"Sommersprossen"

На молодом человеке – униформа безнадежного желтого цвета. Его мучают омерзительные спазмы гортани при виде мира, отличного от его собственного. Он нехотя выползает на улицу, щурит глаза и проводит рукой по грязному лицу; слишком ярко, слишком много блеска, слишком много движения и людей. Место не для сформировавшегося аутсайдера, чьим развлечением до полового созревания была игра с мусором и просмотр одного-единственного фильма по старому, полуразбитому кассетнику. Но он исправно выходит день за днём, с искренней дебиловатой улыбкой подметая улицы и убирая мусор, пока не наступит два часа дня. Из здания выходит белокурая синеглазая девушка; молодой человек зомбирован, и она вольна, аки удав, делать с ним всё, что душа пожелает. Цок-цок-цок – так звучат иглы в приемной врача, когда пациенту делают лоботомию, а ещё так стучат её каблуки. Цок-цок-цок, стучит сердце у молодого человека, когда он беззвучной тенью следует за ней. Цок-цок. При нарушении слухового анализатора (и ещё пуще – мозга) звуковое восприятие цепляет не то, что должно цеплять: нейроны внимания рассеиваются, и молодой человек с открытым ртом наслаждается цоканьем каблуков, но совсем не слышит сдержанную ругань тех, мимо кого он только сейчас прошел. Неуловимые улицы, придорожная асфальтовая пыль, въедающаяся в кожу новыми веснушками – дорога её петляет к служебному центру, в который ему ни ногой. Но он не отчаивается и завороженно смотрит на кристаллообразный нарост служебного центра, видя в нём гигантский драгоценный камень. Душа молчит, замызганная. В семь (девять, десять, поздно, очень поздно) она поедет домой. Если выйдет раньше, то на троллейбусе, если позже, то некий молодой человек в белом штатском костюме усадит её в машину и повезёт. Дурачок Уолли (Уоллок, Уолл, «Валли», валли, вааали отсюдова поскорей, пока не получил, чертов бомж) не знает, как покупать билеты в общественном транспорте, но знает тысячу троп до её дома. Он успевает раньше, чем она приезжает домой, делая гигантский крюк по шоссе. Цок-цок-цок, шумят колеса автобуса. Цок-цок-цок, несутся мимо люди. Цок-цок-цок, падают капли с проржавевшей водосточной трубы. Растворяясь в хаосе звуков, выцепить для себя один, за которым упрямо идёшь, как слепой щенок. Путаясь в мешанине цветов и неясных форм, найти для себя одну, белую, с небесно синими глазами, и следить за ней вплоть до потери пульса. Кое-где на желтой ткани пятна окислившейся и высохшей крови – результат неудачного падения или случайного пореза на стройке. По ногам ползают букашки, и дурачок Уоллок с ними играет: он смеётся, как заведённый, и тараканьи усики щекочут ему кожу. Он любит животных, а животные не любят его, оставляя за собой воспоминания в виде укусов, царапин и шерсти на одежде. Всё равно он любит их и свою белокурую синеглазую девушку. Ева. Е-ва. Один раз он догнал её. Один раз – посмел выйти наружу, не прячась за мусорные баки, деревья и под машинами. Радость тянула вперед за грудки, а отчаяние тащило назад за щиколотки. Дыхание сбивалось от частоты вдохов, как у собачки, а глаза были спокойны дебильной и наивной радостью. Она приставила пистолет к нему. Она сказала, чтобы он больше не смел за ней ходить, странный тип, бездомная собака. Сказала, что вызовет полицию. Цок-цок-цок, стучит доведенное до предела сердце. Он испугался и заплакал прям перед ней, не переставая удивляться тому, какая же она красивая, как те цветы, что сажает она под окнами дома. Календула, мимоза, пионы. Знать бы, что это значит. И вот она уже поднялась по лестнице к внешней двери своего дома. Металл проеден ржавчиной как выцветающие зрачки дурачка Уолли – солнцем. Карие. Коричневые. С оранжевыми прожилками. Цццццок, падают ключи сквозь решетку. Он заметил, что зрачки и пальцы перестали его слушаться. Он заметил, что кольцо на ключах спокойно налезает на палец обручальным клеймом. - Ты снова здесь? – голос её упал на него сверху; он поднял голову и, улыбаясь, прикрыл лицо от яркого света: он бликовал на светлых волосах жизнедарующей (цветолюбивой, растениенесущей) Евы и больно жалил глаза. – Одного раза тебе было мало? Он продолжал сидеть в сухих листьях, прислонясь спиной к чёрному мусорному мешку, пытаясь получить от земли последнее тепло, и следил за бесконечной глубиной синих глаз его красавицы. Е-ва. Ева. Еваааа. Всю жизнь рыть носом в старых ящиках, переворачивать пыльные мешки, гнилые матрасы и плесенью проеденную одежду в поисках возможности любви. Как собака. Только органы чувств слабее, кроме сердца. Белокурая девушка заворожена зомбированным взглядом молодого человека. Она вольна с ним делать всё, что душе угодно. Всё, что угодно. Если, конечно, об этом знать. Широкая улыбка сверкала зубным дефектом: ржавые даже зубы, в тон карим глазам. Хрустя запястьем, рука легла на теплую девичью щёку, заставляя её обладательницу нервно вздрогнуть. Он совсем один стоял на всех перекрестках, пыльных асфальтовых дорогах, мусорных трущобных закоулках и подвалах. Она шла вперёд, пронося в ладонях проросшие семена, чтобы затем усадить их в землю, на завтрашний день. Но сейчас они наконец-то пересеклись: он, знающий, во сколько она выходит из дома, что ест на завтрак (опустошал её мусорный бак) и сколько пар обуви у неё, а она о нём знает лишь цвет грязевых веснушек на коже. - Вы идите, - сипло, медленно, почти шепотом сказал страшный уличный человек, бродячая собака, дурачок Уолли. – А я за Вами пойду, Е-ва.