Музыка Шей-раха

Был поздний вечер, на небе уже показалась луна, бар пора было закрывать, а Джозефина Анджелина Ривера, тридцати трех лет, незамужняя, известный композитор и пианист, все еще сидела за фортепьяно и играла «Сонату единорога». Ей вспоминалась другая луна, восходящая над потерянным много лет назад Шей-рахом. Все посетители разошлись, только один еще сидел неподвижно и смотрел, как она играет. На нем было черное пальто, в баре было холодно. На его столике стояла бутылка с виски, почти нетронутая. Джой полностью погрузилась в музыку воспоминаний. Однако у каждой мелодии есть конец, вот и эта была завершена одиночеством прогулок по Закатному лесу. Последние аккорды стихли, руки ее замерли над клавишами, и тут она заметила, что единственный посетитель подошел и стоит рядом. Она выжидательно посмотрела на него. — Вы мне звонили, — сказал он. Его голос показался ей давно знакомым и довольно мелодичным. — Я по поводу ваших долгих поисков одного человека, Индиго. Она поднялась, едва сдержав крик изумления. — Вы нашли его? Но как?!... — Да, — он улыбнулся и снял черные очки. У него была добрая улыбка и морщинки вокруг глаз. — Для меня нет ничего невозможного. — Поразительно, — заметила Джой. — Меня свели с вами только на днях, а сама я искала его двадцать лет, вы просто волшебник… Может быть, присядем, выпьем что-нибудь? — С удовольствием, — ответил он. — Я вас угощу? — Вы в моем баре, — возразила Джой. — И вы принесли мне вести о друге, которого я ищу давно и безрезультатно. — Кто знает, может быть, результат вам не слишком понравится, — тихо сказал он. Она закрыла бар, и они разместились неподалеку от фортепьяно. Он снял пальто и оказался в светлом костюме. Она отметила, что у его рубашки края воротничка были слегка закруглены. — Итак, это ваш бар, — сказал он, словно не зная с чего начать разговор. — Да, у нас с друзьями общий бизнес. Иногда они уезжают, иногда я на гастролях. Здесь довольно спокойно и я могу играть столько, сколько мне угодно. Музыкантам важно сохранять форму, я пианистка. — Не просто пианистка, а Джозефина Анджелина Ривера, — раздельно произнес он. — Вы удивительно хорошо играете. И эта прекрасная мелодия, несомненно, ваша собственная? — Да. Это память о мире, в который я уже не вернусь. — Не стоит сожалеть о прошлом, оно порой возвращается с неожиданной стороны, — он снова улыбнулся. — Но к делу. Ваш друг Индиго живет в Лондоне. Все эти двадцать лет, что вы не виделись. — Как же так? Ведь мы расстались с ним здесь, в Вудмонте. Как это случилось? Как он там оказался? — Неважно. Важно, что все это время он помнил о вас. — Помнил обо мне, но не пытался меня найти... Все эти двадцать лет. — Ему пришлось нелегко. Он помолчал. — Понимаете, дорогая мисс Ривера, людям не нравится то, что слишком сильно от них отличается. То, что не в состоянии понять, так как сами они мало чем отличаются друг от друга. И я имею в виду не внешность, а внутреннюю суть, желания, поступки. И живя среди них ты волей-неволей пытаешься приспособиться, мимикрируешь. Становишься похож на других, теряешь свою индивидуальность. Вы не сыграете для меня? Мне нравится ваш стиль. — Что именно сыграть? — Лунную сонату. Она снова села за фортепьяно и заиграла. Он сел так, чтобы видеть, как она играет. Эта мелодия далась ей легче, несмотря на скорбь, заключенную в ней. Скорбь по потере Шей-раха была сильнее, и сейчас, после того, как она узнала новости об Индиго, рана открылась. Он слушал внимательно, а затем заговорил. Заговорил так плавно, что звуки его голоса гармонично вплетались в рисунок мелодии. — Бетховен писал эту сонату как памятник любви, но памятник любви обернулся реквиемом. Юная Джульетта Гвиччар вышла за другого... Вы здорово передаете в своей игре тоску неразделенной любви старины Бетховена, вы знаете это? Он замолчал ненадолго, а потом вдруг спросил: — Вы ведь до сих пор влюблены в этого вашего Индиго и потому так и не вышли замуж за какого-нибудь горячего испанца? Она перестала играть и недоуменно уставилась на него. Сквозь незнакомые черты лица словно начало проступать другое лицо. Знакомое. — Я всегда помнил о тебе, Джой. Я люблю твою игру. Ты так тонко чувствовала музыку, что только ты и могла играть на моем роге, помнишь? Если в мире и был кто-то, способный передать музыку Шей-раха, так только ты. Доиграй, я не люблю, когда мелодия остается неоконченной и растворяется в воздухе. В полной тишине она все-таки смогла доиграть реквием своей неразделенной любви. — Старейшие не играют музыки, они сами музыка, — прошептала она. — Индиго. Сложно было узнать в нем того Индиго, который до этого момента жил в ее воспоминаниях, — хрупкого красивого мальчика с синими глазами и заостренными ушами. Он выглядел совсем иначе, и не только внешне. От него веяло каким-то нездешним холодом. Его глаза были другими, и не потому, что они стали карими вместо синих. А вот плавность движений была та самая. Но он был словно плоть от плоти этого мира. — Ты действительно Индиго? Он не ответил. — Ты изменился. — Это было неизбежно, Джой. Шей-раха больше нет, и никогда не будет. Мой выбор изменил все. — Я вижу по твоему костюму, что у тебя теперь достаточно золота. — Я говорил, что смогу самостоятельно устроиться в твоем… хотя, думаю, можно уже называть этот мир и моим тоже, — он глухо рассмеялся. Но через секунду снова заговорил серьезно: — У меня достаточно золота, чтобы засыпать им весь Шей-рах. То мое золото помогло? — Помогло. Чем ты занимаешься? — Я все эти годы переживал, что зря отдал золото тебе. Сейчас? Консультирую людей по разным вопросам. Помогаю уладить дела разной степени сложности. — Мистер Папас был бы рад тебя увидеть. — Старый грек еще жив? Ему сейчас должно быть восемьдесят лет. — И было бы, если бы он не пропал полгода назад. Его магазин сожгли дотла, но тело не нашли. — Куда он дел мой рог? Джой почувствовала, как вроде бы беспечный тон человека, в котором она не могла признать Индиго, изменился. — Твой рог? Папас был готов сразу же тебе его вернуть. Еще тогда. Но он знал, что ты не возьмешь. — Ах, так он знал, — протянул Индиго. — Что же, мне жаль. Его тело могли бы найти, если бы он сказал мне. Джой стало страшно от холода в его голосе и странного блеска в его глазах. — Что ты сказал? — Сказал, что его тело могли бы найти, — он расхохотался. — Старый дурак! Я спрашивал его, где мне найти тебя, но он не сказал мне. Пришлось искать самому. Джой вдруг поняла, что сейчас поздний вечер, она одна, в закрытом баре с этим незнакомцем с холодными карими глазами и морщинками вокруг глаз. И ей бы только добраться до телефона… — Что ты сделал с Папасом? — спросила она. Телефон был за его спиной. Тревожную кнопку она так и не починила. — Тебе нужны подробности? Сперва я раздробил ему кости, потом… ну я не буду так уж подробно, ладно? Потом расчленил и засыпал тело известью. В надежном месте. Тело никогда никто не найдет. Это далось мне нелегко, сам я не люблю руки пачкать. — Зачем? Зачем ты это сделал? — Затем, что есть одна проблема, Джой. Ты и он — вы знаете, кто я такой. — Я не знаю, — выдохнула она. — Я знала одного мальчика, он был Старейшим, единорогом из Шей-раха. Он хотел продать рог за золото и жить среди людей, в этом мире, и он отдал это золото, чтобы спасти от слепоты свой народ. Вот этого — я знаю, а кто такой ты? — Ни один единорог до меня из живущих в вашем мире не продавал свой рог, — просто ответил он. — Твой мир изменил меня, Джой. Он убил меня. Мне очень много лет, неважно, как я выгляжу — как мальчишка или как мужчина. Большую часть жизни я грезил о вашем мире, и теперь я понимаю, что был наивен. Я знал, что ваш мир страшен, но не представлял себе, настолько. Что поделать, за все приходится платить. И все же здесь у меня есть выбор, и потому здесь мне нравится больше, чем в скучном Шей-рахе. Я научился выживать, танцуя на краю пропасти. — Тебе нужен твой рог? Если я отдам его тебе, ты уйдешь? Он не ответил. Она медленно встала. — Я принесу его. Он здесь. В футляре от тромбона. Он смотрел на нее тяжелым взглядом. — Мне не нужен рог, я научился жить без него. Я пришел просто проститься с тобой, Джой. Ты ведь уже поняла, зачем я пришел? — Хочешь убить меня, расчленить и засыпать известью, чтобы меня никто не нашел. Потому что я знаю, кто ты такой. — Нет. Я не хочу тебя убивать. Я мог убить тебя, не представляясь, не правда ли? Оттягивал встречу. Видишь ли… Ты мое слабое место. Не потому, что ты знаешь, кто я такой. Кто тебе поверит? Но тебя просто не должно быть, Джой. Ты должна исчезнуть. Вернуться в Шей-рах, если угодно. — Шей-рах уже двадцать лет не пересекается с нашим миром, Индиго. Она осторожно обошла фортепьяно и достала старый футляр с серебристо-голубым рогом Индиго. Он открыл его и какое-то время смотрел на эту часть себя, давно потерянную. Рог был все таким же — закрученный винтом, как морская раковина, с перламутровым отливом. Длиной он был по-прежнему с предплечье Индиго из прошлого. Он смотрел на рог как на что-то бесконечно далекое и чужое, и тень воспоминаний мелькнула в его глазах. Задумчиво он взял его в руку и словно хотел поднести к губам и сыграть, но вместо этого внезапно развернулся к Джой и всадил ей рог прямо в живот. А потом еще и еще. Джой медленно и беззвучно осела на пол, залитый ее кровью. Кровь была повсюду — и на его красивом светлом костюме, и на его лице и руках. Его небесно-голубой рог стал кроваво-красным от крови женщины, о которой он вспоминал двадцать лет, о которой он думал все эти годы вдали от нее. Кто бы мог подумать, что в такой хрупкой женщине может быть столько крови? Она лежала с удивленными широко раскрытыми глазами, но была еще жива и пыталась что-то сказать, захлебываясь и глотая собственную кровь. Он внимательно выслушал и закрыл ей глаза окровавленной рукой. *** Индиго, небесный единорог из Шей-раха, известный в мире людей как Джеймс Мориарти, стоял на мосту Темзы и наблюдал за течением реки. Прогремевший вчерашней ночью в Вудмонте, США, взрыв навсегда уничтожил и стер с лица земли его настоящее прошлое. В руке его был старый футляр из-под тромбона. Он немного помедлил, прежде чем швырнуть его в реку. Теперь музыка Шей-раха ушла навсегда. Ему она была не нужна — он сам был музыкой. Я не смогу пересечь Границу, Джой. Луна уже зашла. Все сказано, душа моя пуста.