Пока я еще есть

Опираясь на свой магический посох, который светился теперь ярким холодным светом, маг поднялся на ноги. – Прощай, праведная дочь, – промолвил он негромким, свистящим шепотом. – Ты мне больше не нужна. Крисания слышала удаляющийся шорох черной мантии и негромкое постукивание посоха о землю. Сквозь едкий, тошнотворный дым и запах горелой плоти она уловила слабый аромат розовых лепестков... Затем наступила тишина. Маг ушел. Крисания осталась одна; жизнь покидала ее тело, а иллюзии – разум и сердце молодой жрицы... ...В вечной тьме, которая окружила Крисанию, горькими слезами обливалось ее сердце – вместо глаз, которых у нее не стало. – Я люблю тебя Рейстлин, – с трудом прошептала она. Острая боль жгла ее тело сильнее огня. – Я не смогла бы сказать об этом тебе, не смогла бы признаться в этом даже самой себе...Но что бы изменилось, если бы я и призналась? Крисания приподняла голову; боль утихла. Она медленно соскальзывала куда-то, сознание понемногу уходило. «Хорошо, – подумала молодая женщина устало. – Я умираю. Пусть смерть поскорее настанет, она прекратит мои мучения». – Прости меня, Паладайн... – пробормотала Крисания и вздохнула. Послышался еще один вздох: – Рейстлин... И еще один, совсем тихий: – ...прости... Новая темнота была совершенно однотонной. Раньше, закрывая глаза, Крисания видела тусклые цветные пятна — темно-белые, тускло-красные, бледно-желтые, и по оттенку черного могла сказать, светло там за веками или нет. Сейчас она даже не могла сказать, есть ли у нее веки. Весь новый мир состоял из запахов, ощущений и звуков, отвратительных и мерзких. Сладковато-горький запах горелой кожи и волос заполонил все вокруг, во рту застыл терпкий вкус пепла, а ощущения жгуче-горящих пятен ожогов по всему телу и жесткой земли под спиной терялись в острой, до агонизирующей дрожи по всему телу, боли сердца, мучимого совестью и одиночеством. Ибо страшнее всего было вязкое безмолвие, почти полное отсутствие звуков, кроме едва слышного прерывистого дыхания самой жрицы. Она теряла сознание несколько раз, но не пугалась подступающего конца, потому что даже в этом забытьи боль и запахи были с ней, отгоняя ужас тишины, темноты и потерянности. Жрица даже малодушно желала, чтобы конец настал поскорее и принес ей желанные забвение и покой. Крисания вынырнула из очередной пропасти и почувствовала, что привычный мир изменился. Дыхание. Рядом мерно вдыхал воздух кто-то живой. Она слышала тихий шорох... мантии?.. Запахи не чувствовались, они были перебиты гарью, но откуда-то взялась уверенность, что в воздухе слегка пахнет розовыми лепестками, травами и тленом. Кто может быть с ней здесь, в этом мраке боли? Жрица пыталась вспомнить имя. Имя человека, которого она полюбила, кого использовала и кем была использована, а затем выброшена за ненадобностью. Помнила, как молила его остаться с ней недолго, звала его, но он ушел. Рейстлин. Да, правильно, Рейстлин. Но он же ушел. Окончательно и бесповоротно. Видит Паладайн, ей дорого далось ее прозрение, отнявшее красоту, здоровье, зрение. Но у нее еще осталась гордость! И пусть ей действительно нужно знать, что она умирает в темноте не одна, и уже самый звук чужого дыхания облегчает ее муки, но она больше не станет унижаться и просить его остаться. Ей нужно только понять, кто это. Сухие обожженные губы слегка разомкнулись, и она едва слышно проскрипела надтреснутым каркающим голосом: — Рейстлин?.. — Да, — тихо ответил мужской голос. Потом теплые руки легонько приподняли ее голову, к губам прикоснулся прохладный обод кружки, и в пересохшее горло медленно полилась теплая с привкусом пепла вода. Это была, наверное, самая вкусная вода помимо той соленой, которую она пила в Палантасской Башне Высшего Волшебства после перемещения из гибнущего в огне Катаклизма Истара. Жрица едва заметно кивнула: то ли благодаря, то ли давая понять, что пока достаточно; голос ее стал более уверенным, каждый звук перестал царапать гортань. — Ты вернулся? Зачем? Она не смогла изжить горечи иронии и самоуничижения, а равно преодолеть срыва звуков — на последнем слове. — А я и не уходил, — тихо ответил собеседник, — ушел он. Маг замолчал и жрица услышала тихий скрип песка и шорох ткани, когда тот начал усаживаться поудобнее, запахиваясь в мантию, дрожа и сутулясь словно от озноба. — Ему предстоит непростая битва: Королева выставила против него всю свою армию, всех своих слуг, и даже он не сможет легко одолеть их... У меня есть шанс. — Шанс, — тихо повторила Крисания, обескураженная странными словами, и недоуменно уточнила — На что? — Остановить его, — просто ответил маг; дышал он неглубоко и сипло. — Пока не поздно. Его замысел состоит в том, чтобы выйти за пределы Врат и вытащить Повелительницу за собой, поскольку только на территории Кринна она уязвима. Разумеется, этот шаг обречет наш мир на гибель... Единственная возможность что-то изменить представится в тот краткий момент, когда он, еще будучи в Бездне, ослабеет. Что, сама понимаешь, неизбежно. Вода оказала волшебное воздействие: она прояснила мысли и чувства Крисании. Ее острый ум торопливо осмыслял все только что сказанное. Она вспомнила вдруг свой очень давний, другой жизни, другого мира разговор, который вели другой Рейстлин и, сейчас она могла сказать и так, другая Крисания: — Пожалуй, я открою тебе свою тайну. Посвященная, — вполголоса сказал Рейстлин. — Для всех, кто здесь присутствует, я — Фистандантилус. Крисания невольно вздрогнула. Ей показалось, что при звуке этого имени даже свет в зале слегка померк. — Нет, не может быть… — пробормотала она. — Ты же вернулся назад, чтобы… учиться у него. — Я вернулся, чтобы стать им, — поправил ее Рейстлин. Пораженная пришедшей в голову догадкой Крисания изумленно ахнула: — Так все это время, начиная с Истара... — Нет, нет, — перебил маг немного хрипло, голос у него был измученным. — Дольше. Хотя сама понимаешь, как все путается при перемещении во времени, — он тихонько хмыкнул. — Все это время, начиная с моего Испытания. Мне посчастливилось ненадолго избавиться от него во время Войны Копья, но, видимо, это мое проклятие зависеть от кого-то и быть всегда лишь приложением к кому-то, — в голосе Рейстлина звучали уже знакомые жрице саркастические нотки, непривычным было то, что ирония была направлена на него самого. — Неужели за все это время даже Карамон не смог заметить никакой разницы? — не поверила жрица. — Да я и сам ее не всегда замечаю, — ей показалось, что собеседник слегка пожал плечами. — Я начинаю обдумывать какую-либо мысль, и нахожу ее и у него тоже, только там она бывает другой, более старой, даже древней, доведенной до логического конца, более темной, если хочешь. Жрица старалась дышать как можно тише, боясь пропустить хоть слово из тихой исповеди мага: в ее нынешнем состоянии было легко слушать сокрушения чужой совести, они хоть немного примиряли ее душу с собственными ошибками. Рейстлин тем временем замолчал ненадолго, погрузившись в воспоминания, затем медленно, словно неуверенный, что может мыслить и излагать свои соображения самостоятельно, продолжил едва слышным голосом: — Вот как пример, я хотел власти... Нет, я хотел признания, уважения, восхищения... А потом увидел, как же оно суетно и мелочно, если исходит от распаленной толпы или от этого идиота, моего братца... Нет, опять не так... Восхищение Карамона мне льстило, но он не мог оценить моих действительных достижений: пляшущая в руках фокусника монетка удивляла его больше, чем первый контроль над огнем, видимый лишь малой искрой, — Рейстлин не без горечи хмыкнул. — Он не слишком-то умен, и легко ведется на зрелище, мой бедный недалекий братец! — тяжко вздохнул маг. — Он спасся, — Крисания попыталась приободрить собеседника, — Вспомни, у него было устройство для перемещения во времени, которое починили так, что оно могло направить назад и его, и Тассельхофа. Ты же помнишь? — дрожащим голосом спросила жрица. Ее собеседник то бормотал себе под нос что-то неразборчивое, то мерно тянул какой-то низкий звук, похожий на болезненный стон: женщине даже показалось на миг, что она ведет этот странный разговор с умалишенным. Испугавшись, она окликнула его: — Рейстлин! Это возымело действие. Маг вдруг резко подался к ней, крепко схватил за руку, вновь наклонился к уху и жарко зашептал, опаляя дыханием щеку: — Ты понимаешь, что это я виноват во всем? Я завидовал своему брату: его здоровью, силе, красоте, успеху. И он помог мне его убить, стоило мне лишь на миг допустить мысль, что Карамон может умереть. Я захотел, чтобы в меня верили, меня обожали, предо мной преклонялись, и вот он воплощает дьявольский замысел, уже сейчас его ждут аколиты новой религии, поклоняющиеся богу Песочных Часов... Как же я ошибался! А когда пожелал, чтобы меня любили, не из социальных условностей, не потому что я сын или брат, а просто потому, кто я есть, что он сделал из этого замысла?! — Достиг значительных успехов, — печально ответила Крисания. Силы покидали ее, каждый вдох давался трудом и мучительной болью, само сопротивление казалось безнадежным. — Да, — мрачно и строго прозвучал ответный голос. — Увы. Ему нужны последователи его новой религии, которые бы верили в него все время. В Бездне его жрицей была ты, так что питаемая твоим влечением и неосознанной влюбленностью твоя вера сделала его почти равным Такхизис. Можно сказать, что ты отвергла даже своего бога, Посвященная, ради иллюзии любви. Он выпил из тебя все соки, всю жизненную силу, словно паук, который пожирает муху, попавшую в его сети... И теперь только я могу его остановить, — Рейстлин устало вздохнул. Обвинения, которым Крисания пристыженно внимала, были для Праведной Дочери не внове. Да и что он мог ей предъявить более, чем она сама с себя спрашивала? — Знаешь, это звучит бахвальством, — продолжал Рейстлин, — но сейчас я понял, что не боюсь смерти. Точнее боюсь вовсе не ее, а забвения, когда становишься никем, или даже вернее сказать растворения — стать частью его, потеряв себя, действительно страшно. Жрица подавлено молчала, сопереживая собеседнику. Маг, сидевший рядом, осторожно положил узкую руку на ее плечо и тихо, постоянно запинаясь, заговорил: — Я понимаю, что прошу от тебя слишком многого: ты совсем ослабела, и у тебя нет никаких причин питать ко мне хоть сколько-нибудь теплые чувства. Но, я хотел попросить тебя, чтобы ты, насколько это возможно, верила в меня и помнила, пока жива. Не нас, а меня. Это очень важно. Пока ты в меня веришь, я еще есть. Увы, мы оба с тобой обречены: я уже не могу существовать сам по себе, я обречен быть его частью, разделять его мысли, реализовывать его амбиции. Этот паразит слишком окреп, вытеснил меня настолько, что моих сил не хватит тебя спасти, мне жаль. Ты станешь еще одной жертвой на нашем темном пути. — Ты сказал, что собираешься его остановить, — прошептала в ответ Крисания. — За одно это я готова молиться о тебе и в посмертии. Маг наклонился совсем близко к ней, прикоснулся своей щекой к ее и дал ей почувствовать свою улыбку: — Мне так жаль, Праведная Дочь, что наша встреча происходит при таких обстоятельствах. Горькая ирония судьбы: в обычной жизни ты и не заметила бы меня, но оказалась подвержена его влиянию. А ныне, оставленная им, прозрев, привечаешь уже меня. А конец так близок... Он сглотнул и робко попросил: — Я могу поцеловать тебя? На прощанье? — Да, — беззвучно ответила Крисания. Рейстлин слегка повел головой, не отрывая щеки, затем перехватил касание кончиком носа и приблизил свои губы к ее, чтобы соединить их в очень неспешном и нежном поцелуе. Маг был невероятно осторожен и ласков: губы у него были чуть влажными и терпкими, с уже привычным привкусом пепла, целовал он совсем неумело, но вдумчиво и аккуратно, давая им обоим прочувствовать каждое движение. Наконец он медленно отстранился и прошептал: — Спасибо. Молодая женщина почувствовала, как горечь поднимается от самого сердца и сдавливает ее горло. Едва владея собой, она постаралась, тем не менее, мыслить разумно и говорить по делу, тем более что отпущенное время неумолимо истекало: — Как ты собираешься его остановить? — Я должен не дать ему покинуть Бездну. Я вернусь к нему, сольюсь с ним вновь, когда он ослабеет в достаточной мере. И тогда я перехвачу контроль над ним и своим телом, сделаю так, чтобы в нужный момент он... споткнулся, — Рейстлин говорил негромко, но твердо. — Будет ли этого достаточно? Врата ведь все еще открыты, — несмотря на то, что говорить и оставаться в сознании ей становилось все труднее, жрица была рада этой поддержке, дававшей и ей должную решимость. — Да, — приободрил ее маг. — Проход на Кринн для Повелительницы откроется только, если кто-либо пройдет перед ней. Крисания сильно содрогнулась то ли в агонии, то ли от страха: — Если я еще буду жива, я буду молиться. О тебе. И за то, чтобы... вы не вышли. Она соскальзывала во тьму беспамятства, чувствовала, как отдаляется звук дыхания Рейстлина, как отступает мучительная боль, как уходят гарь и вонь. Из последних сил жрица пыталась удержаться в сознании, цепляясь за ощущение теплой руки, лежащей на ее плече. Спустя какое-то время она услышала из забытья свое имя. ...Карамон поспешил к лежащему на земле телу. Сначала ему показалось, будто человек одет в черную мантию, и сердце подпрыгнуло в его груди, однако при ближайшем рассмотрении Карамон понял, что черной она казалась лишь на фоне розовато-серой земли. Тело, лежавшее под столбом, было одето в белое платье. Карамон догадался, кто перед ним. Ну конечно, ведь он только что думал о ней... – Крисания! – позвал он. Жрица подняла веки и повернула голову на звук, однако ее глаза смотрели куда-то сквозь него, и Карамон догадался, что она слепа. – Рейстлин! – прошептала она с такой надеждой и отчаянием в голосе, что Карамону захотелось отдать все на свете, даже саму жизнь, чтобы хоть на несколько минут стать тем, кого с невыразимой тоской звала Крисания. Покачав головой, он опустился на колени и взял ее руку в свою. – Это Карамон, госпожа Крисания...