Больше, чем боги

      - Этельстан! - позвал Рагнар, стоя на краю леса.       Он стоял так уже несколько минут, просто наблюдая издалека. Не подходил, не издавал ни звука. Только смотрел.       Рагнар часто наблюдал за своим самым странным «другом» вот так – незаметно, как будто исподтишка. Прошедшие годы шли словно в двух параллельных мирах: в мире людей, богов, жен и детей, войн, зимы и лета и... в другом мире. Очень другом. Слишком другом.       В первом годы тянулись как застывшая смола, колесо крутилось медленно и скрипуче. Лагерта уходила, забирая с собой остатки его сердца, Аслог рожала ему сыновей, строились корабли, мужчины его народа готовились к набегу, новые союзники приходили и уходили. Много событий и монотонное течение дней.       В другом мире всё было иначе. Здесь был только один миг. Всё время сливалось в одну точку и рушилось, обрывая жизнь, уничтожая весь этот мир до основания в одно мгновение – как бесконечный Рагнарёк. Этот, другой мир – горел. Рагнару было невыносимо находиться в нём, но снова и снова он сбегал сюда, на край леса, где Этельстан стоял у обрыва и смотрел на тяжелое низкое небо. Небо падало на них двоих и превращало в пыль. И оба они истирались, как хрупкие камни.       Рагнар не привык ни о чем жалеть. Никогда. Но это правило существовало только в одном из двух его миров. Мир Этельстана не был так прост и понятен, и Рагнар до сих пор, спустя годы, так и не смог разгадать ни одного из правил этого мира.       Этельстан не обернулся, а только опустил голову, прикрыв глаза, словно знал, что Рагнар стоит там, и всего лишь ждал, когда же он подаст голос. Ему было больно. Этельстан понимал, почему, но ничего не мог поделать. Он вспоминал глаза епископа, полные ужаса и удивления, когда ржавый нож окрасился кровью из старого горла. Выключать себя за минувшие недели, проведенные на берегах Уэссекса, уже вошло у Этельстана в привычку, но в этот раз он всё сделал сам. Нет, он не чувствовал себя Иудой. На самом деле он даже не мог подобрать названия тому, что чувствовал. То, что произошло в Уинчестере, выбило почву из-под ног, схватило за щиколотки и подвесило на острых крюках. Этельстану казалось, что он добрался до самого дна, ледяного, промерзшего до нутра – до дна преисподней.       - Рагнар, - тихо ответил он, расслышав хруст веток и пожухлой травы у себя за спиной.       Рагнар подошел почти вплотную, наверное, их разделяли какие-то сантиметры. Этельстан почувствовал жар дыхания на своём затылке и снова посмотрел вперед. Он стоял у самого обрыва, и если бы Рагнар поднял руку и лишь слегка подтолкнул, Этельстан рухнул бы вниз и разбился об острые скалы. Но Рагнар не прикасался. Он стоял и бесшумно дышал, будто дьявол над плечом, будто его и нет здесь, а потом обошел и встал рядом. Этельстан предпочел бы, чтоб Рагнар столкнул его с обрыва. Тогда, наверное, стало бы легче.       Ветер жег щеки и открытую шею. Рагнар отбросил меч, расшнуровал штаны и пустил струю в море.       - Вернись в лагерь, - почти приказной тон в его голосе заставил Этельстана усмехнуться. – Мы на чужой земле. Здесь небезопасно бродить в одиночку.       Этельстан почувствовал усмешку в голосе Рагнара, когда он говорил эти слова. Чужая земля. Чужая… Что это было? Зачем? Посмеяться над ним? Окунуть в грязь и не позволить выбраться? Это вполне в духе Рагнара – сталкивать людей лицом к лицу с их собственными слабостями.       - Как ты нашел меня? – спросил Этельстан, хотя разум и подсказывал, что лучше сейчас же сделать то, что просит Рагнар, потому что позже он станет просить совсем другого. И тогда Этельстан уже не сможет уйти. Не захочет.       Рагнар улыбнулся, как лиса, и принялся шнуровать штаны.       - Я всегда знаю, где и как тебя искать, Этельстан.       Этельстан тоже знал. Он лишь надеялся, что здесь, на действительно чужой для Рагнара земле, его чутье на запах Этельстана ослабеет. Он понимал еще и то, каким же идиотом был, что надеялся на нечто подобное. Потому что Рагнар уже давно впитался в его тело, проник сквозь поры проворнее, чем воздух, стал частью его самого. А сбежать от себя невозможно.       Он ничего не ответил и по-прежнему хотел уйти. Но ноги стояли на месте, словно прибитые гвоздями.       - Ты славно бился сегодня. Я следил за тобой.       - Не сомневаюсь, - ответил Этельстан язвительней, чем хотел бы. – Ты сосчитал всех, кого я сегодня убил?       - Ты убил троих.       Рагнар уселся на землю и, сорвав травинку, засунул ее в рот. Он смотрел на Этельстана снизу вверх, но даже не видя этого взгляда, Этельстан чувствовал его тяжесть, его жестокость, чувствовал себя таким крошечным под этим взглядом. Он повернулся и встретился с глазами Рагнара. В них плескалось безумное стальное небо, слишком страшное и слишком прекрасное, чтобы отвернуться.       - Пятерых, - сухо и бесцветно поправил Этельстан. - Думаю, тебе уже рассказали про епископа и писаря.       - Я не считаю, что ты убил их. Но можешь думать, как хочешь.       Этельстан опустился на землю рядом, с трудом заставив себя отвести взгляд. Он понимал, о чем ему говорят. Рагнар вел счет смертям лишь тем, что случаются в бою и азарте, – их он называл убийством, вкладывая в слово какой-то вдохновенный и великий смысл. То, что сделал Этельстан… Он не знал, что Рагнар думает по этому поводу и что ему скажет. Он не хотел этого знать.       - Я нашел скрипторскую, - пробормотал Этельстан. - Это такое место в монастыре, где монахи трудятся над созданием книг. И там был молодой писарь, очень молодой. Наверное, ему было столько же, сколько было мне, когда ты забрал меня из Нортумбрии. Я убил его.       Этельстан не мог закрыть глаза, потому что в ту же секунду, когда он это делал, к нему как наяву возвращались воспоминания.       - Что ты почувствовал? – вдруг спросил Рагнар.       - Что? – не понял Этельстан.       - Что ты почувствовал, когда вошел в эту… скрипторскую?       Переключиться с одного воспоминания на другое было слишком тяжело, особенно потому, что оба они были одним и тем же воспоминанием, но с совершенно разными чувствами в нём. Он решился и всё же закрыл глаза. Порыв ветра бросил холодный морской воздух в лицо, запах травы и свежести.       - Я почувствовал восторг, - признался Этельстан. – Я почувствовал себя… Словно я был там, где мне хочется быть. Словно…       - Словно ты вернулся домой? – в голосе Рагнара не было ничего, кроме интереса и привычной насмешки.       Этот простой и понятный с виду вопрос пронесся молнией вдоль позвоночника, и Этельстан вздрогнул, резко поворачиваясь к Рагнару.       Он хотел закричать. Выплюнуть отчаянное, полное боли и презрения к себе «да» прямо в лицо этому существу напротив, но промолчал. Зачем рвать глотку, когда этого никто не оценит, когда это не принесет тебе ни добычи, ни богатств, ни славы? Этим порывом Этельстан всего лишь доказал бы свою слабость, мягкотелость. Потому что любых христианских священнослужителей, милосердных и милостивых, Рагнар считал самыми слабыми из существ. Слабее женщин и детей, слабее домашней скотины – потому что они жертвуют собой ради мира и страдания, но не во имя войны и наслаждения. У Этельстана ушло пять лет на то, чтобы обучить Рагнара не только языку его родины, но и основам здешней культуры. Теперь он понимал ее лучше любого из своих соотечественников, но всё равно не принимал как равную. Он не смог бы принять за равное нечто настолько страдающее и милосердное, как христианство.       Но этот вопрос… Этельстан боялся, что однажды Рагнар задаст его, и тогда придется отвечать. Не Рагнару, нет. Ответить придется себе. Ведь всё, во что он заставлял себя верить всю свою жизнь, настолько разное тогда и теперь, Рагнар одним своим вопросом вытянул и положил перед ним, привязал к позорному столбу, и в эту секунду, бесконечную, как небо в глазах Рагнара, Этельстан вынужден смотреть на себя со стороны и выбирать. Выбирать самому – это самое сложное и самое жестокое, что может преподнести жизнь. Уже давно жизнью Этельстана стал Рагнар Лодброк, самый жестокий из всех людей.       - Этот мальчик… Я подошел к страницам книг. Я помню все эти молитвы, я помню святое писание. Я просто хотел снова прикоснуться к этим гладким страницам, почувствовать запах чернил, скрип пера. Но этот мальчик… Флоки отдал мне его библию. Она была залита кровью…       Этельстан подтянул колени, в беспомощном жесте обхватывая их руками. Он все еще верил, что до конца этого разговора не расплачется как дурак или какая-нибудь баба.       - Ты не виноват... А Флоки идиот… - прошептал Рагнар, понимая, что Флоки ревнует. До сих пор Рагнару удавалось держать свой «другой» мир втайне от всех, но Флоки был хитрым и всевидящим. От него скрываться было сложнее всего, и порой Рагнар хотел всё рассказать, чтобы просто избавиться от тяжести этого секрета.       Этельстан его не слушал. В ушах всё ещё звучал набат Уинчестерского монастыря, а под веками расплывались бордовые круги.       «Благословенен будь. Более не страдай, но уверуй во спасение».       Кому он говорил эти слова? Только ли несчастному епископу? Этельстан посмотрел на Рагнара пустым взглядом.       - Я хотел отпустить епископа. Я правда хотел, чтобы вы… Чтобы мы не смогли добраться до него. Он сказал, что я отступник. А отступник в глазах Господа – самое низкое и гнусное создание.       - Ты не отступник, Этельстан, - Рагнар пожевал травинку в зубах, потом достал и покрутил в руках, глядя на нее с каким-то удивлением. – Ты не виноват, - повторил он теперь громче.       - Я виноват, Рагнар. Я виноват больше всех вас, потому что я…       Этельстан запнулся и подавился звуком, осознанием того, что совершил.       - Потому что ты христианин? Нет, не удивляйся, - быстро добавил Рагнар, увидев яростный блеск в глазах Этельстана. – Я всегда знал. Я этого хотел. Мне это нравилось.       - Ты... Ты. Ты! Всегда ты, Рагнар! – Этельстан всё же не смог удержаться в рамках тона и перешел на горький крик. – А теперь подумай вот о чем: если бы ты сказал, что веруешь отныне в единого Господа Иисуса Христа, тебя посчитали бы отступником. И каждый из твоей армии поклялся бы на крови, что боги тебя накажут за это. И Один тебя оставит.       - То, что я говорю, и что я делаю – это разные вещи, Этельстан. Я не должен говорить правду каждому, кто захочет ее услышать. Сегодня друг – завтра враг. А правда всегда была самым острым из мечей. Я не собираюсь вооружать таким опасным оружием тех, кто имеет хоть малейшую возможность выступить против меня.       - Ты вооружил ею меня, - прошептал Этельстан. Он смотрел на свои колени, а потом поднял взгляд на Рагнара. - Почему? Ты считаешь, что я никогда не воспользуюсь этим мечом?       - Нет, - спокойно ответил он. - Я считаю, что только ты имеешь на это право. Потому что если так случится, и ты захочешь вдруг убить меня, это будет знаком, что мне пора сложить оружие. Но ты ведь знаешь, что оружие я сложу только в одном случае.       - Да. Я знаю.       Этельстан понимал, что Рагнар будет биться до последнего вздоха, потому что такова его природа. Он учил Этельстана воевать не как сына или брата, не как друга, а как того, кто появился в его жизни, словно чудо, слишком редкое и бесценное. Нежданное. Незаслуженное. Чудо, потеряв которое, ты уже никогда себя не простишь.       Этельстан помнил ночь, в которую Господь оставил его. Тогда уже навсегда, словно он переступил порог и вошел туда, где нет места святым и праведным. Бог передал его в руки другому, подарил ли, или просто отрекся – он не знал этого. Знал только, чьим рукам он теперь принадлежит.       Ночь перед жертвоприношением в Уппсале. Этельстан не помнил событий и людей, не помнил мест, но помнил лишь одно – как соглашается впитать в себя нового бога. Рагнар нашел его. Он всегда находил. Увел его. Он умел это лучше других. Он сломал его. Возродил его. Изменил навсегда – в одну эту ночь и во всей вечности.       - Ты совершенство, - шептал ему тогда Рагнар. – Ты самое чистое, самое безупречное существо на этой земле, и я не понимаю, почему ты здесь, со мной.       Этельстан слушал и верил, он чувствовал, как горят и падают в бездну мосты в его душе. А потом Рагнар отправил его попробовать женщину. Этельстан думал, что мир его сгорел дотла, и сам он сгорел в нем, превратился в мертвый огарок, но Лейв сказал, что боги его удержат. И тогда Этельстан попробовал всё: попробовал выстоять и попробовал женщину. Но не боги удержали его.       Этельстан никогда не спрашивал у Рагнара, почему он не сказал ему о жертвоприношении. Наверное, он и так знал ответ. Потом, спустя годы, Рагнар признался, что не отдал бы Этельстана никому. Даже богам. Даже если они явятся пред ним и потребуют выполнить их волю немедленно. Рагнар говорил, что будет биться с богами. А еще Рагнар всегда знал, что Этельстан не сможет принять его религию, даже если трижды отречется от Христа в храме Уппсалы. Всё это – лишь слова, но Рагнар верил чувствам и инстинктам больше, чем словам. Он чувствовал в Этельстане чистоту, которую ни один из его народа не смог бы выдержать. Она была больше, чем христианство и любой из богов. Она была ослепительной, и Рагнар хотел ее только для себя. И в момент, когда жизнь Лейва оборвалась на жертвенном камне вместо жизни Этельстана, Рагнар не молился богам и не возносил хвалу. Глубоко внутри он смеялся и кричал от восторга, потому что никакой бог не посмел бы отнять у него то, что он пожелал. Рагнар считал христианского бога слишком слабым. Такому богу никогда не удалось бы победить. Не победить – Рагнара.       Он вздохнул и весело фыркнул, положив ладони на лодыжки Этельстана и приблизив лицо к его лицу.       Этельстан почувствовал тепло рук сквозь ткань штанов. Оно пробиралось по сосудам и нервам до самого нутра и там сворачивалось ядовитой огненной змеёй. Браслет на руке был таким же теплым, как ладони Рагнара. Теперь Этельстан, наконец, понял, зачем Рагнар подарил его – не для того, чтобы подбодрить, не для того, чтобы посвятить его в сыны и воины Одина. Нет. Это означало лишь то, что сейчас, на этой земле, Этельстан был единственным человеком, которого Рагнар считал выше себя.       - Но не думай, что я не стану защищаться как медведь, когда ты решишься воспользоваться самым острым мечом, - Рагнар смеялся, опаляя лицо Этельстана дыханием. - Я всё еще намерен заполучить место в Вальхалле.       - Оно тебе не нужно, Рагнар, - вздохнул Этельстан перед тем, как у него отняли последний воздух. - Вальхалла и так принадлежит тебе.