Сердца трёх

— Я в него влюблён. Маккой моргает и таращится в ответ. — Повтори? Джим смотрит на него с несвойственной ему серьёзностью, будто переняв это выражение у кого-то другого. — Я влюблён в Спока, — говорит он. — Кажется. — Тебе кажется? Джим погружается в поток объяснений о перекрёстных сигналах и своих смешанных чувствах, и о том, что Спока не так-то легко понять, но Джим чувствует, что они созданы друг для друга, предназначенные звёздами любовники, родственные души и тому подобное. Он думает о другом разговоре. Который состоялся прямо здесь, двумя месяцами ранее. И Джим в нём не участвовал. — Мне нелегко говорить об эмоциях, — произносит Спок, — но я столкнулся с затруднением, которое не могу решить с помощью медитации. В течение некоторого времени я испытываю к капитану сексуальное влечение. Также полагаю, что мои чувства к нему могли развиться в более глубокую форму. Если вам нужен кто-то, способный говорить прямо о самых деликатных вещах, вы можете довериться Споку. Маккой смотрит на него, на слегка сутулую линию его всегда болезненно прямых плеч, видит уязвлённое и загнанное выражение в обычно непроницаемых тёмных глазах, и хочет его ударить. Да, Джим Кирк его лучший друг, и Маккой не раз ради него творил глупости, но это не значит, что он не знает Джима. Джима, который вовсе не плохой человек, но который всё ещё спит со всем, что движется. Джима, который в пьяном состоянии обливает дерьмом самых близких друзей, а утром строит щенячьи глазки, не всегда утруждая себя извинениями. Джима, который в самом начале их пятилетней миссии говорил, что Спок и Ухура просто огонь, и он бы не отказался побыть с ними третьим. Джима, который ничего не воспринимает всерьёз, даже свою жизнь. — Доктор? — и неожиданно Спок смотрит на него так доверчиво, что это больно. — Я знаю, что мы с вами не часто сходимся во взглядах, но… Мне нужен совет. Я… в затруднении. Маккой закрывает глаза, потому что если Спок пришёл за советом к нему, значит, он действительно увяз. Глубоко. Его выбивает из колеи сама мысль о том, чего Споку стоит сказать ему эти слова. Прошло более двух лет с тех пор, как Маккой впервые назвал Спока остроухим ублюдком. И Маккой считает, что тот по-прежнему им и является. Но и не только. У Спока множество сторон — сторон, которые Джим никогда не увидит. Спок выражается как бессердечный сукин сын, но действует так, словно Робин Гуд был героем его детства. Спок считает, что Сураку понравились бы "Рубайят". Спок поднимается, когда женщина входит в комнату. Спок стесняется признать, что испытывает слабость к мягким сырам, и поэтому никогда их не ест. Спок от рассвета до заката может играть на своей арфе для умирающего ребёнка в лазарете Маккоя. Спок бросается на линию огня ради каждого, и бесится если кто-то его опережает. — Извини, Спок, но я не тот человек, с которым ты можешь об этом поговорить, — горько произносит Маккой. — Не потому, что я не хочу помочь тебе. А потому, что я… предвзят. Спок долго на него смотрит, и на его лице нет ни злости, ни упрёка. — Вы влюблены в Джима? — Нет, — отвечает Маккой и заставляет себя посмотреть Споку в глаза. — Я влюблён в тебя. За два с половиной года его самой заветной мечтой было придумать что-нибудь, что заткнёт Спока навечно. Если бы он только знал, что это будет так легко… — Вы серьёзны. Маккой стискивает зубы. Голос Спока не может звучать ещё недоверчивей. Почему ему так трудно поверить, что Маккой действительно может любить его? — Как сердечный приступ. — Я… — Спок запинается. — Я также имею к вам чувства. Но… Я не уверен в их характере. — Ты сбит с толку, — кивает Маккой. — Я понимаю. — Вы умны, - продолжает Спок. — Физически привлекательны, — Маккой краснеет. — У вас раздражающие манеры, тем не менее, они забавны. Ваши эмоциональные реакции… — Спок, — обрывает его Маккой. — Я не давлю на тебя, но, будь добр, не препарируй меня у меня же на глазах. Ты растерян. Иди, обдумай это, а потом поговорим. И Спок уходит. Три дня спустя они подбирают пассажиром посла Федерации — высокую блондинку с мерзким характером. Джим западает на неё, словно он Зевс, а она Европа. Она та ещё стерва, но не глупа, так что, прежде чем пустить Джима в свою постель, она заставляет его изрядно повертеться. Спок два дня наблюдает за спектаклем, а затем появляется на пороге каюты Маккоя. — Я не буду лгать тебе, — говорит он. — Я и не попрошу. И слова, кроме самых простых, больше не звучат. Ночь бессонна, но полна событий. Она первая из многих. Джим всё ещё что-то говорит. Маккой смотрит, как движется его рот и развлекает себя попытками прочесть слова по губам. Он по-прежнему не в состоянии услышать что-либо из того, что говорит Джим. Он любит Джима. Действительно любит. Джим Кирк — человек крайностей. Он всегда или ублюдок или ангел, и окружающие либо любят его, либо страстно ненавидят. Эту невыносимую улыбку на его губах кто-то хочет стереть кулаком, а кто-то поцелуем, но никто не остаётся безразличным. Дело в том, что Маккой знает Джима, знает хорошо. Он видел, как Джим прыгал из постели в постель, будучи джентльменом ровно настолько, чтобы не забыть имя до прощального «спасибо-за-секс» поцелуя. Он также знает, почему Джим такой испорченный, ненадёжный и так далее, и Маккой действительно хочет помочь. Не то чтобы он не верит в то, что Джим может перестать быть придурком и в самом деле влюбиться. Просто… как он может знать, что это — то самое? Откуда он знает, что Спок для него не просто новая блестящая игрушка, недоступная, и потому желаемая в два раза сильнее. С кем угодно другим Маккой сказал бы Джиму не оставлять всё как есть и попытаться добиться своего. Со Споком же… Он не готов рисковать Споком. На него давит то, что Джим не просит его разрешения — лишь совета. Джим не знает о нём и Споке. В отличие от Джима, Спок с Маккоем — непримиримые интроверты, рождённые с инстинктом быть осторожными. Джим знает, что Спок и Маккой друг с другом не ладят. Он всегда словно рефери для них, на мостике или на поверхности планеты, выступая в качестве связывающего звена между его старшим помощником и главой медслужбы. О чём Джим не знает, так это о том, что Спок приходит в каюту Маккоя почти каждую ночь. Джим не знает, что они оба на самом деле могут находиться в одной и каюте и не говорить совсем. Джим не знает, что они могут и разговаривать, и что Спок, вероятно, единственный, кто когда-либо слышал Леонарда Г. Маккоя, говорящего таким голосом и о таких вещах. Джим не находится рядом, когда взаимные подшучивания перерастают в прелюдию, а на следующий день, на людях, их перебранки начинаются заново, а замечания буквально пролетают у Джима над головой. «Я должен был сказать ему», — думает Маккой. Он должен был рассказать Джиму о них со Споком, когда стало ясно, что их встречи не ограничатся одним разом. Должен был — но он молчал. Джим их обоих задёргал бы до смерти, и Маккой, при всей его язвительности, не хотел, чтобы Спок проходил через это. Спок никогда больше не заговаривает о своих чувствах, спутанных или определённых. Маккой его не просит. Если и оставался последний гвоздь, который можно было бы вбить в гроб его надежды, что он когда-нибудь перестанет любить Спока, то он был именно возможностью спать с ним. И они вбили его просто отлично. Губы Спока плавятся под его губами. Тело Спока гнётся и горит в его руках. Ладони Спока клеймят его кожу, прикасаясь не только к одному лишь телу. Звук, который издаёт Спок, когда кончает. То, как он дрожит во время оргазма, уязвимый и доверяющий своему любовнику держать его, направлять его, беречь его. Маккой на секунду прикрывает глаза. Он никогда не поймёт, как Ухура могла отпустить Спока. Эта женщина либо свята, либо безумна. И Джим. Может ли он отдать Спока Джиму? Есть ли у него хоть какой-либо выбор? Спок и Джим всё ещё не разлей вода, и Маккой знает, просто знает — как только Джим соберёт достаточно смелости и признается в своих чувствах, Спок для него будет потерян. Маккой знает, что он не сможет претендовать даже на участие в этом конкурсе. — Боунз? Ты вообще меня слушаешь? О, боже. Джим — его лучший друг. Его лучший друг. Он бы умер за него. На самом деле — пару раз и умирал. Спок… Проклятье! Если бы только он мог быть уверенным, что они будут жить долго и счастливо, если он отойдёт в сторону. Если бы он только мог знать наверняка, что, если Джим облажается, от Спока останется достаточно осколков, чтобы собрать их заново. Может быть, тогда и для него были бы некоторые гарантии, что он не рассыплется на куски сам, когда Спок уйдёт от него к Джиму. А если не уйдёт… Простит ли его Джим когда-нибудь? — Прости, парень, моя голова меня просто убивает. Это, должно быть, виски. Джим усмехается: — Принял слишком много своего же лекарства? — Вроде того. — Всё в порядке, Боунз. Я просто думал вслух. О твоём любимом хобгоблине. — Он мне не любимый, — не подумав, резко отвечает Маккой. — Он просто единственный. Джим бросает на него странный взгляд, поднимается и уходит, пожелав доброй ночи. Маккой роняет голову на сложенные на столе руки и стонет. Спок ни о чём не спрашивает, когда Маккой прижимает его к стене своей каюты и проталкивает язык ему в горло. Он не ведёт и бровью, но знает, что что-то не так. Должен знать. Он проницательный ублюдок, и Маккой всегда любил его изысканно и утончённо, в стиле Вальмона. Он никогда не был грубым и поспешным, но сейчас он такой, и Спок должен что-то подозревать. Но он не спрашивает. Он не спрашивает, когда Маккой нетерпеливо стягивает с них одежду и в своей поспешности рвёт тунику Спока. Он не спрашивает, когда Маккой впивается зубами в его кожу, кусает, лижет и оставляет отметины на всём его теле. Он не спрашивает, когда Маккой отбрасывает в сторону его руку, тянущуюся за лубрикантом, и взамен использует лишь свою слюну. А потом, пока он тихо и беспрерывно плачет, Спок просто держит его, как будто этим он всю жизнь и занимался, и слушает бесконечную отчаянную литанию из «я люблю тебя». Я-люблю-тебя-люблю-тебя-люблю-тебя… Маккой знает, что это не будет длиться вечно. Он также знает, что в конечном итоге всё будет зависеть от Спока. Это лишь дело времени. Но, всё же, он не готов, когда видит тяжелораненого Джима, доставленного в лазарет в бессознательном состоянии, и Спока, идущего рядом, одной рукой приклеившегося к его лицу. Он стабилизирует Джима с помощью слияния разумов, и быстрое сканирование говорит Маккою, что если бы не Спок, Джим был бы уже мёртв. Он проводит операцию. Быстро. Эффективно. Он профессионал. Он не позволяет своим мыслям блуждать, когда на его столе лежит пациент, сражающийся за свою жизнь. Он игнорирует присутствие Спока, пока не убеждается, что состояние Джима не критично и стабильно достаточно, чтобы тот мог дышать самостоятельно. Спок поднимает на него взгляд, и Маккой знает, что он знает. Джим никогда не был хорош в хранении такого рода секретов. Маккой не вздыхает, — просто лаем отдаёт распоряжение одной из медсестёр. Он, безусловно, не смотрит на то, как Спок мягко проводит рукой по волосам Джима. Затем, ни на кого не глядя, он уходит, оставив Маккоя латать капитана. Пять часов спустя Джим открывает глаза и немедленно фокусирует взгляд на Маккое. Маккой подносит стакан к его губам и поддерживает Джима, чтобы тот мог напиться. — Я знаю — ты знаешь, — тихо произносит Маккой. — Тебе не нужно обзывать меня ублюдком: я и так в курсе. Но для протокола — я не крал его у тебя. Он не был твоим, когда я… — он умолкает. Джим молча откидывается на подушки. Маккой вздыхает: — Но видимо я не прав. Он всегда был твоим. Пальцы сжимаются на его запястье. — Боунз. Поражённый, Маккой встречает взгляд Джима. Постаревшие глаза на молодом лице. — Мне жаль. Маккой выдыхает и кивает. — Да. Мне тоже. За два дня, ушедшие на выздоровление Джима, Спок навещает того лишь однажды. Управление кораблём в одиночку, должно быть, отнимает много времени, думает Маккой. Он смотрит, как они через стекло играют в шахматы. Он не заговаривает ни с кем из них и не вмешивается. Джим тих, когда Маккой проводит осмотр перед выпиской. Тих и печален, и Маккой думает, что это чудовищно несправедливо, что в дополнение к потере любовника, он должен лишиться ещё и друга. Позже вечером он входит в свою каюту, подхватывает бокал и бутылку очень нелегального ромуланского эля. Он ставит их на стол, откупоривает бутылку и наполняет бокал, но не пьёт. Он ждёт. Спок заходит без звонка. Маккой смотрит на него, позволяет своим глазам последний раз свободно блуждать по этой стройной идеальной фигуре. Он встречает взгляд Спока и улыбается. Качает головой. — Не говори этого. Я и так знаю, Спок. Мне не нужно это слышать. Рука Маккоя сильнее сжимается на бокале и крутит его, вращая внутри жидкость. Он ждёт, что Спок уйдёт, но вулканец не двигается с места и явно не собирается уходить. — Леонард, — говорит Спок, и глаза Маккоя самовольно устремляются к его лицу. — Я люблю тебя. Сердце Маккоя на мгновение замирает, и всё вокруг белеет. Но затем зрение проясняется, и челюсти сжимаются до боли. — Джима ты любишь тоже. — Да, — просто отвечает Спок. Маккой усмехается. — Мне никогда не нравился Джек Лондон. А ты не похож на маленькую леди на большом корабле. Спок приподнимает бровь. — Мы должны быть благодарны и за малые милости. Маккой зло смотрит в ответ. — Ты думаешь, это смешно? — Нет, Леонард. Я, безусловно, не нахожу юмора в нашей ситуации. — Не переживай, Спок. Это не конец света. Ну, влюбился ты в двоих. Вряд ли ты первый, с кем это случилось. — Действительно, — Спок внимательно смотрит на него. — Я вижу, у тебя планы на вечер, — он кивает на бутылку. — Конечно. Просто перед тем, как начать, я хотел дождаться тебя и покончить с этим. — Ясно. В таком случае мне лучше уйти. Маккой горько фыркает. Спок ждёт ещё мгновенье и идёт к двери. — Передавай Джиму привет, — говорит Маккой. Не потому что он сволочь, а потому что ему больно. Просто. Это. Слишком. Спок приостанавливается в дверях, бросая на него взгляд через плечо. Маккой не поднимает глаз. Дверные створки смыкаются. — Ты знал об этом, — обвиняет его Джим. — Нет, Джим! — Маккой оглушён. — Богом клянусь, я не имел понятия. — А должен был! Ведь это ты спал с ним три месяца! — А ты сидел у него в голове! С первого дня! Если кто и должен был что-то подозревать, так это ты! — При всём уважении, — Ухура высоко поднимает голову, сквозь слёзы бросая на них яростный взгляд. — Не могли бы вы оба ЗАТКНУТЬСЯ? Они умолкают. И тьму и тишину обзорной палубы пронизывают лишь свет звёзд и насыщенный, глубокий звук голоса Спока. После завершения сообщения, они долго молчат. — Он вычеркнул себя из уравнения, — говорит наконец Джим. — Он хотел, чтобы мы остались друзьями. — Да уж. И как ты себе это представляешь? — Вы оба — придурки, - говорит Ухура. Она сидит на полу, обхватив руками колени. — Это не его вина. И не ваша. Никто из вас не виноват. Это не то, что можно контролировать. Маккой поджимает губы. — Я был готов отступить. Со всем этим дерьмом единения душ, кто я такой, чтобы стоять на пути? — Он встречает взгляд Джима. — Я бы никогда не причинил тебе боль. Джим качает головой. — Ты был готов отступить. Я был готов никогда и не подходить. В самом деле, Боунз. Ты действительно считаешь, что я такой придурок? Я люблю тебя больше родного брата. Если бы я знал о тебе и о нём, если бы ты рассказал мне сразу, я бы и намёка не подал. — Это не важно, — Маккой устало прикрывает глаза. — Он бы всё равно узнал. Джим. Это бессмысленно. Мы ничего не можем изменить. — Я не верю в невыигрышные сценарии, — упрямо говорит Джим. — Правда? — хлестнул Маккой. — Какого хрена тут выигрывать, Джим? Твоя работа находить решения, так скажи мне, как по твоему мнению мы можем обернуть это в хренов выигрыш?! Эхо его голоса неприятно отдаётся в пустом помещении. Джим вбивает кулак в переборку, но ничего не говорит. Маккой судорожно втягивает воздух. — Мне нужно выпить. — Твоё решение от всех бед. — Пошёл ты, Джим. Я ни для кого из нас такого не просил. — Какая неожиданность. Никто не просил, — он смотрит на Маккоя, и его взгляд вдруг теряет свою остроту. — Иди, выпей, Боунз. Жаль, что не могу присоединиться. Маккой колеблется. Ему всё ещё нелегко сдерживать себя, чтобы не наброситься на Джима. — Может быть, в другой раз, — выдавливает он наконец. — Может быть. И это правда, думает Маккой, возвращаясь в свою каюту. Этот «другой раз» ещё будет. Он каким-то образом это знает. Не завтра и не на следующей неделе, но они с Джимом будут снова иногда выпивать вместе. Когда первая боль уйдёт, это, вероятно, сблизит их. Они будут обмениваться историями. Воспоминаниями. Потому что они названые братья, и таково в семье положение вещей. Он хотел бы ненавидеть Джима, ненавидеть Спока, ненавидеть кого-нибудь кроме себя. Он заходит в каюту и, опустошённый, падает на кровать. Подушки всё ещё хранят запах Спока. Маккою вдруг становится жаль Джима, искренне жаль, ведь это то, чего у Джима никогда не было. Он закрывает глаза, погружаясь в этот запах, стремясь запечатлеть его в памяти, страшась того дня, когда он больше не будет его помнить. В тот день он, наверное, убьёт себя. «Леонард. Я люблю тебя». — Я тоже люблю тебя, Спок. Где бы ты ни был. Я тоже тебя люблю. Конец.