Lux in tenebris

"Cogitationis poenam nemo patitur." I. Ночь; тьма такая, что ничего не разберешь. Только свет луны проникает в плохо зашторенное окно маленькой петербургской квартирки, освещая две фигуры. Одна из них - жалкая и маленькая - лежит на полу, широко раскинув руки. Невыразимый ужас запечатлен на бледном ее лице. Другой же образ представляет собой молодого человека лет двадцати со взором, исполненным праведного негодования. В руках его - окровавленный, местами заржавевший топор, отчего ясно всякому наблюдателю: человек этот - убийца. Он медленно отходит от своей жертвы. Спотыкается и чуть было не падает рядом с мертвой процентщицей. Гнев его силен; огненным шквалом вырвалась наружу вся ненависть. Незачем существовать гадкой старушонке. Незачем. Он сотворил правое дело, и ничего, что убил. Мысль бедного студента была именно такова; ежеминутно овладевало им странное чувство, видение себя на вершине мира. Право имеющий, не иначе! Но люди - безропотные рабы государственных реалий - не аплодировали ему. Черные тени плясали на стенах, будто ожившие. Бежать уже некуда. Неотвратимо надвигается осознание всей мерзости совершенного. Вдруг - громкие и торопливые шаги; в комнату, словно ураган, влетел внушительного вида мужчина. - Родя, ты думал, поди, что никто не узнает? - раздался его удивленный голос. - Уходи, - огрызнулся в ответ Раскольников. Топор, выскользнув у него из рук, глухо упал на пол. Тело содрогнулось от внезапной слабости. Неужели видел? Неужели знает? - Так я догадываюсь, почему ты Алену Ивановну-то прикончил. Гнусно все это. - Разумихин (а в помещение вбежал именно он) горько усмехнулся. Родион почувствовал себя сломанным: выходит, что благородность, коей он был так преисполнен, оказалась ложью. Дмитрий между тем внимательно осматривал жертву. Разочарованно вздохнув, он повернулся к другу. "И не совестно тебе, убивец проклятый?" - еле слышно повторял он. Раскольников упал на колени, подняв облако пыли рядом с собою; в одночасье осознание пришло к нему: такой грех невозможно искупить; Дмитрий, обычно души в друге не чаявший, тут же уйдет прочь, нарекая его сумасшедшим. Нет отныне никого, кто помог бы пережить тяжкое преступление. И правда, Разумихин отвернулся от Родиона, который отчаянно тянул к нему руку. - Прощай, Родя, - эти слова стали приговором для несчастного убийцы. - Стыдно тебе должно быть. Раскольников никак не мог смириться с мыслью о том, что сам выбрал нелегкую долю. - Ничего ты не понимаешь. Я вошь поганую прихлопнул, - безумно смеется он. - Всего лишь правосудие совершил. Слова его, как ни странно, услышаны не были. Разумихин даже не закрыл за собою дверь; ветер свистел где-то между окнами, луна зловеще проронила свой свет на лицо преступника. В тот же миг рядом с дверью раздались чьи-то пронзительные крики; смешавшись воедино, сотня странных голосов обвиняла Раскольникова. Насмешки летели в него, словно ядовитые копья. Вот-вот все эти люди ворвутся в квартиру; вот-вот схватят его, предадут вечным мучениям. Но может ли что-то быть хуже пустого существования? Родион шагает к окну. С минуту глядит во мрак и нервно улыбается. Снова раздались голоса. Ему не уйти от расправы. Он прыгает. Разбивая грязные стекла и ломая в щепки оконную раму. Затем - необыкновенно долгое падение вниз. II. Раскольников проснулся в холодном поту. С минуту сидел он неподвижно на постели, пугаясь собственного воображения. В голове рисовалась прежняя картина - убийца, свалившийся из окна четвертого этажа как восковая кукла, растерзанная и уничтоженная. "Это всего лишь сон", - убеждал себя студент. Что за ерунда порою видится! По своему же мнению Родион, подобно дрожащей твари, испепелил и пустил по ветру свою бесполезную жизнь. Можно ли вообще назвать это жизнью? Раскольников лишь почитал себя бесславно существующим. Он приложил руку к груди. Сердце билось быстро и отрывисто, как после изнурительного бега. Страх неизвестности разрастался где-то внутри, овладевая всем существом Раскольникова. Мысль поведать обо всем Разумихину пришла тотчас же. День ото дня терзали Родиона невысказанные переживания, угрожающе нависли они дамокловым мечом. Сердце теперь болезненно сжималось, тонко чувствуя горечь одиночества. Бессилие, ненависть, а вместе с тем и злобу на весь мир ежедневно приходилось испытывать преступнику. То и дело чудилось ему, что злодеяния, совершенные в припадке безрассудства - абсолютная чушь. Мрачные, угнетающие думы овладевали им; Раскольников тотчас припомнил Разумихина; сердце болезненно сжалось. "Зачем стыдишь меня, зачем мучаешь?" - произнес он, глядя в пустоту. Невыносимо хотелось ему накинуть кое-как старое, вдоль и поперек залатанное пальто, вырваться из проклятой каморки и бежать прямиком к Дмитрию Прокофьичу. Удивляясь каждой собственной мысли, Родион неотвратимо приближался к истине. Он думал только о Разумихине; пугающие, но вместе с тем нежные чувства будил в нем этот незамысловатый образ. Он понимал: голословные объяснения ни к чему. В воображении прояснялся вновь последний сон: уходящий в темноту подъезда Разумихин, толпы гневных петербуржцев, неразборчивые крики и сам Раскольников - грешник, навеки оторванный ото всех. Однако, давно утраченная решимость робко встрепенулась в нем. Пора. III. Дверь со странным скрежетом распахнулась, в комнату гордой походкой ступил Дмитрий Прокофьич. Черные волосы его были неестественно растрепаны, а верхняя одежда накинута в ужасной спешке, что не могло остаться без внимания. Совсем забыв поздороваться, он кинулся к другу с нелепыми расспросами, имевшими свойство надоедать после пяти минут беседы. - Родька, экое несчастье с тобой случилось, - раздосадованно покачал головой Разумихин, - сам вижу: взгляд - и тот совершенно отсутствующий. Волнует тебя что, али захандрил? Раскольников молчал. Он вспоминал раз за разом все ужасные наваждения; Разумихин появлялся там, пытаясь спасти его тлеющее сознание; неужто и правда конец? Конец существования, но никак не бед. Не отвлекаясь на суетящегося товарища, Родион облокотился о стену, боясь упасть с узкой своей постели. Разумихин, чуть потеснив его, присел рядом. - Да что ж стряслось с тобою, окаянный? - Дмитрий коснулся ладонью его лба. - Болен я, - со странной усмешкой произнес Раскольников. - Оно и дураку понятно, что болен. Здоровый человек, конечно, не выказывает собою вселенского мучения. Спорить Родиону ничуть не хотелось. Он продолжил чинно сидеть и молчать, рассматривая скромную комнатку: грязно-желтые обои кусками отклеивались от стен, а в углах темнели пятна, образованные плесенью; на подоконнике стояла жестяная кружка с мутной водой. Пить Раскольникову хотелось мучительно. - Воды, - хриплым голосом попросил он. Разумихин тотчас поднес ему кружку, предварительно выловив оттуда мелкую муху. Родион принялся жадно пить; руки его сильно дрожали. - Не могу объяснить, что случилось со мною, - он вытер рот рукавом, - потому как сам ничего не понимаю. - Во, брат, даешь. Влюбился, что ли? - Дмитрий громко рассмеялся. Похоже, шутка вышла весьма неудачная - Раскольников с непониманием глядел на него. - Чересчур ты волнуешься, - пояснил Разумихин. - Даже краснеть потихоньку стал. Ну-ка поведай, Родя, что тебя тревожит? - Впервые в жизни, - Раскольников явно не хотел быть услышанным, - я стал зависеть от конкретного человека. Легкомысленный идиот, иначе не сказать. - Так-с, Родя, говори, кто она такая? - Разумихин выглядел крайне заинтересованным. Его догадки, однако, подтверждались. Родион уставился вдаль. Полнейшая растерянность овладела им: он абсолютно не понимал, стоит ли нести всякую околесицу, дабы не раскрыть свои порочные чувства. - Можешь, конечно, не рассказывать, коль не хочешь. - Дмитрий моментально спохватился, почувствовав напряженную атмосферу. На минуту воцарилась пугающая тишина. Момент истины. Совесть душила Родиона своими цепкими незримыми лапками; перед глазами снова потемнело. Он подсел вплотную к другу и провел рукою по его лицу, румяному от мороза и плохо выбритому. Нет более смысла в молчании, как и в слащавом притворстве. - Я люблю, - Раскольников нервно сглотнул, почувствовав, как сердце норовит выпрыгнуть из груди, - тебя. Разумихин молчал. Теплая радость разливалась внутри него, душевный трепет усиливался с каждой секундой. Родион же не замечал ничего вокруг себя, предпочитая стойко не смотреть в глаза мужчине, которому так бесстыдно и прямолинейно сознался - фактически, так и произошло - в страшнейшем своем грехе. Он не мог найти себе места - не столько от волнения, сколько от стыда. Какой низкий и неприемлемый поступок совершил, какую жуткую мысль высказал! Не смея поднять взора, он покорно молчал. Терпеливо ожидал ругани, удивления, упреков - да чего угодно. Не рассчитывал он лишь на ответное чувство. - Родька, так я давно потерял веру в будущее, - Разумихин выглядел самым счастливым человеком, коего только можно вообразить. - В наше будущее. - Умоляю, молчи. Не прерывай тишины. - нерешительно возразил Раскольников. - Хочешь ты этого али нет, но выслушать придется. Не могу более держать в себе всякие объяснения. - Дмитрий Прокофьич от волнения раскраснелся, будто был и вовсе пьян. Родион равнодушно рассматривал гниющие доски, лежавшие на полу нестройными рядами. Воспользовавшись отсутствием сопротивления, Разумихин продолжил повествование. - Значит, я как представлю, будто случилось что с тобою - сразу в панику ударяюсь. Всего-то три-четыре дня назад дошло, что неспроста во мне горит эдакое рвение заботиться о товарище своем. Мучений пережил, веришь ли, Родя, миллион, - тут рассказчик энергично взмахнул рукою, - но понял: ты обязан знать, каково это. Наверняка знаешь? Раскольников помрачнел. Краткий кивок со стороны друга побудил Разумихина объясняться дальше. - И я грешен. - неожиданно его лицо приняло крайне серьезное выражение; было в этом что-то особенное, - понимаю, какой хаос творится сейчас в твоей душе. Но прими правду. Сочтешь ли мои слова чепухой, засмеешь ли - дело твое. Родион, кое-как дослушав признания, тесно прижался к другу. Близко. Он ведь так близко. Наклонившись к Раскольникову, Разумихин прильнул к его губам - таким желанным и необыкновенно горячим. Медленно целуя то верхнюю, то нижнюю, он обессиленно закрыл глаза. Родион, тут же потеряв контроль над собой, сразу ответил. Позабыв всякую сдержанность, он кусал до крови губы друга и торопливо слизывал едва выступающие на них алые капельки. Бред порождает страсть. Спокойствие его вновь исчезло; теперь им руководило желание. Обыкновенное, стоит сказать, плотское желание. Любовь первый раз в жизни по-настоящему затеплилась в его сердце. Впервые среди страха и сомнения крошечным огоньком зажглось это теплое чувство. Раскольников осмелел. Страх показаться помешанным отступил; шутливой искоркой в глазах промелькнул непонятный азарт. Запретность чувств, жажда риска - все это руководило им. Разумихин с невероятной благодарностью посмотрел на друга. Продолжать свой рассказ, оказавшийся настолько нудным, он не стал. Вместо этого Дмитрий тотчас повалил на кровать Родиона, попутно расстегивая его рубашку. Этот беззащитный и абсолютно растерянный Раскольников казался в тот момент непреодолимо притягательным. Слишком непристойно он вздыхал, в истоме прикрыв глаза; усталый вид его возбуждал странное влечение. Само собой, после признаний никто из двоих не собирался более прятаться в тени "дружеской симпатии". Их настиг тот злосчастный (а быть может, наоборот) день, когда тайное становится явным. Отныне они понимали друг друга без слов, готовые вместе отправиться в ад - да хоть прямо из этой самой комнатки. Не прошло и двух минут, как Разумихин уже расстегивал рубашку друга и нетерпеливо покусывал его бледную кожу. Отрывистые вздохи Раскольникова нравились ему куда сильнее прочего; он вовсе не думал останавливаться. Со стороны это выглядело своеобразной неуклюжестью: двое мужчин пытались сполна получить удовольствие от своего первого раза. - Я не желаю... всей этой боли, - внезапно прошептал Родион. - Какая же это боль, Родя? Волноваться-то нечего, так и знай. - убеждал Дмитрий Прокофьич. - Но даже если то и страдания, мне они непременно видятся заманчивыми. - Раскольников засомневался. Ответа не последовало. Вместо этого Разумихин принялся аккуратно поглаживать бедра Родиона, неистово желая поскорее насладиться им. Немного помедлив, он сорвал с друга брюки и отбросил их куда-то в сторону. Боязнь доставить неудобства Раскольникову заставила Дмитрия отсрочить самый ответственный момент. Видимо, не только ему того хотелось; его возлюбленный, пребывающий в крайнем волнении, беспокойно ерзал на постели. Странные идеи и мысли целиком поглотили Родиона. Безо всяких возражений он взял в рот пальцы Разумихина и облизал их с особым рвением, словно умоляя: "поскорее сделай меня своим". Никто не задумывался сейчас о том, что эти двое могут быть пойманы за столь порочным занятием. Во всяком случае, даже на сильный грохот за дверью они не обратили ровно никакого внимания. Раскольников подался немного вперед. Разумихин, предварительно подготовив его тело, вошел; Родион сдавленно вскрикнул и сразу замолк. Слезы блеснули в уголках его глаз. Совершенно беспомощный, слегка покрасневший от смущения, он тут же отвел взгляд от друга. Однако, уже через минуту Раскольников стонал, никого теперь не стесняясь; боль, казавшаяся сперва такой нестерпимой, уходила. Он познал странное наслаждение, коего прежде никогда не испытывал. Податливо выгибая спину, он что-то сбивчиво шептал на ухо Дмитрию. Затем, шумно дыша, откинул голову назад, доверчиво улыбнулся и позволил Разумихину покусывать свою шею. Он отдавал себя всего, без остатка; жертвовал исключительно во имя любви. Жестокого, но такого хрупкого чувства. Он знал, что душа вместе с пресловутой моралью готова окончательно сверзиться в бездну. В ту бездну, пленником которой однажды стал сам Родион. Он не мог очнуться от дурного сна. Да, ему непременно казалось, будто бы такая неожиданная близость была не что иное, как грандиозная галлюцинация. Приятная и вместе с тем несколько болезненная. Сознание медленно, но верно покидало его; стоны внезапно прекратились. Раскольников пытался вдохнуть как можно глубже, прочувствовать каждый момент во всей неповторимости. К своему удивлению он узрел в бесстыдной пошлости нечто судьбоносное. Разумихин, аккуратно толкнувшись в Родиона еще раз, расслабился. После, чуть отстранившись от шеи друга, требовательно укусил его нижнюю губу. Снова поцелуй; снова шаг в пропасть. Это и будет бесславный конец глупца, который взрастил столь нелепую надежду. Погибель ледяным дыханием своим касалась его лица; в тот момент он чувствовал, как мимо проскальзывает упущенное время. С нескрываемым раздражением посмотрел он на друга. Тот, мягко улыбнувшись в ответ, накинул на беспокойного Раскольникова рубашку и приобнял его за плечи. Родиона пробирала мелкая дрожь; от прикосновения холодных рук по его коже тотчас же пробежали мурашки; на лбу мелкими прозрачными бусинами блестели капельки пота. Глаза его, обыкновенно выражающие собою верх равнодушия, теперь то и дело искрились ясным безумством. Родиона совсем уж накрыла злосчастная лихорадка: тут же он принялся что-то сбивчиво шептать в бреду. Все крепче становилась его хватка, все отрешенней делался взгляд. Было ли это выражением страха, либо же простой насмешкой - Дмитрий Прокофьич, наблюдавший за эдакими странными ужимками, даже предположить не мог. Не решался он и заговорить, а потому ничего более не оставалось, кроме как окинуть Раскольникова взглядом, полным слепого сострадания. Молча прижимая друга к себе и перебирая пальцами пряди его темно-русых волос, Разумихин тяжко вздыхал: разного рода мысли кое-как перепутывались между собой, отчего он и сам едва ли не кидался в горячку. Едва-едва слышно больной Родион шептал что-то бессвязное. "Защити меня, укрой от всех этих бурь", - прочитал Дмитрий в безрассудном взгляде Раскольникова. Тело Родиона содрогалось от холода; сам же он, видимо, не замечал ничего вокруг происходящего. Лишь теснее прижался к источнику тепла и судорожно стиснул рубаху Разумихина. Время будто бы остановилось. Разумихин бережно гладил Родиона по голове, отчего тот рассеянно улыбался. "Тварь ли я дрожащая?" - неожиданно для себя спросил Раскольников. Громкий голос его - словно удар крепким кнутом, рассекающим тишину. В забытьи целовал он плечо друга, безмолвно выражая свое бесконечное раскаяние и чрезвычайно боясь быть теперь отвергнутым. - Ну же, не мучай меня. Довольно, - обратился Родион к Дмитрию. - Что тебе надобно? - Только мой Родя. - Разумихин выглядел крайне решительным. - Вот он я. Ничтожный, бессмысленно влачащий свое существование. - Раскольников притих, боязливо поцеловав Разумихина в щеку. Неужто у твари дрожащей все же есть надежда на искупление греха? - Пусти свет во мрак души моей, - умолял Родион. - Никто другой не может излечить тот мучительный недуг, что неустанно гложет меня. - Поди совсем ты болен. Снова бредишь. - Дмитрий перешел на шепот. Раскольников не ответил. Закрыв глаза, он обессиленно рухнул на смятую простынь. Рассудок стремительно покидал его, уступая место темноте. IV. - Что случилось? - взволнованно спрашивал Разумихин. Он торопливо кинулся к окну и одним махом открыл форточку, которая при этом грозно заскрипела. Раскольников побледнел; заговорить с прежним спокойствием не представлялось возможным. Как громом пораженный, уставился он куда-то в пустоту. - Совсем скверно. В обморок, видишь, чуть не хлопнулся. - забормотал Дмитрий Прокофьич и приложил ладонь ко лбу друга. - Оставь. - приказал Раскольников, чуть приподнявшись. - Прогуляться тебе надобно, Родя. Знаю: из каморки своей почти никуда не выходишь, - недоверчиво хмыкнул Разумихин, - а вот нечего здесь отсиживаться. Я, брат, совершенно новую жизнь тебе покажу. Дмитрий вскочил и с поразительным рвением принялся потеплее одевать друга. Раскольников не сопротивлялся; словно тряпичная кукла сидел он на краю постели, наблюдая за тем, как его укутывают в пальто. Все еще слабо соображая, Родион медленно встал и окинул взглядом убогое жилище. Подобные условия тяготили его душу, по сути своей весьма вольнолюбивую. Он робко шагнул вперед, ухватив руку Разумихина; только потом решился идти дальше. Оказавшись, наконец, вне четырех стен, Раскольников смог вдохнуть полной грудью. В нем рождались самые что ни на есть противоречивые чувства, однако сильнее их всех была любовь. Не стало отныне в этом слове пресловутости, которую Родион ощущал раньше. Он знал: жизнь его никогда не будет прежней. Он украдкой взглянул на друга: весь лохматый, в мятой рубашке и наспех застегнутом сюртуке, тот переминался с ноги на ногу и улыбался. - Чего стоишь? - удивился Разумихин, подойдя ближе к Родиону. - Никак задумался? Ничего не ответив, Раскольников уверенно шагнул вперед. Эпилог. Так, держась за руки, они и шли по вечернему Петербургу. Щуря глаза от непривычно яркого света, Родион оглядывался вокруг так, будто не был на улице очень давно. Однако, из каморки выходил он не так часто, а потому мест знал, соответственно, немного. Лучи мартовского солнца шутливо поблескивали в окнах домов; воздух, по-весеннему свежий, едва-едва прогревался. Грязно-серый снег уже не спеша подтаивал. Народ толпился на каждой улице; мимо то и дело сновали кучки попрошаек, суетливо выклянчивающих рубль у случайного прохожего. Жизнь вернулась в свое русло, и даже Раскольников почувствовал себя на удивление бодрым среди этого беззаботного шума. Подобная праздность давно была чужда Родиону. Он с искренней благодарностью посмотрел на радостного друга. Бережно касаясь подушечками пальцев запястья Разумихина, он старался впитать в себя это необыкновенное тепло. Такое спасительное и отныне такое родное. Глубоко дыша, он прикрыл глаза и забылся на пару секунд. Он понимал, что не надо более искать себе счастья невесть где - оно ведь совсем рядом. Светлое, спокойное - как в небылицах. Родион не верил в подобное лишь до того момента, когда душа его обрела надежду. И отчего-то дышалось ему теперь совсем легко, будто бы дух юной весны вылечил его разом от всех болезней; даже Разумихин заметил вдруг такую кратковременную перемену. Они шагали по улицам, не задумываясь, впрочем, о том, куда лежит их путь. Они наслаждались вожделенной свободой. Наслаждались своим счастьем. И даже самый холодный день непременно становился теплее.