Наоя - ты идиот!

Наоя всегда раздражал меня, с самого начала. Его инфантильность доходила до крайности. Его невнимательность была проблемой для нас обоих. К тому же он был трусом и дураком. Наверное, это странно – отзываться подобным образом о лучшем друге. Но, увы, я ничего не мог поделать. Ведь равносильно тому, как я ненавидел его порой, я понимал, что люблю его сильнее, чем сам мог себе представить. Мы всё детство проболтались вместе, и я смотрел на него, пожалуй, с долей зависти. Ведь этого парня ничего не интересовало, кроме радостной беззаботной жизни, какой она никогда не стала бы для нас. Впрочем, даже мечтателем его назовёшь с натяжкой. Просто ещё один наивный идиот. Помню, как раньше часто сидели у него в комнате и играли в приставку. А ведь он вечно себе что-нибудь навоображает, начнёт красоваться непонятно перед чем, ведь кроме меня никого рядом нет, а потом впадает в уныние из-за собственного проигрыша. В такие минуты словно всё его существо излучало бессилие – опущенные голова и плечи, понурый взгляд. И это каких-то пару секунд, потому что потом он весь распрямлялся вновь и являл мне эту свою беззаботную улыбочку, приговаривая при этом что-то вроде: «я ещё отыграюсь» или «Казами, ты сегодня снова непобедим!» Ну, какое мне было дело до того, что я и так знал? Он бы никогда со мной не справился, я, может, не слыл импульсивным, но лишь потому, что держал это глубоко в себе. А что мне оставалось? Он бы никогда не понял, что я чувствую на самом деле, ведь он был идиотом. Я думал, что моя злость прогорает, но она копилась и не давала мне покоя, потому что было кое-что ещё, злившее меня в нём. Это была его чрезмерная общительность. Ему нравились другие люди, я видел, как они ему интересны. Только поначалу меня злило даже не это. Я прекрасно осознавал, что он имеет право на общение с любым человеком, но при этом он, сам того не замечая, подавал мне надежду своими необдуманными высказываниями. Сам не зная того, он выделял меня из толпы, и я ощущал себя особенным. Только делал он это необдуманно, и это злило меня больше всего. Я мог бы вечно злиться, даже закатить ему истерику, но только боялся напугать его. А ведь он очень боялся. Стремясь навстречу чему-то новому, он боялся, что неизменное старое станет другим, приобретёт иную форму. Так он шутливо корил меня, когда моя успеваемость поднялась, и я начал неторопливо строить планы на будущее. Он просто не понимал, что нет ничего хорошего в стремлении тупо двигаться вперед, не задумываясь о том, что на самом деле его ждёт. Людям суждено меняться, но он оставался таким же трусом и дураком. А весной его страх достиг апогея, отчасти я тоже был в этом виноват. Той весной в наш проклятый класс перевёлся парень по имени Сакакибара Коичи, и страх окутал нас сильнее, чем представлялся нам до этого. Но я эгоистично следовал своему инстинкту, меня не волновал никто, кроме Наоя. Когда всё началось, когда механизм был запущен, я был напуган больше всего, потому что я боялся, что следующим могу стать я или он. Глупо говорить, что я не волновался о себе, но думается мне, что всё же больше, чем за себя самого, я переживал за этого непревзойденного идиота. Скорее всего, страх и породил во мне это необдуманное признание, и я никогда не забуду тот день и его реакцию, внушающую мне отвращение. Я помню, как возвращался в класс после очередного поручения Аказавы, связанного с бумажной волокитой. Наши с ней отношения не выделялись ничем особенным, но я считал, что должен помогать, иначе, чувствуя свою безучастность, я думал, что приближаюсь к смерти. Он ждал меня в классе, залитый алым светом. Он смотрел в окно, скорее всего, на учеников, которые возвращались по домам, а когда я вошёл, он даже не повернулся, лишь пробормотал что-то вроде «Томохико, ты такой долгий» или, может, это звучало как-то иначе. И это его беззаботное обращение ко мне по имени, такое фривольное, в тот же момент вывело меня из колеи. Я разозлился и, кажется, швырнул в него обувью, на что он, обиженный ни за что, вцепился в меня руками и с какой-то странной радостью, предвкушая типичную мальчишечью борьбу, повалил. Он всегда был сильнее, да и спортивнее меня, но когда мои лопатки коснулись пола, я чуть не разревелся от обиды. Он сразу отстранился, протягивая мне руку помощи, и так нелепо извинялся, хотя ни в чём виноват не был. Я не принял его руки, лишь раздражённый его глупостью выкрикнул те слова, поглощённый собственными чувствами, но потом мне ужасно захотелось обидеть его. Обидеть его так же, как обидело меня его выражение лица в тот момент. На нём не было отвращения или стеснения, он оторопел, сморозив какую-то ерунду, чтобы я так больше не шутил, ведь мы оба парни. Но я видел, как он на самом деле испуган. Словно перед ним сидел не я, а какой-то другой Казами, потому что его вера в того Казами, которого он уже знал, была непоколебима. Тот Казами ни за что не смог бы сказать такого – вот таким он видел меня. Мне оставалось лишь улыбнуться и отмахнуться от собственных слов. Была в моём арсенале улыбка, которой он так же пугался. Улыбка, которая знает про него всё, но я ведь и правда знал. В общем-то, я сам был виноват, что посеял семя сомнения в его голове. После того случая его представление обо мне наверняка исказилось и мы отдалились друг от друга, вернее, это я старался держаться от него подальше. Ей-богу, мне не хватало сил на этого идиота! Только если бы всё закончилось так просто, если бы не моя ревность, если бы не моё затуманенное сознание! Случилось то, чего я так боялся – он потерял веру в меня, а я сам потерял связь с реальностью. Конечно, в этом были виноваты события, которые принесли в жертву много невинных жизней, но мы все были обречены с самого начала. Теперь мне больше ничего не грозит, ни боли, ни раскаяния, но всё же хочу сказать, что больше всего меня раздражало во мне самом. Это то, что я неизменно следовал за ним, поддаваясь на провокации. Меня всегда манил этот странный, непонятный мне свет, который он излучал. Наверное, это можно назвать жизненной энергией, потому что, несмотря ни на что, как бы нелепо или трусливо он при этом не выглядел, он всегда казался мне абсолютно счастливым человеком. Только зачем же ты так рыдал над моим мёртвым телом? Наоя – ты идиот, за это я тебя никогда не прощу – разрушил мои иллюзии…