17
— Капитан Кирк, капитан Кирк! Просчитав курс, взятый Нарадой у Вулкана… Боунз едва ли прислушивался к плану. Он был слишком сосредоточен на ярком, подвижном и чересчур молодом лице предложившего его энсина. Что-то там о Сатурне, его кольцах и электромагнетизме. Дева Мария и Спаситель, они все могут умереть, Земле угрожает превращение в космическую пыль, а этот ребенок предлагает поиграть в чертовы прятки? Когда у энсина закончился воздух в легких, Боунз задал вопрос: — Малыш, сколько тебе лет? — Семнадцать, сэр! — О, прекрасно. Ему семнадцать! — немного истерично рассмеялся Боунз. Позже он с недоверием узнал, что пока он лечил травмы, полученные членами команды во время первичного столкновения у Вулкана, а Джим и гоблин сражались на борту корабля ромуланцев, варп-прыжок Энтерпрайз от колец Сатурна к Земле осуществил Павел Андреевич Чехов.17 с половиной
Вам не нужна увольнительная, чтобы напиться, особенно если ваш чертовски хороший главный инженер организовал собственное производство спиртного в неиспользуемом складском помещении на двадцать седьмой палубе. Вам также не нужна увольнительная, чтобы отравиться инопланетными веществами, если ваш чертовски глупый главный инженер пригласил вас и группу избранных друзей попробовать экспериментальную партию полученного из неизвестных ягод пойла. Они лежали вповалку там, где и свалились, печальная группа бойцов, проигравших бой за трезвость. Когда глаза удалось открыть, ему показалось, что под веки насыпали песка, и он пробормотал несчастным, основательно севшим голосом «Гадство!». Во рту словно целая армия потопталась, а все высшие функции мозга уничтожили враги. Одна рука не отзывалась. Он мог только шевелить пальцами под таинственным теплым телом, прижатым к его левому боку. Несколько секунд он не был уверен, что его разбудило. Со всех сторон доносился храп, прозвучало сонное бормотание, принадлежащее очнувшемуся Джиму Кирку. — Че за фигня? — возмущенно спросил капитан. В дверь снова постучали. — Ннннеее, — протестующее застонал Джим. — Отвалите. Дверь открылась. Из своего текущего положения Боунз не мог видеть посетителя, но у него не осталось сомнений в его личности, когда прохладный, слегка неодобрительный голос сказал: — Капитан. Вы нужны на мостике. Лежащий в ногах Боунза лицом в пол Джим снова застонал: — О, Боже, Спок, я дам тебе миллион триллионов долларов, только исчезни. — Я не испытываю потребности в дополнительном доходе, кроме того, я полагаю, что ваша зарплата не позволит предоставить заявленную сумму. Капитан, вы должны подняться. Бета-смена началась приблизительно тридцать семь минут назад. Медленно повернув готовую взорваться в любой момент голову, Боунз увидел, что прижавшееся к нему теплое тело принадлежало Павлу Чехову. Он использовал руку Боунза в роли подушки. Доктор наблюдал, как русский вздохнул, устроился поудобнее и подложил сложенные руки под щеку. — И сколько тебе лет? — бездумно возмутился Боунз. — Семнадцать с половиной, дорогой. А что? — не открывая глаз, пробормотал окончание фразы по-русски Чехов. Боунз взъерошил его непривычно выглядящие волосы. С другой стороны от Чехова, Сулу продолжал спать, пуская слюни. Он раздраженно выдохнул, когда громкость разговора Джима и Спока увеличилась. Джим внезапно протестующее вскрикнул, вызвав у присутствующих поток ругательств. Скотти громко всхрапнул и простонал «Чеее?». Боунз осторожно поднялся на локте и насладился занятным зрелищем, когда Спок с совершенно каменным лицом уносил на руках своего жалко ноющего капитана. Последовавшую блаженную тишину прервал возмущенный вопль: — Куда делась вся моя выпивка? Героически добыв силы из неизвестных источников, Боунз поднял ногу и пнул инженера в задницу.17 лет и 7 месяцев
— Угу, я пошел, — настаивал Скотти. По ходу вечера его акцент усилился, проявляясь во время тостов. Инженер качался на стуле словно рыбак, сражающийся с бурным морем. — Точно, сейчас, обязательно. Как начальник медицинской службы, Маккой был формально против опасного поведения, которое могло привести к серьезным травмам. Как друг и человек, принявший на грудь пару бокалов пива, он хлопнул Скотти по плечу и сказал: — Вперед, парень. Спорю, ни одна тифианка никогда не видела настоящих горских танцев на бочках. — Тчна! — нечленораздельно произнес ухмыляющийся Скотти. — Ща покажу им! Шотландец поднялся со своего места и, качаясь, радостно направился в толпу. Сидящая с ними за одним столом Ухура оперлась подбородком о сложенные руки и спросила: — Как можно его подбадривать? Он упадет и разобьет голову. Боунз изучил батарею окружающую ее пустых рюмок и заметил: — Вы сами тоже хороши, лейтенант. Она наградила его раздраженным взглядом, в то время как освещение центральной части бара разгорелось, а двое крупных мужчины выкатили большую черную бочку. Толпа посетителей закрутилась вокруг нее водоворотом, как только стихла громкая клубная музыка. Скотти появился из ниоткуда, вскочив на бочку одним удивительно ловким движением. — Будь я проклят! — восхищенно воскликнул Боунз, когда взревели волынки, и Скотти начал переставлять ноги со скоростью и точностью, казавшимися просто нереальными. Переполненный зал застыл на мгновение, посетители клуба не были уверены, как реагировать на этого нового исполнителя. Потом кто-то начал хлопать в ритм, и через секунду цепная реакция охватила остальную часть зрителей, слившихся в экстазе дикого движения и громкого смеха. — Потанцевать не желаете? — усмехнулся Боунз своей выглядящей шокированной соседке. Он ожидаемо скоро потерял ее, ведь местные, казалось, думали, что надлежащее исполнение шотландских танцев предполагает максимально высокие прыжки и нарезание кругов. Танцоры носились как возбужденные электроны, бросаясь через всю комнату, от стенки к стенке, в руки новых партнеров. Тонкое тело столкнулось с ним, и, оказавшиеся смущающе близко, соблазнительные губы выкрикнули «Доктор!», перекрывая шум толпы и стенающие скрипки. — Что Скотти делает? — спросил Чехов, хватая Боунза за руку и подпрыгивая на месте как кролик. — Это похоже на русские казацкие танцы! Я тоже хочу! Это было бы мило, если бы не выглядело так чертовски глупо. Доктор закатил глаза, а потом знакомо вытаращился, заставив русского восхищенно рассмеяться. — Там и ему-то места едва хватает, что уж про двоих говорить, — сказал Боунз. — Тогда я буду танцевать с тобой! Это оказалось удивительно забавным. Парень был легок на ногу и позволял себя вести — ни того, ни другого Боунз не мог сказать о своей бывшей, этой жирной гарпии. Комната вращалась, толпа раскачивалась. Веселая, зажигательная песня все не кончалась, а влюбленный в Скотти танцпол и музыка казались созданными друг для друга. Боунз отплясывал с мелким навигатором Энтерпрайз и наслаждался каждой секундой. Когда наконец стихли последние аккорды, раздались оглушительные и продолжительные аплодисменты. Слегка запыхавшийся Боунз усмехнулся Павлу, тот хихикнул в ответ. Зазвучала более медленная и мелодичная песня, Боунз уже открыл рот, чтобы пригласить Чехова за их столик, но русский прижался к нему, покачиваясь в такт музыке. — Эй, отодвинься. Я устал, — «И это — песня для парочек, ты, болван». Он попытался отступить и понял, что в какой-то момент русский сунул пальцы в передние карманы его джинс и теперь не отпускал. Мальчишка застенчиво косился на него из-под ресниц, и Боунз удивленно рассмеялся. — Напомни-ка, сколько тебе лет? Чехов принял вопрос в качестве разрешения обнять его за шею. — Приблизительно семнадцать и семь, доктор. А вам сколько? Боунз смиренно вздохнул и позволил себя обнять. На заднем плане певица начала рыдать о разбитых сердцах. — Я слишком стар, чтобы танцевать медленный танец с кем-то, кому семнадцать лет и семь месяцев.17 лет и 9 месяцев
Маккой не думал, что сможет покраснеть сильнее, чем в тот раз, когда его младшая сестренка поймала его за просмотром классических «Плейбоев» на падде. — Это… — его прервал горячий выдох, отправивший табун мурашек вдоль позвоночника. Его голос сорвался как у подростка: — Это не самая лучшая позиция, — смог закончить он. Определённо, Боунз говорил о Павле Андреевиче Чехове, повисшем на нем, пока он пытался удалить осколки шрапнели у того из спины и задницы. — Но это больно, — расстроено хныкнул Чехов, цепляясь пальцами за плечи Боунза. — Мне нужно за что-то держаться. На русском была только тонкая, распахивающаяся больничная рубашка, которая грозила свалиться в любой момент. Он стоял на коленях на краю смотрового стола, всем своим весом опираясь о грудь Боунза. Положение было, мягко говоря, опасным: голая задница русского была выставлена напоказ, а его губы находились всего в нескольких сантиметрах от ключицы доктора. — Тогда… просто… держись за что-то другое, черт побери, — умолял Маккой, отчаянно пытаясь игнорировать прижавшееся к нему стройное тело. Он осторожно положил руку в латексной перчатке на спину Чехова, пытаясь сдержать его рывки, и вернулся к своему занятию. — Больно, — по-русски хныкнул мальчишка, когда Боунз медленно вытаскивал очередной чертов фрагмент того, что ранило гладкую, доступную… нет. Этот путь ведет к безумию. И поскольку других врачей тут нет, ему придется подавлять эрекцию, втирая антибиотический крем в заманчивый внутренний изгиб… эххх! Еще десять минут придушенных стенаний Чехова ему на ухо, и в голове Боунза поселилась некоторая легкость, но конец мучениям был уже виден. — Сильно болит, Павел? — его голос звучал хрипло. В ответ русский погладил большим пальцем чувствительное местечко на шее Маккоя и пробормотал ему в воротник: — Может, поцелуете меня, доктор. Во рту у Боунза пересохло, как в пустыне. Суше. Он судорожно сглотнул и буркнул: — Тебе уже есть восемнадцать, ребенок? Из-за задернутых занавесок прозвучал голос другого пациента: — Пашка, твоя честь нуждается в защите? Дерьмо. Боунз и забыл, что у них есть аудитория. — Заткнись или вколю еще один гипо, Сулу, — ответил он. — Неее, мне и так хорошо, — пилот хихикнул как маленькая девочка. — Эти фиолетовые единороги — действительно великолепные мимы. Удивительные. — Я обожаааааю единорогов, — мечтательным голосом поддержал его Джим. — Они такие… волшебные. И симпатичные. Разве они не симпатичные, Спок? — Поскольку я не реагирую на созданные на основе кавы успокоительные средства образом, аналогичным человеческому, то не участвую в вашей совместной галлюцинации и не могу сформировать мнение, капитан, — Спок казался очень усталым. — Я, в свою очередь, наслаждаюсь розовым сехлетом. — О! О! Я поняла! — восторженно задохнулась Ухура. — Он ездит на велосипеде! Он показывает, как едет на велосипеде! — Пфф, — фыркнул Джим. — Правильно, ребятки, наблюдайте за мимами-единорогами, — пробормотал Маккой. — Это последний, Павел. Осталось вытащить еще один осколок, и потом можно основательно замотать это соблазнительное тело бинтами и оставить себе мысленную записку «Не Прикасаться До Совершеннолетия». Боунз вытащил осколок, и Чехов резко навалился на него, когда напряжение покинуло его тело. — Три месяца, — вздохнул русский. — Ммм? — Боунз немного отодвинулся, выбрасывая извлеченный фрагмент в поддон и бездумно обняв Чехова, чтобы помочь ему сохранить равновесие. — Еще три месяца, — задумчиво сказал русский, когда больничная рубашка, наконец, проиграла борьбу и, соскользнув с узких плеч, повисла на локтях. Боунз поспешно отвел взгляд и взмолился о терпении. Бог мой, где же святой заступник для сильно перенапрягших либидо, когда он так нужен? Чехов перекинул ткань через голову Боунза, попытавшись обнять его руками, все еще застрявшими в рукавах. Мгновенное лассо. Пойманный в ловушку теперь совершенно голым русским, прижавшимся к нему как счастливая кошка, Боунз зажмурился и сжал зубы: — Черт побери, Чехов! Я — доктор, а не шест для стриптиза!17 лет и 344 дня
— Доктор. Кто-то осторожно касался его лица. Он медленно осознавал легкие прикосновения, постепенно выныривая из черных глубин крайнего истощения. — Доктор Маккой, — тихо повторил голос. Холодные кончики пальцев скользнули по лбу, отводя назад волосы, которые упали ему на лицо во время сна. С по-прежнему закрытыми глазами, он нахмурился. — … Боунз. Пожалуйста, проснись. Капитан… — … Джим? — прохрипел Маккой, с трудом открывая глаза. Расплывчатая фигура сложилась в Чехова, в холодном стерильном свете его лицо казалось бледным и осунувшимся. Русский присел рядом с ним, теперь прикасаясь рукой к его заросшей щеке. Полностью одетый Маккой скорчился на твердом узком диване в своем офисе, уткнувшись лицом в потрепанную, видавшую лучшие дни подушку. Ему потребовалось время, чтобы вспомнить, что его офис примыкает к лазарету и почему это так важно. — Бог мой, Джим! — вспышка адреналина подбросила его в сидячее положение, все суставы и мышцы отозвались отчаянной болью, но когда он попытался подняться, рука Павла удержала его на месте. — Капитан очнулся, Боунз. Он хотел, чтобы вы знали… Боунз отбросил его руку в сторону, поднялся на ноги и, прихрамывая, потащился к двери. Звук шагов за спиной заверил его, что Чехов идет следом. На центральной кровати лежал его капитан, очень тихий и ужасно бледный на фоне белой простыни. Окружившие его словно стервятники мониторы мерно попискивали, показывая основные характеристики жизнедеятельности. Боунз их рефлекторно проверил, когда по пути к кровати прихватил какую-то железку, чтобы увереннее держаться вертикально. — Джим? Заплывшие глаза капитана открылись, и он улыбнулся Боунзу, черт бы его побрал, он улыбнулся… — Иисус свидетель, Джимми, ты меня когда-нибудь доведешь, — сказал ему доктор, облегченно расслабляясь. Павел стоял рядом, излучая безмолвную поддержку. — Ну, прости меня, — прошептал капитан и закашлялся. Боунз взял падд, лежавший в изножии кровати, и прочитал показания. — Сломанные кости, ожоги, контузия и выстрел из фазера, на время остановивший сердце. Твое горло болит потому, что мне пришлось подключить тебя к аппарату искусственной вентиляции легких. — Вот дерьмо, — тихо сказал Джим. — Это будет моим лучшим достижением. Это или тот случай с упертыми лавовыми человечками. — Черт побери, Джим, это не шутки! — зарычал Боунз. — Ты мог умереть! «Ты действительно умер пару раз. Я смог вернуть тебя.» Джим окинул взглядом комнату, задержавшись на других кроватях и пустых стульях. — Эй, а где мой первый помощник? Готов поклясться, я видел, как он забегал, по крайней мере, однажды. Боунз посмотрел на него возмущённо. — Мне так жаль, Джим, — сказал он серьезно. — …что? — охнул тот, его улыбка исчезла. — Что… что случилось? — Я… я сделал все возможное, но… Глаза Джима широко распахнулись. Его рот раскрылся в немом протесте. Нет. — …но все же гоблину удалось выжить. Джим молча уставился на него. — Боунз… — он нервно рассмеялся, закрывая лицо рукой, свободной от иголки капельницы. — Боунз, это совсем не смешно. Боже, я тебя ненавижу. — Захлопнись. Твой старший помощник в порядке, все остальные в порядке. Только ты… — Боунза подвел голос. В те первые часы после миссии, когда состояние Джима не стабилизировалось, а кровотечение продолжалось, он чувствовал себя столь же бесполезным, как вся королевская конница и вся королевская рать, бессильным помешать жизни своего друга ускользать, как песок сквозь пальцы. — Ты должен прекратить так со мной поступать, Джим. Я — старый человек, мне нельзя волноваться. Озорная усмешка, которую он получил, была лишь бледной тенью обычной. — Прости. Это не повторится. — Или я привяжу тебя к этой кровати, — огрызнулся Маккой. — Заметано, — капитан вздохнул и закрыл глаза. — Ты спал в своем кабинете? — Да. — Так и подумал. Попроси Чехова отвести тебя к твоей настоящей кровати. Маккой поглядел направо и увидел терпеливо ждущего навигатора. Тот, казалось, всегда был там. Терпеливо ждал. Павел ему улыбнулся, и Боунз, удивив сам себя, улыбнулся в ответ. Немного нервничая под понимающим взглядом Джима, он снова повернулся к капитану. — Мне стоит немного поспать, — согласился он. — Сейчас середина Гамма-смены. От одного упоминания о сне конечности отяжелели, он прикрыл невольный зевок рукой. — Иди. Со мной все будет хорошо, верно? — отмахнулся от него Джим. — Кажется, так, — он хотел добавить «Постарайся не умереть, пока меня не будет», но прошло слишком мало времени, чтобы шутить об этом. Он ограничился коротким, мужественным похлопыванием по плечу. — Отдыхай, Джим. Он и Чехов были почти за дверью, когда капитан снова заговорил. — Мм, Боунз? Доктор оглянулся через плечо. — Где Спок? Я имею в виду... — Джим облизал губы. Боунз устало ухмыльнулся и посмотрел на невидимую для капитана, завернутую в одеяло фигуру на стоящей рядом с его кроватью раскладушке. — О, там же, где и был в течение последних десяти часов. — Где? — нахмурился Джим. Боунз кивком указал направление, но посчитал нужным добавить: — Просто дай ему поспать. Он был здесь все это время. Не успевшие закрыться двери лазарета показали, что Джим как обычно полностью проигнорировал рекомендацию Боунза. Время ускользало от восприятия, картинка перед глазами мутилась и расплывалась по краям. В коротких вспышках он видел коридор, лифт, и затем они внезапно оказались у его каюты, и Павел спрашивал в третий раз: — Доктор, какой у вас код? Попав внутрь, он приложил все усилия к достаточно долгому поддержанию себя в вертикальном положении для того, чтобы разуться. В конце концов, Павел толкнул его на кровать и сказал: — Лучше я. — Ботинки были сняты, а за ними и носки. — Поднимите руки, — попросил он и стащил с него форменную рубашку и черную футболку. Только когда русский потянулся к ширинке его штанов, Боунз попытался возразить. — Что? Вы что, собираетесь в штанах спать? — ... не, — Боже, ну, что за детство. Он бы смутился еще сильнее, если бы не был таким смертельно усталым. К счастью, Павел не завозился. Через пару секунд Боунз был раздет до боксеров и из последних сил сумел натянуть на себя одеяло и замотаться в него до подбородка. Он больше не хотел думать, он хотел только пустого, мирного, лишенного сновидений сна. В висках пульсировала тянущая боль, но Боунза наконец покидало напряжение, оставляя его конечности тяжелыми и неподвижными. Его глаза закрылись. — Боунз? Боже. — Можно я… можно я посплю с вами? Христос на костылях. Доктор поднял тяжелое веко. Торжественность, поддерживаемая почти болезненной серьезностью лица, с которой Павел стоял рядом с его кроватью, больше подходила для парада. — Это был... очень плохой день. Я не хочу спать один, — пробормотал он. Боунз просто смотрел на него. — И... Я думаю... Вы также не должны оставаться в одиночестве, доктор,— теперь Павел изучал свои ботинки, выглядя при этом восхитительно робким. — ск…м…ия? — пробормотал Маккой. — Что? — не понял русский. — Сколько? — прочистил горло Боунз. — Месяцев до твоего дня рождения? — Двадцать один день, сэр, — Павел застенчиво улыбнулся. Они какое-то время смотрели друг на друга: один был полон надежд, другой пытался понять, когда его жизнь превратилась в подростковую романтическую комедию. В конце концов именно Маккой сдался. Он лег на спину, снова закрыл глаза и резко сказал: — Делай, что хочешь. После недолгой паузы последовали тихие шорохи. Он не смог справиться с улыбкой, как и с блаженным вздохом, когда Павел стремительно забрался под одеяло и прижался к нему, делясь теплом тела, воспринимаемым холодной кожей Боунза как лучи весеннего солнца. Пацан вцепился в него словно осьминог, но, черт побери, ему это понравилось. Русский спрятал лицо в изгиб шеи Боунза, рука доктора почти автоматически соскользнула вниз по его боку и остановилась на его голом бедре. Хммм. — Павел? — сказал он, не открывая глаза. — Паша. — ... Паша? — бровь Боунза дернулась. — Да? — Ты, что, голый? Проклятый мальчишка фыркнул, крепче прижимаясь к Боунзу и прикасаясь губами к его подбородку. — Я нахожу белье... тесным. И обычно его не ношу, — признался он с хриплым смешком. Доктор приложил все усилия, чтобы скорчить угрюмую мину, но даже эти мышцы перестали ему повиноваться. Он ограничился тихим неодобрительным «Хммм» и прикоснулся к месту, где бедро переходило в нижнюю часть живота. Мышца Tensor fasciae latae, хоть какая-то польза от его медицинского образования. Нежные пальцы, разбудившие раньше, вернулись, поглаживая его щетинистую щеку: — Боунз… — Хммм? — Мне нравится, когда ты слишком усталый, чтобы на меня ругаться, — хихикнул Павел. Последнее, что почувствовал Маккой перед тем, как окончательно уступить навалившемуся сну, было прикосновение теплых губ к уголку своего рта и глубокая, приятная эйфория от возможности засыпать рядом с кем-то любимым.18
Дверь каюты Чехова открылась, и на пороге появился энсин, прижавший коммуникатор к уху, смеющийся над чем-то, сказанным собеседником. — Да, хорошо-хорошо. Я уже зашел к себе… — Он нажал кнопку громкой связи и отложил коммуникатор, чтобы удержать принесенную коробку и нащупать на стене выключатель. — Я… да, включаю свет… Щелчок. Он резко замолчал, настороженную тишину потревожил только тихий шорох закрывшейся за ним двери. — Ну? — прозвучал взволнованный голос из коммуникатора. — Ну? — ...Хикару, тебе не стоило, — сказал Чехов, от увиденного его глаза удивительно широко распахнулись. — Не бери в голову, — отмахнулся Сулу. — Лучшие друзья всегда делают самые лучшие подарки, верно? — Нет, — твердо возразил ему Чехов, пытаясь оценить нанесенный ущерб. — Тебе на самом деле не стоило этого делать, кажется, доктор теперь скорее меня убьет, чем тр… Маккой, которого подловили и усыпили в его собственном лазарете, очнулся полчаса назад на кровати Чехова с заткнутым ртом и обвязанный словно подарок. Его грудь и бедра пересекали тяжелые гладкие ленты, его запястья подтянули к лодыжкам. А промежность украшал гигантский гребаный красный атласный бант. И он еще считал этих людей своими коллегами? Более того, профессионалами? — МммммммММММ, — промычал он сквозь кляп, дергаясь в путах. — Нет, ты совершенно точно не должен был так делать, — шокировано повторил Чехов. Он облизнул губы, уставившись на бант. — По крайней мере, посмотри вторую часть, — попросил Сулу. — Все наладится! Чехов мигнул, словно выныривая из каких-то своих мечтаний, и перевел взгляд на коробку, которую все еще держал в руках. — Наладится? — Открывай! Открывай его! — подбадривал его новый голос, подозрительно похожий на их начальника службы связи. — Ладно, ладно, открываю, — согласился Чехов, осторожно снимая крышку, словно боялся, что его что-то укусит. — Ох... — Классно? — спросили Сулу и новый голос хором. — ...тут, э, смазка, как я понял? — сказал русский, пытаясь казаться уверенным, несмотря на стремительно заливающий его щеки огненный румянец. — И... игрушки... и всякие инструкции? — пискнул он. Из коммуникатора раздался дружный смех. — Лично я рекомендую кокосовую, — крикнул кто-то посреди общего веселья. Боунз запоминал каждый отдельный голос и обещал им такую медленную и болезненную смерть, какую только могло обеспечить его медицинское образование. Он снова замычал. Справившись с охватившим его смущением, Чехов уронил коробку на пол и подскочил к нему, чтобы снять узкую полоску ткани. Боунз тут же выплюнул кляп и зарычал в коммуникатор: — С этого времени, дамы и господа, вы можете гарантированно рассчитывать на хорошее старомодное медицинское обслуживание двадцать первого века! Когда вас нужно будет спасать, я вас выпотрошу как рыбу. — Дерьмо, — сказал кто-то, но остальные начали громко петь традиционное поздравление. — С днем рождения, дорогой Чехов, с днем рожденья тебя! — Но... он еще даже… — Павел выглядел изумленным. Коммуникатор издал низкий гул, и компьютерный голос сказал: — На Земле полночь. С днем рождения, энсин Чехов. — … уже мой день рождения, — растерянно закончил он. — О. — Да, — сказал третий голос. — Наслаждайся своим подарком! Все мы знаем, с каким... нетерпением ты этого ждал... — голоса на другом конце линии потонули в ехидном смехе. Маккой, все еще сражаясь с лентами, пообещал со всем убийственным гневом, который только смог собрать: — Если я вас найду… КОГДА я вас найду… — Так, с днем рождения, Павел, — сказал торопливо Сулу и отключился. — Черт! — расстроено завопил Маккой, неспособный сделать ничего, кроме как извиваться на кровати словно червяк на крюке. — Пожалуйста, доктор. Позвольте мне помочь,— сказал Павел, в тоне его голоса проскользнуло нечто, подозрительно похожее на веселье. Боунз ощетинился, но подчинился. Когда Павел сел рядом с ним, кровать прогнулась, и беспомощный Боунз едва не сбросил их обоих своим весом на пол. — Простите, простите, — извинился русский и сместился, оседлав его колени. Лежа на животе, доктор не мог видеть, чем он там занимался, только слышал тихие русские ругательства и чувствовал небольшие рывки лент тут и там. После одного особенно резкого рывка энсин спросил: — Есть от этого хоть какой-то толк? Боунз покрутился еще немного, его запястья и лодыжки оставались связаны, но уже не так сильно. Ему удалось перевернуться на спину под Павлом, подперев коленями его спину. Было все еще неудобно, ему приходилось выгибать руки, но по крайней мере он больше не чувствовал себя жарким на тарелке. Утвердившись над ним на коленях, Павел выглядел более спокойным и расслабленным. — Лучше? — Лучше, — неохотно признал Боунз. Павел озорно улыбнулся, его пальцы играли с огромным бантом. — Знаете, будет очень жаль, если Вы их убьете, — сказал он, игривые искорки вспыхивали в его глазах. — В конце концов, мне нравится мой подарок. Очень, — добавил он, склоняясь, чтобы поцеловать Маккоя в губы. — Да, вот только твой «подарок» не оценил насильную доставку сюда, словно он боевая добыча Клингонов, — проворчал он, но злость незаметно исчезла. — Нет? — пробормотал Павел ему в рот. Попытавшись обнять его, Маккой был резко остановлен оставшейся лентой. — Точно нет, — подтвердил он. — Развяжи ме… эй! — отдернул он голову. — Развяжи меня. Полностью. — Мгм, — успокоил его русский и целомудренно чмокнул в щеку. — Развяжу. Но знаете, доктор, — сказал он, усаживаясь на Боунза и беря его лицо в руки. — Я люблю очень медленно разворачивать свои подарки. Он наклонился и поцеловал упрямо сжатые губы Боунза. Поцелуи парнишки были потрясающими. Нехватку умения он вполне компенсировал энтузиазмом и очевидным восторгом от процесса, превращая нечто столь простое как поцелуй в сильное эротическое переживание. В тот момент как Боунз позволил своим губам приоткрыться, Павел тут же принялся сосать его язык, как леденец на палочке, так что лента, сковывающая движения Боунза, оказалась серьезным препятствием в борьбе с этим голодным жадным ртом. — Развяжи меня, — снова потребовал он, прозвучав не так уверенно, как хотел, когда у них закончился воздух, вынудив отстраниться друг от друга. Вместо ответа русский начал выцеловывать дорожку вниз по шее Боунза и заставил его выгнуться и застонать, когда, прикусив кожу там, где шея переходила в плечо, он нашел чувствительное место, посылающие вспышки удовольствия по всему телу. — Черт побери, Па…ах! — застонал он, когда Павел присосался к нему. Энсин усмехнулся, стремительно избавился от собственной униформы, отбросив ее куда-то за кровать. Его горячие, любопытные руки скользнули под голубую форменку Маккоя, и доктор потребовал: — Немедленно развяжи меня! — Не хочу ждать, — прошептал Павел и снова его поцеловал. Маккой отчаянно подергал ленты, и они поддались, совсем чуть-чуть, но поддались. Недостаточно, даже близко недостаточно, особенно учитывая, что его резкий рывок выбил Павла из равновесия, столкнув их с удивительной силой, выбив из них обоих воздух. — О, — выдохнул русский, прикрыв глаза, и стал двигаться активнее, скользя руками под одеждой Боунза. Пальцы впивались ему в кожу и глаза доктора начали закатываться. Ленты нужно снять, немедленно. Паша, казалось, что-то там развязал, но они не сдавались без борьбы. Каждый их виток и изгиб добавляли скованности его движениям, что энсин, казалось, оценил (громко), но это привело Маккоя в твердые, жесткие, затянутые путы неудовлетворенного возбуждения. — Черт побери, — пробормотал он, не уверенный точно, кого он проклинает, пока Павел медленно гладил его грудь. Он не смог преодолеть дрожь, когда его ногти задели соски, и удивленно всхлипнул, когда Павел внезапно нагнулся и одарил его очередным горячим поцелуем. Внезапно, оргазм, который он оттягивал, оказался совсем близко, благодаря рывкам, прикосновениям и движениям этого нетерпеливого тела. — Проклятье, — задохнулся он и дернул ленты со всей силы. Ткань порвалась с резким треском, и спустя секунду Павел, с широко открытыми глазами и сорвавшимся дыханием, оказался поваленным на спину. Павел удивительно восхитительно раскраснелся, его губы покраснели и опухли, его глаза затуманились и расфокусировались. — А, это… это было слишком быстро? — спросил он. — Быстро? — мигнул Боунз. — Паш, я был в двух секундах от того, чтобы кончить в штаны. Энсин выглядел абсолютно нераскаявшимся, уже на пробу двигая прижатыми к кровати руками. — Возможно... возможно, тогда их стоит снять? Он брюзгливо возразил что-то, но поступил именно так. Павел последовал за ним, якобы чтобы помочь, однако внезапное горячее, влажное прикосновение губ к мочке уха и пальцы, украдкой забирающиеся под боксеры, совершенно не помогали. — Отвали, мальчишка, — проворчал Маккой, стаскивая рубашку. Русский хмыкнул и в ответ занялся штанами доктора, его жадные руки становились все более агрессивными и смелыми. С этого момента Маккой бросил их останавливать, теперь, когда он сам освободился, то решил сделать все возможное. Его пальцы казались ему толстыми и неуклюжими, месяцы воздержания на этом корабле — благодаря привлекательному парнишке — сделали его истосковавшимся по прикосновениям, желающим исследовать каждый дюйм доступной кожи, но жаждущим еще больше. Больше сдавленных проклятий на русском и дрожащего тела, больше пота и расфокусированных и застывших глаз Павла, больше губ, издающих громкие стоны, когда Боунз нашел применение одной из тех идиотских ароматизированных смазок. Он больше никогда не сможет пить пина колада. Хотя его предыдущий опыт в этой области был ограничен представлениями об обследовании простаты, он, должно быть, делал все правильно: Павел выгнулся под ним, бормоча русские слова поддержки и привязанности в шею Боунза в ответ на действия доктора. Он пытался не торопиться и дать этому красивому мальчику, который по каким-то причинам выбрал его, время привыкнуть и получить удовольствие, но когда Паша резко опустился на Боунза, его голова откинулась, он был готов поклясться, что на секунду отключился. Когда он пришел в себя, Павел двигался на нем, цеплялся за плечи и отчаянно выкрикивал его имя. Позже, посреди Гамма-смены, после более медленных и нежных второго и третьего раундов, абсолютно расслабленный Павел лежал у него на груди, согревая выровнявшимся сонным дыханием. Боунз и сам уже почти отключился, но ему казалось, что время остановилось, и он дрейфовал в ленивой удовлетворенности, его большой палец бездумно поглаживал нежную кожу за ухом любовника. Павел издал сонное «Ммм» и тихонько шепнул что-то ему в плечо. Конечно, это было на русском. Павел вообще забыл английский в какой-то момент этой ночи. Боунз усмехнулся и чмокнул его в макушку: — И я люблю тебя, - по-русски произнёс Маккой.