругами, Дуглас услышал, уже метнувшись с омегой на руках сквозь арку. Кинув обеспамятевшего мужа на коня, прыгнул в седло. Уже в городе в своих покоях, раздевая бледного новобрачного, осознал, что тот действительно в течке. И все три дня, что трахал своего мужа, укрощал его словно дикую ласку. Бешеный, невменяемый, он сопротивлялся, несмотря на течку, но иногда ломался, природа брала свое, и тогда страстно кричал на узле, кусая губы, полосуя ногтями спину Дугласа. Тот его и мыл, и поил, и кормил, и ебал неутомимо, не давая вспоминать, изнуряя бесконечными оргазмами, безнадежным наслаждением, то зацеловывая, то связывая остатками простыней во время особо безумных припадков отчаяния. Через несколько дней обессиленный омежка затих и, уже засыпая, пробормотал: — Ты пахнешь им… Дуглас грустно усмехнулся. Конечно, брат… — Как тебя звать-то? — сглатывая какой-то комок, спросил он. — Лиллу… Юный муж спал, а еле стоящий на ногах Дуглас хмуро собирался на тризну и похороны. Еще через несколько дней Лиллу окончательно пришел в себя и осознал, что с ним случилось. Он забеременел. А еще он страстно возненавидел своего мужа. Но омега не может покончить с собой, будучи беременным. Ну, вот просто не может. Дуглас засыпал его дорогими подарками, драгоценностями, нарядами из радужного шелка. Но Лиллу все отвергал, только несколько крохотных сережек с рубинами вдел в свои ушки. Дуглас промолчал – не он дарил омеге это украшение. Лиллу отвели личные покои, где все было максимально комфортно устроено. Даже полюбившиеся качели, шатром укрытые легкими тканями, соорудили. Дуглас несколько раз, томясь желанием, попытался приласкать омегу, но закаменевшее, неотзывчивое тело кому охота любить? Лиллу ему не отказывал, но и никак не отвечал, воротил лицо, зажмуривался и кусал губы, когда Дуглас пытался развести его сжатые коленки. А потом Дуглас заметил, что омега пытается скинуть ребенка. Это шло вразрез всем его представлениям о беременных омегах, но кто знает, что тут вступило в противоречие? Омеги не могли сознательно навредить своему ребенку, но Лиллу был истинным, насильно повязанным и зачавшим от другого. Священник сказал, что Лиллу хочет умереть, но не может наложить на себя руки, пока он на сносях. А потом появится дите и, тем более, Лиллу просто обязан будет жить. Дуглас пытался разговаривать и по-хорошему – Лиллу молчал; и по-плохому – связывал, когда обнаружил, что омега бьется животом о столбик кровати – Лиллу рыдал. Священник, пошептавшись с друидами, комнаты занавесил оберегающими и отворяющими молитвами. Потом пришлось все переделывать – выжигать вязью на дереве и вышивать на всех тканях, так как омега посрывал все бумажное. Но, через какое-то время Лиллу вроде подуспокоился, перестал давиться плачем в подушку, подровнял свои обкромсанные волосы и стал более-менее хорошо кушать и даже иногда принимал приглашение Дугласа погулять по цветущему оливковому саду или посмотреть на звезды. Ходил, правда, молча, не поднимая взгляда на постоянно рассказывающего что-то мужа. Тот не понимал, что дальше-то делать, но уже до смерти был рад, что Лиллу хоть не шарахается, словно трепетная лань. Дуглас молился за своего сероглазого, он любил его. Никто не знал об этом. Вот Лиллу что-то нашел в ящике, и Дуглас напрягся, готовый отбирать и удерживать. Но омежка смешно просеменил к любимым качелям, осторожно уселся и что-то прижал к своему выпуклому красивому животу. Дуглас чуть сместился в сторону, щурясь в полумрак импровизированного шатра. Лиллу склонил голову, замер, словно вслушиваясь в себя. Его лицо осветилось нежным беспокойством, розовые губы еле заметно шевелились. В груди у Дугласа что-то задрожало странное, он многое бы сейчас отдал, чтобы удержаться от слез, но горло все-таки перехватило спазмом – муж прижимал к животу бумажный свиток-оберег, а губы шептали: «…укрепи и сохрани его во чреве до того часа, когда надлежит ему родиться на свет…» Лиллу вздрогнул, поднял голову, увидел мужа и сказал: — Я упал… Он шевелится… Дуглас шагнул вперед. — Хочешь… потрогать? — спросил Лиллу. И улыбнулся.