Не место.

      Она ставит использованную уже посуду в раковину и, обойдя подругу почти на автомате, тянется за миской, мимолетным взглядом пройдясь по строчкам на странице кулинарной книги. В её голове целый рой мыслей, и готовка занимает в ней место где-то на подсознании, на уровне рефлексов и привычек. Хару думает о чем-то далеком, и взгляд у неё почти стеклянный, какой бывает у ушедших глубоко в себя людей — и такой же сейчас у достающей из холодильника фрукты Киоко.       Им пятнадцать с половиной лет, у них должен быть ветер в голове, розовые мечты о светлом будущем, замужестве и любви, о парнях и о первом поцелуе. Но вместо этого Киоко думает о том, что Тсуна и её старший брат сегодня снова пропустили школу, а Хару вспоминает грубого Гокудеру и то, что у него из-под рубашки выглядывали бинты — он снова ранен. Обе девушки постоянно ловят себя на мысли о беспокойстве о друзьях и своей абсолютной беспомощности.       — У них снова что-то случилось, — Киоко, наконец, заговаривает, когда два пирога, черничный и клубничный, занимают свое место в духовке, а сама она опускается на стул подле кухонного стола и глядит на подругу с нескрываемым беспокойством. Волнение о ребятах она в последнее время уже почти привыкла разделять с близкой подругой в лице Хару. Они постоянно находили новые рецепты, пробовали их и отбирали лучшие — это позволяло забыться, отвлечься. А ещё увидеть лишний радостные улыбки на лицах друзей — все то, что они считали очень вкусным и что могло, по их мнению, понравится ребятам, девочки готовили потом ещё, угощали мальчишек, давали на оценку Бьянки, радовали Хром и её друзей, баловали маленьких Ламбо и И-пин.       — Я видела Гокудеру-сана, он снова ранен, — растеряно кивает Хару, принимаясь за мытье посуды. Она пока ещё не решается вновь взглянуть в глаза Киоко, будто боится, что та увидит стоящие в глазах слезы. Но та только поднимается с места и, взяв в руки сухую тряпку, начинает вытирать уже чистую посуду.       Где-то там, в городе, их одноклассницы сидят в кафе и, смеясь, обсуждают моду и новые коллекции самых модных дизайнеров, хвалятся своими парнями или жалуются на них. Сасагава Киоко и Миура Хару пытаются не опуститься безвольными куклами на пол, терзаясь беспокойством.       Их друзья слишком часто рискуют своими жизнями, что-то или кого-то защищают — и доказывают кому-то свою решимость. Когда-нибудь они должны будут принять на себя роль бандитов. «Якудза», — вертится у Хару на языке, но нет. Мафиози — только так и не иначе, на итальянский манер. Ма-фи-ози. И нет им, простым японским школьницам, места среди них. Таких убивают, быстро и легко, но сначала заставляют глупых и наивных девчонок вроде них сломаться под тяжестью реалий преступного мира.       — Не место, — только и удается выдавить Хару, когда тряпка уже впитывает последние влажные капли с её рук, а вся посуда вымыта. В её голосе отчаяние и боль с примесью назревающей истерики. Киоко едва успевает поставить последнюю тарелку на полку, и хорошо — она могла выпустить её из рук не то от удивления, не то от неожиданности, и им бы пришлось убирать ещё и осколки. Сасагава младшая поджимает губы и отводит взгляд.       — Не место, — глухо отзывается она. И ей не нужно пояснений, слишком все понятно, слишком ясно — и слишком часто эта мысль посещает их обеих. Только руки опускаются и сжимают в пальцах тряпку, а зубы уже начинают обкусывать губы.       Хару с болью смотрит на подругу и думает о том, что им придется расстаться с ребятами. Даже Киоко с братом, и плевать на то, что родственники — Сасагава Реохей слишком сильно любит свою младшую сестренку, чтобы позволить той что-либо знать о мафии, о происходящем, и, тем более, быть к этому причастной. И Тсуна поддержит его в этом решении, все они, даже маленький Ламбо, поддержат. Они же заботятся о них, каждый по-своему, но...       — Я хочу быть с ними рядом! — срывается с её уст давнишнее желание, и горячие слезы бегут по щекам. Хару быстро утирает их, почти стыдясь, как очередной своей слабости, проявление бессилия. Киоко смотрит с пониманием и схожим отчаянием в блестящих от соленой влаги глаз. — Хочу... Мне не нужна защита, пускай за мной охотятся, пускай!.. Киоко-чан, я... — Хару оседает на пол и закрывает глаза руками, она рыдает и никак не может заставить себя успокоится.       — Я тоже, Хару-чан, я тоже, — теплые, но мокрые ладони Киоко ложатся на плечи подруги, её голос дрожит слишком явно, как бы не старалась она сделать его ровным, спокойным и теплым, как обычно. Но она не может, просто не в силах — и обнимает Хару, утыкаясь носом в плечо в попытке скрыть собственные слезы. С её губ срываются первые хрипы-всхлипы, и она начинает говорить, говорить о том, как тоже хочет быть рядом с друзьями, как хочет помогать им, как хочет, чтобы они были в порядке — и как они с ней слабы.       Им пятнадцать, у них вся жизнь впереди, но они рыдают над настоящим так, что слезы эти разрывают хрупкие девичьи сердца на маленькие кусочки.