_____________
Голова раскалывается, а дождь всё хлещет и заполняет всё существо приятным успокаивающим шипением. Раскаты грома стали дальше, выше, уже не так беспокоят сознание. Шинель вымокла насквозь, редкие капельки заползают за шиворот и пробуждают своей холодностью полчища мурашек, что незамедлительно начинают кочевать по коже. За стеклами очков ничего не видать, так что теперь это бесполезная вещь. А грязь под ногами всё хлюпает, и будто тянет вниз, как все те грехи, что успел натворить. Грехи... Они говорят, что Бога нет. Бога нет... Падение прямиком в грязь отрезвляет. И лес будто уже перестал существовать, оставаясь где-то за плечами в нескольких десятках метров. А дождь всё льёт, только становясь мягче, тише, гася своё первоначальное буйство. Нет сил подняться. Нет сил сопротивляться. Нет сил жить. Да и какое это житьё - сплошное существование. Одни придут - прячься по подвалам; другие придут - добра не жди. Руками в землю упереться, подняться, идти дальше - всё, что пока что можешь. Фигурка ссутулилась, сидя на коленях и думая, что же дальше. А и верно: что же дальше-то? Дождь всё менее настойчив, но вся одежда вымокла насквозь. Просквозит, будет воспаление. Может даже, и смерть зайдет на чай. Что-то внутри бунтует, не хочет сдаваться. Человек поднимается, и бредет дальше, не отряхиваясь. Да и бесполезно это, липкая мерзостная грязь так просто теперь не ототрётся. Мысли опять завертелись вокруг грехов. -Сдаваться всегда проще. -А за что бороться? -Подумай. Вспомни, чем был ты раньше. КЕМ ты был. Всегда есть за что бороться. И вот посмей меня сейчас заткнуть! Перед глазами всё поплыло, будто бы обдало сухим горячим ветром, и тут же за ним подул северный, леденящий до костей. На горизонте что-то виднеется, похожее на русский бревенчатый храм. Нет, часовенка. Неплохое укрытие от дождя. Наверняка там можно обрести тишину и покой, русские уже давно не ходят в гости к Богу. Бог... Кто такой он, этот Бог? Нет, Бог однозначно есть. Он просто должен быть. Или всё же нет его?... С Богом было легче. Была вера хоть во что-то, была надежда на то, что ты преодолеешь всё с его помощью. Тяжелый, грязный, мокрый сапог ступил на скрипучие деревянные ступени. Он дошел, сам не зная как, но дошел. Зашел под козырек и осел у дверей. Небо немного просветлело, дождь подходил к концу, всё кругом успокаивалось. Но кто бы успокоил душу! Он тупо глядел в небо, туда, где был просвет между расползающимися тучами. Господи!... Не наказывай меня так..._____________
Ты поступаешь неблагодарно и по-свински. Понимаешь? Чёрное пятно вылезло откуда-то, предстало перед глазами скромным русским монашеским одеянием, седой бородой и светлыми старческими мудрыми глазами. Что сказать? Да и надо ли?... Священник смотрел на бледное, осунувшееся, почти восковое лицо, качал головой и с трудом находил в невидящих глазах остатки былого огонька жизни. Человек молчал, если это дрожащее мокрое тело можно было бы назвать человеком. - .... сын мой?.. - и опять растворилось. Монах понял, что его не услышали. Глаза поглядели на него, наполняясь понемногу жизнью. Они не были уже так черны и страшны, обращенные вдаль, но смотрящие вглубь человека. - Что привело тебя сюда? И что ответить? Русские слова, где же вы? О этот чёртов язык! И как этот старик здесь оказался?! Вдруг это тоже всего лишь мираж, всего лишь оплот воображения?...Как то, что стало приходить по ночам... Человек с большим трудом поднялся, взъерошил прилипшие ко лбу мокрые волосы. Во взгляде загорелись немой вопрос и заинтересованность, как будто бы он не ожидал появление служителя в церкви. Да, мало кто ожидал бы этого, посмотрев только на один вид запущенной часовенки. Незнакомец сосредоточился, отвлекаясь от мыслей, что словно омут затянули его в самые тернии, где куча вопросов без ответов. Он внимательно глядел на старика, на его седую спутанную бороду, на черную рясу, на потрепанную телогрейку и измазанные в грязи сапоги. Почему-то в душе зашевелилось уважение, даже какое-то благоговение. Вспомнились сразу церкви в Мюнхене и их служители. Какой резкий контраст... Да нет же. Они все схожи. - Заходи, сын мой, заходи. - прозвучал и отразился эхом в голове приятный тихий голос старца. Дверь со скрипом распахнулась, образовалась черная дыра дверного проёма и священник исчез в ней. Идти ли? А разве не сюда ли ноги сами привели? У Бога нет национальностей... Всё это бред. Всё это такой бред! Глаза постепенно привыкли к темноте, позволяя разглядеть в потёмках спину старца, бревенчатые стены, темные лики со строгими-строгими глазами. Теснота чувствовалась даже в насквозь запыленном воздухе. Голубой свет тонко струился откуда-то сверху и рассеивался, плавно зажглась зарница в лампадке слева, потом спереди, потом справа и затем сзади. Он никогда не был в русском храме. Пускай даже это и маленькая часовенка, но всё же.. Обитель Бога. Специфические церковные запахи смешавшихся меж собою ладана, елея, миры и копоти действовали очень странно на расшатавшееся мирское восприятие и будили позывы тошноты. Скамеечка у входа в часовенку послужила некоторой опорой мокрому дрожащему телу. Внимательные глаза наблюдали всё тем же волчьим взглядом за служителем, за его движениями и тихим шепотом у икон. Кто он? Откуда? Он никогда не покинет свой пост. Господи, избавь меня... Бледное лицо светилось в потьмах, фигурку колотило. Молчит и смотрит пристально в одну точку, дрожа как осиновый лист. - Холодно? - старец склонился над незнакомцем. Холодно? Когда-то было холодно, сейчас же... Мокро только очень, и грязно... И больно... И страшно. Человек покачал головой, натянув неловкую улыбку. Кажется, он побледнел ещё больше._____________
В полутьме часовенки разносился дрожащий шепот сорвавшегося голоса, воск таял в руке, больно обжигая кожу своими каплями, а всё тело колыхалось, словно подражая огоньку свечи. В густом пыльном воздухе пахло теплотой, церковью и отчаянием. -Unser Vater in dem Himmel! Dein Name werde geheiligt. Монах тенью стоял у дверей, с каким-то тайным сочувствием глядя на худую бледную фигуру, на коленях сидящую на полу, широко крестящуюся на католический лад и шепчущую молитвы на своем родном языке. Что привело этого странного человека сюда? Неужели что-то такое страшное, что он даже не побрезговал зайти в русский божий храм?... Тем более, что немцы здесь встречались редко-редко, в пленном и нехорошем виде. А этот относительно пленника или беглеца вполне свеж и ухожен. -Dein Reich komme. Deine Wille geschehe auf Erde wie im Himmel. Речь быстра, сбивчива и не понятна, приглушаемая рыданиями. Служитель никогда не понимал этого грубого языка. Слезы неудержимо текли по щекам, мокрые глаза то и дело обращались к русским иконам, но поддержки в этих ликах не находили, устремлялись вновь к полу, или закрывались совсем, смотря в глубь всего существа. Полутьма давила со всех сторон, а тусклый свет лампад и свечей создавал странные ползучие тени, таинственные и длинные. В голове всплывали образы скалящихся русских рож, которые так или иначе сделали больно. Его никто не понял и не хотел понять. Его никто не принял. Он пытался идти навстречу коммунистам, по сто раз делал попытки объяснить, что он не причинит никому зла. Напрасно ли? Зачем он тайно пересек все границы и фронта, и морали, и дозволенности?.. Захотелось пойти вопреки всему? -Unser taeglich Brot gib uns heute. Хотелось показать, что он не зверь и способен на сочувствие и доброту. Люди убили доверие. И растоптали доброту, превращая его в загнанное животное. Как странно. Бывает, что человек одним своим неверным движением, неверным шагом, неверным словом может перечеркнуть всю свою судьбу. Говорят, что тот или иной путь, который ты выберешь, уже известен вплоть до конца. -Und vergib uns unsere Schulden, wie wir unsern Schuldigern vergeben. Служитель молчит. Со спины окутывает холодом, и кажется, что вот-вот он из-под рясы извлечёт нож и с размаху всадит меж лопаток по самую рукоять. Он мог бы так поступить, потому что раскаивающийся сейчас на полу человек есть самый злой враг. Нет, нет, он не может убить. Глупо так думать. Не тому Он учил нас, чтоб мы грызли глотки друг другу и проливали братскую кровь. Он должен помочь. Хотя бы немного. Это не осилить в одиночку. Строгие глаза пронзали насквозь, и им было всё равно на мольбы о помощи. Они смотрели на эту душу, что держалась в иссушенном теле чуть ли не на одной ниточке. Запятнанная, замызганная, но жаждущая спасения. Боже! Боже, прости меня. Прости мне мою глупость. Прости мне неразумность поступков моих. Прости мне сношения с губительным чудовищем! Избавь меня, вылечи. Я прошу тебя, умоляю об этом! Ведь это самое малое чудо, которое ты можешь сделать. Самое малое. -Und fuehre uns nicht in Versuchung, sondern erloese uns von dem Uebel. Фигура припадает ниц на пыльный дощатый пол, не отпуская свечу из рук и оглашая помещение тихими, сдавленными всхлипываниями. Morphin ist Böse! Morphin ist Böse... Morphin ist... Morphin... ...Böse... И всё смолкает._____________
В городе сравнительно тихо, как и обычно холодно. Бесприютность и заброшенность этого местечка особенно чувствуется в серые убогие дни, когда небо, отражающееся в зеркалах грязных луж, беспросветно затянуто серо-синими тучами. Кажется, теперь всё обрело какие-то черно-белые оттенки. И даже единственная отрада больше не дарит того ощущения полета и легкости, чувства жизни, наполняющей каждую клеточку тела. Как будто кто-то украл счастье. Бессовестно похитил и не хочет отдавать. И что взамен? Только лишь минутное облегчение, сменяющееся вскоре равнодушием, а после и ненавистью абсолютно ко всему. Это в наказание за глупость. Окна низеньких обшарпанных домов скалятся чёрными дырами окон, деревья простерли свои кривые руки к небу, словно в мольбе. Невозможно.. Это чудесное обезболивающее, оно не может покинуть его. Оно спасает от жестокости мирского и заглушает все ненужные мысли, позволяя сосредоточиться на чём-то одном. Всё это вздор, сплошной вздор. Ничто не спасает! Это бред. Это яд в ампулах! Но хочется надеяться, что есть шанс... ... Попытаться высвободиться. Просто необходимо! Радио что-то задорно лапочет под музыку. Какой жуткий контраст с голодом, кровью и серостью. Как это всё... надоело. Но это не его вина, он старается помочь людям, что окружают его и считает, что в такое время нужно быть ближе друг к другу. Он облегчает их муки. Он болен и скоро умрет. Он знал об этом. И делал тщательные записи в тетрадь. Хотелось запечатлеть всё то, что видел, узнал, понял, о чём думал. Страх перед смертью всё же был. Но искус в склянке пообещал, что больно не будет. Когда утро зажигается над городом, часы всегда врут. Темнота не спешит расступаться, синей мглой окутывая всё вокруг. На улицах - никого. Он один в своей комнате, впрочем как и всегда. Шепотом он предается молитвам, но уже без слез и такого отчаяния. Он искренне верит в своё чудесное спасение и старается сбросить с себя влияние вещества с отчетливым нежным запахом человеческой кожи. Так пахла её кожа, так пахла она. Она - его Морфий. Их разлучило Роковое событие, их разлучило расстояние и опасность. С каждым днём надежда увидеться всё таяла и таяла. Он теперь совсем не знает, где и как далеко он. И совсем не знает, как живет она там, в своей деревне за рекой, за лесами и полями. Это местечко, наверное, настолько отдаленно, что туда и не добраться. Морфий заменил ему её любовь. Подарил надежду. И отнял. Морфий пахнет сеном и дождем. Совсем так же, как в ту последнюю встречу. Расставание было долгим. Их будто бы склеили вместе, уделили непродолжительное время для просыхания и попытались отодрать друг от друга. С мясом, от чего возникает ощущение, что внутри стало как-то пусто. Морфий имеет запах крови, что стремится насыщать кислородом, что имеет ярко-алый цвет. Может быть, он уже заменил ему его собственную кровь?... Как и много-много дней до этого, он сделает погромче радио, послушает информсводки властного "железного" голоса и убедится, что на самом деле всё ещё ужасней, чем кажется. Это лишь только цифры, не точные и приукрашенные. А сколько раненых, а сколько убитых.. Когда-то он сам чуть ли не захлебывался в этом бескрайнем океане крови. Русские отчаянно бьются. На смерть. А он не может победить Его, не может победить себя. Пересилить, перепрыгнуть через это. Это ужасно, это чистый обман. Но как восхитителен, и сладок, и тонок он... После него не болит. И воспринимаешь всё чётче, острее. Любишь абсолютно всё. Разве это не прекрасно? Но когда проходит, когда отпускает, наполняешься злобой и хочется выблевать все чувства или перестать дышать, видеть и слышать совсем. Навсегда. Нет. Нужно прекратить всё это. Но как?_____________
Валил снег, запорошив гадкими бутафорскими белыми снежинками серый асфальт. Но это нисколько не занимает сознания. Если поднять голову, то снежинки вовсе не белые, а скорее темно-серые, и небо странного, слегка охристого оттенка. Это от того, что за облаками прячется заходящее солнце. Их злит улыбка, их злит смех. Черное мерзкое отребье... Неужели всё? Больше не нужно будет сопротивляться, не нужно будет бороться, не нужно будет стараться выпутаться из оков сладкого обмана. Кровь на губах - вот его Морфий сейчас. Звучит команда. Винтовки к плечу, наизготове уставились черными хищными дырами стволов. Это конец. Это конец маленькому миру внутри.