Хороший, плохой, зеленый

Облачко пара, вылетевшее изо рта, приняло форму недовольного нахохленного кошмара и растворилось в воздухе. Оно полностью соответствовало состоянию человека – человека ли? – его выдохнувшего. Максвелл с хмурой физиономией ежился в набитую мехом накидку и сверлил взглядом ровный рядок черных обелисков. Как баран на новые ворота, говорят в таких случаях. Нет, если объективно посмотреть на ситуацию, то он сам был виноват в положении, в котором оказался. В конечном итоге, нужно было предусмотреть все возможные ситуации и обойтись без столь радикальных мер. Но проторчав в этой дубильне вечной зимы с десяток дней, последнее, чего хотелось Максвеллу – смотреть на ситуацию объективно. А ведь он действительно в той еще заднице. Путь через обелиски мог видеть только тот, кто безумен. А с чем у Максвелла проблем не было, и быть не могло – это собственный разум. Он, крампус дери, создавал эти миры. Он не знал каждый кустик, но глубоко понимал аксиомы существования собственных вселенных. Понимал как выжить самому и как не уничтожить самобытную жизнь каждой своей маленькой вселенной. А теперь ему надо как-то свихнуться. – Восхитительно, – с ехидцей протянул он. На звук отреагировала высокая птица, которая гнездилась неподалеку. Неуклюже встала на длиннющие ноги, заморгала огромным тупым глазом. «Жирная, – размышлял Максвелл, не желая смотреть на ненавистные обелиски. – И как отъелась, зимой-то?» Недолго думая, он достал из-за пояса бумеранг и прицельно метнул в животное – все равно запасы еды заканчивались... Только наевшись мяса и отогревшись у теплого костра, Максвелл окончательно смирился с тем, что обелиски ему придется пройти, и способ для этого существует только один. Еще бы найти эту дрянь под толстым слоем снега! «Этой дрянью» были грибы – зеленые, прожилковатые, невообразимо вонючие, с такой дозой галлюциногена, от которой здоровый самец бифало будет заплетаться ногами и погрузится свои странные, травоядные путешествия. Но бифало были достаточно умны, чтобы не жрать эту гадость. А у Максвелла и выхода-то не было. Насколько он помнил – потому что такую дрянь, как зеленые грибы, он создавал в преотвратнейшем настроении и помнил те времена смутно – ему нужно три-четыре шляпки, чтобы погрузить себя в нужное состояние. И еще парочку для жарки – была ирония в том, что под действием температуры, галлюциноген становился антидотом к себе же.

***

На поиски ушло два дня, невообразимая гора перекопанного снега и сломанная лопата. – Крампус бы драл этого недоросля, – колупал осколком камня в обледеневшей земле и ругался Максвелл, понося того несчастного, что пожертвовал своей свободой, ради его собственной. Как звали того джентльмена – леди? – Максвелл не помнил (он вообще не заморачивался с такими мелочами) и по большому счету отправился через чистилище собственных миров только для того, чтобы узнать имя нового узника трона. Не все же ему просиживать штаны в местом лимбе? А способы вернуться в родной мир он как-нибудь найдет. Когда-нибудь. Точно после того, как отроет этот замерзший чудовищных размеров гриб. К исходу вторых суток обозленный сверх всякой меры Максвелл грелся лесными пожарами. Разводить костер не было ни желания, ни сил.

***

И вот, Максвелл вновь стоит у рядка обелисков, в рюкзаке стучат друг от друга заледеневшие шляпки грибов, гнездо облюбовала новая птица – как Максвелл заметил, гораздо тощее своей предшественницы. Он скосил взгляд на внутренности своего рюкзака, на птицу. Вновь на рюкзак. И на птицу. Покачал головой и отстегнул от поясного ремня бумеранг. Нет, ну до чего тупые создания!.. Рассовав куски мяса по кармашкам рюкзака, Максвелл с горечью признал, что поводов тянуть время у него больше нет. Сначала он разморозил многострадальные грибы на костре, пытаясь припомнить, не влияет ли заморозка на свойства галлюциногена. Потом взял мокрую и разбухшую шляпку в руку и с тоской на нее посмотрел. Казалось, что свихнуться можно было только от одного вида этой водянистой зелени. – И что мне в нормальном мире не сиделось? – тоской протянул Максвелл, все-таки совершая первый укус. Неизвестно, действовал ли холод на галлюциногены внутри грибов, но вот их вкус точно не менялся – горчащий и затхлый. Гадость. После первой же шляпки мир будто бы покачнулся, стал контрастнее: тени глубже, света ярче. Максвелл вздохнул и взял вторую шляпку – от нее уже на периферии зрения начали метаться темные тени. Вопреки мнению многих путников, Кошмары не были порождением их воспаленного сознания. Они – потусторонние существа, ощущающие безумие и тянущиеся к нему как мотыльки к свету. От третьей шляпки начало качать, а мысли потекли лениво и обрывисто. Максвелл тупо разглядывал краски, которых не существовало и слышал звуки, которых быть не могло. Хищными тенями кружили вокруг него кошмары – угловатые и неясные, с тупыми светящимися глазами. Один из них загипнотизировал этими глазницами-светлячками и далеко не сразу Максвелл мотнул головой и смог перевести взгляд на обелиски. Реальность уже была совершенно иной, а преграда все не исчезала. Максвелл с тоской посмотрел на последний сырой гриб. После того как подействует еще и этот, нужно будет бежать. Для кошмаров безумие словно кровь для гончей. Вот только сосредоточится для последнего рывка будет ой как непросто. Тоскливо вздохнув, Максвелл вскинул на плечи рюкзак и направился в сторону обелисков. По мере приближения, он откусывал от шляпки кусок за куском, пока не съел полностью. По кромке периферического зрения потянулись красные нити – они дрожали, шевелились, шептали, превращались то в цветущие ветви кровавой ивы, то в нежные и заботливые руки с длинными когтями. Светящиеся глаза проедали шипящие ядом дыры меж лопаток. Максвелл обернулся, равнодушно посмотрел на топчущуюся у него за спиной теневую массу и рванул вперед. О, как его качало! Ноги не слушались, но такой легкости он не ощущал уже давно. Все вокруг было иным, он сам был иным. В этом мире не существовало холода, границ, красок, запахов, скользкого льда и ломи в замерших мышцах. Не существовало, но при этом присутствовало в гораздо большей степени, чем где-либо еще. Беспрерывный поток измененного сознания прервался около какой-то ели, под которой Максвелла и вывернуло. Он тряхнул головой, прокашлялся, брезгливо посмотрел на жижу из желчи и зеленых грибов. Еще пару часов было убито на то, чтобы прополоскать рот снегом, обустроить себе лагерь, разложить спальник и свернуться обессиленным клубком у ревущего костра и теплого камня. Все-таки эти психоделические эксперименты не для него, подумал Максвелл перед тем, как провалится в глубокий сон. А наутро его ожидал завтрак из жилистого мяса на костре, судорожные попытки согреться и путешествие за механической картошкой. На то, чтобы прошерстить внушительную степь, в которой картошка и располагалась, ушло еще двое суток.

***

Два дня спустя – Восхитительно, – едко протянул Максвелл, стоя перед давешним перешейком. Он замерз, устал, а рюкзак оттягивала последняя часть портала. И частокол обелисков был единственным, что отделяло его от следующего (как он надеялся, теплого) мира. А еще у него не было зеленых грибов. Ни одного. – Дерьмо! – чуть эмоциональнее донес свое отношение до мира Максвелл. Толстая – опять толстая! – высокая птица по ту сторону перешейка лениво поднялась на ноги и тупо уставилась на возмутителя спокойствия. Максвелл уж было потянулся к бумерангу, потом вздохнул, покачал головой и развернулся к оставленному позади полуострову. Ему предстало найти четыре зеленых гриба в хреновой степи.