Ты проиграл, Курута

Заброшенное здание, разбитые окна, трещины на стенах и потолке. Ледяные порывы ветра, скрип деревянных рам, холод от заляпанного грязью мраморного пола. Обрывки паутины призрачным флагом развеваются под обгоревшей балкой, сытые пауки таятся по углам. А время тянется и тянется, пытаясь свести с ума бесконечным ожиданием. Гулкое эхо шагов где-то вдалеке заставляет встрепенуться, позабыть о верёвках, о холоде, что просачивается сквозь все слои одежды. И нет необходимости говорить Курапике, что цвет его глаз стал ярче крови. Ему не нужен слух, как у Сенритсу, чтобы понять, кто идёт. Ему не нужны никакие слова, чтобы выразить свою ненависть – алые глаза всё скажут за него. Звук шагов затихает совсем рядом, и Курапика знает – не слышит, не видит, но чувствует, что Куроро там. И Курута готов поклясться всеми глазами его народа, что на лице Паука усмешка. Минута безмолвия – вечность ожидания. Куроро выходит из тьмы дверного проёма, стоит перед ним, глядя сверху вниз. - Соскучился, малыш? - опускается на корточки, собственническим жестом проводит рукой по щеке блондина. Паук открыто наслаждается ненавистью, полыхающей в кровавых глазах жертвы, и терпеливо ждёт ответа. Курапика не говорит ни слова, молчит, не нарушает тишину, лишь слабо дёргается, когда тёплые пальцы Куроро касаются замёрзших губ. Сдавленно стискивает зубы, когда пальцы сменяются чужими губами, пытается сдержать порывы своего тела прижаться к неожиданному источнику тепла. К клубку ярости и ненависти присоединяется горечь отвращения к самому себе. Что может быть хуже, чем инстинктивно попытаться прижаться к врагу в поиске тепла? Курапика лишь криво усмехается и плюёт Куроро в лицо, когда тот повторяет свой вопрос. "Не дождёшься, тварь", – говорят глаза, с каким-то отчаянным бесстрашием всматриваясь в ненавистное лицо. И когда Паук нарочито небрежно стирает плевок со щеки, Курапика понимает, что… - Ты проиграл, Курута.