***
Они горели, их кожа плавилась и пузырилась, точно закипающее масло, и Эндер видел, как под ней обнажается серое, точно асфальт, жилистое мясо. Глаза вытекали первые, скатываясь по тому, что стоило бы назвать щеками, точно застывающий цемент. Стрекотание становилось отчаянным – с визгливыми нотками, переходящими в бульканье, в которых Эндер отчетливо слышал обвинение. Себя. Их земли превращались в выжженные пустоши, на которые неровным слоем пепла укладывались Они, погруженные в вечный сон. После себя Они оставили лишь планету, дрожащую от огненных вспышек, да эхо собственной агонии, прорвавшейся к сознанию Эндрю Виггина через сон. Тот резко вздохнул и сел на кровати, скидывая с себя одеяло. Эндрю казалось, что его тело горит – вместе с Их телами, а его сознание – рвется на части от Их стрекота. И самое жуткое заключалось в том, что он не понимал, кто же Они такие. Если бы они были людьми… Тогда, возможно, Эндрю было бы проще. Он бы представлял на их месте тех, кого он ненавидел. К примеру, Граффа, недавно вновь переведенного в отделение интенсивной терапии. - Мерзкий ублюдок, тычущий чуть ли не в нос своим сморщенным членом, - гневно шептал Эндрю, свешиваясь с кровати и пытаясь вслепую нащупать свои тапочки. – Посмотрел бы я, как его привяжут к кресту, и будут пытать каленым железом… а потом обратно туда, где я его представлял… пусть горит его кожа, а не Их. В конце концов, кто они такие? Они говорят, не думают, не пишут, им не достать нас. Иначе бы давно уже у нас был и новый президент, и на завтрак давали бы вкусные булочки, и доктор Андерсон бы перестал приходить и задавать свои глупые вопросы. Я давно здоров, ведь правда, Питер? Я ведь смогу стать новым президентом? Может, это был знак? Может, я должен остановить это? Но нет, сначала Графф. Пусть он подавится... Наконец Эндрю влез в свои тапочки и, соскользнув с кровати, вышел из палаты. Его шатало. Глаза невольно щурились от яркого люминесцентного лампового света. Дежурная медсестра Валентина сидела на своем посту и читала книгу. Она нравилась Эндрю, и, как ему казалось, он нравился ей. Она приносила ему книжки, фрукты и иногда сидела с ним, когда он не мог уснуть. В такие моменты он всегда сворачивался калачиком под одеялом и рассказывал Валентине о своей жизни до тех пор, пока его язык не переставал ворочаться, а глаза не закрывались в ожидании сна. Эндрю собирался позвать Валентину замуж, как только он найдет работу. - Привет, Эндрю, - тем временем сказала Валентина, откладывая книгу. - Они снова пришли ко мне, - жалобно произнес Эндрю, - и снова сгорели, оставляя меня смотреть на их смерть в одиночестве. А ты знаешь, что одиночество это когда у человека никого нет? Я думаю, что никого нет – это когда нет даже собачки или кошечки. Правда, Вэл? Эндрю стоял и смотрел на нее, точно потерявшийся ребенок – тощий, в больничной пижаме, с потерянными глазами, и от этого зрелища у доброй Валентины сжалось сердце. Она отложила книгу и, взяв Эндрю под руку, повела его обратно в палату. - Пойдем, милый, я уложу тебя спать. Обещаю, кошмары больше не будут тебя мучить. - А ты прочитаешь мне на ночь сказочку, чтобы все-все там было хорошо? - Конечно, милый. В одном из запертых ящиков ее стола так и остались лежать расфасованные таблетки феназепама и аминазина и галоперидола – на случай, если больных будет мучить бессонница.Электронная история болезни больного № 348126 (необновленная)
Имя: Эндрю Джон Виггин Состояние: относительно стабильное Предварительный диагноз: шизофазическое расстройство (V, R47.8) Симптомы: повышенная речевая активность, бессвязное построение речи, отсутствие логики в размышлениях, речевые персеверации Госпитализация: по врачебным показаниям Анамнез жизни: на данный момент данных недостаточно. Опираться на показания больного невозможно – в виду характера заболевания. Производится сбор информации. Анамнез психического заболевания: первые признаки были замечены в пубертатный период, во время конфликта с братом. Больной начал приводить в споре бредовые и нелогичные аргументы. По словам матери, спусковым крючком могли послужить постоянные конфликты с братом – как на физическом, так и на вербальном уровнях. Однако на данный момент достоверная причина еще не известна. Идет работа с самим пациентом и его семьей. Доверенные лица: Тереза Виггин, мать; Джон Виггин, отец Первоначальные назначения дежурного врача: провести полную диагностику всех психических процессов, на основании которой ставить окончательный диагнозПодпись: М. Андерсон
***
Эндрю завтракал. Он намазывал на свой хлеб клубничный джем и рассказывал сам себе о случившемся ночью. Его соседи по столу сонно ковырялись в своих тарелках. Один из них пребывал в заторможенном состоянии из-за принимаемых транквилизаторов. Его звали Боб. Эндрю слышал, что про него говорил доктор Андерсон «Хороший паренек, но лечиться долго будет». Еще Эндрю помнил, как называется болезнь Боба – ПТСР. Аббревиатура была красивой и загадочной, и Эндрю не хотел разрушать ее очарование правдой. ПТСР звучало очень красиво, и Эндрю собирался блеснуть этим умным словом в разговоре с Валентиной. «Ей понравится то, что я могу говорить с ней о ее работе. Возможно, она даже разрешит мне принять еще несколько добрых таблеток вне очереди». ПТСР. Эндрю повторил аббревиатуру несколько раз шепотом. - Как спалось, Боб? – спросил Эндрю. Боб ничего ему не ответил. Он сидел и крошил свой хлеб: сначала на большие кусочки, потом все на более маленькие. Потом он потянулся за следующим куском к хлебнице. - А что ты делаешь сейчас? Наверно, выкладываешь какой-нибудь узор, точно паззл, да? Я думаю, это должен быть какой-нибудь крутой паззл, например, с космосом? Ты ведь не бывал в космосе, верно, Боб? И ты не видел, как горят большие жуки с черными глазами? Это очень страшно, вокруг дым, огонь и все воняет! Я даже не знаю, как тебе это описать, но поверь, это очень похоже на то, что ты выкладываешь из своих крошек, там остался точно такой же пепел… Боб не реагировал. Эндрю обиделся: ведь он ничего плохого не сделал, всего лишь пытался поддержать разговор со своим соседом. И где доктор Андерсон увидел хорошего паренька? Наверно, все дело в том, что сам Эндрю доктору Андерсону не нравится. А Эндрю не особо нравился его второй сосед, по имени Алаи. Потому что Алаи все забывает. Эндрю думает, что он… как это назвала Валентина?.. кажется, ом-не-зеи-я. Или ам-не-зе-я. В любом случае, Алаи забывает даже чужие имена. Эндрю он вообще почему-то называет Эндером. Однако, его можно терпеть хотя бы потому, что Алаи слушает все речи Эндрю и даже потом записывает их – если, конечно, не успевает забыть. Доктор Андерсон говорит, что не стоит сердиться на него из-за этой забывчивости. Эндрю не верит доктору Андерсону, поскольку тот не был в космосе и не видел, как горит огромная планета с мутировавшими жуками. Иногда по ночам, когда сеансы с доктором Андерсоном проходят особенно болезненно, Эндрю желает ему самому сгореть там, даже не успев добраться до этой планеты, еще в самой ее атмосфере. Ему вообще нравится рассказывать самому себе о том, как умирают неприятные ему люди – это его заводит, заставляя судорожно двигать рукой в штанах, теребя свой член. Этому его научил еще Питер – получать удовольствие от того, что причиняет кому-то боль. Но если Питер имел в виду обычное физическое насилие, то Эндрю предпочитал мастурбацию – брызгающая сперма казалась ему хорошей аллюзией на взрывающуюся в его фантазиях фонтаном кровь. Доктор Андерсон, потный похотливый Графф, садист Питер, санитар Бонзо. Каждый из них был по-своему неприятен. Но Питер далеко, Граффа перевели в другое отделение, от доктора можно отболтаться, а вот Бонзо… С ним все было сложнее. - Он меня не понимает, - бормотал себе под нос Эндрю. – Он даже не пытается понять, потому что он не такой, как я. Он какой-то странный, и он меня пугает. То ли своим испанским происхождением, то ли тем, что в его имени пять букв. Ведь пять – это отлично, самая лучшая оценка, а Бонзо – это не отлично, это максимум Бон – три, удовлетворительно. От представления его смерти Эндрю всегда кончает особенно бурно – потому что у них с Бонзо ненависть взаимная. Вот только в отличие от Эндрю Виггина Бонзо Мадрид не дрочит в душе на чужую смерть. Он представляет обнаженную Валентину.***
Через несколько дней и без того нестабильное психическое состояние Эндрю было нарушено созерцанием того, как Графф крутился возле Валентины. Эндрю не слышал, о чем говорил мерзкий старик, но, судя по красным щекам медсестры, опять предлагал ей «просто секс, милая, ведь я именно то, что тебе нужно! Попробуй пососать эту сладкую косточку, и ты никогда не захочешь прикоснуться к чужой косточке!» Эндрю и без доктора Андерсона знал, что такое поведение называется девиантным. Звучание этого слова – девиантный – нравилось ему почти так же, как ПТСР, вот только наличие этой самой девиантности у противного Граффа расстраивало Эндрю. А нахождение оного рядом с Валентиной просто выводило из себя! Эндрю так и не понял, что произошло, однако спустя десять минут он обнаружил, как Граффа уводят в палату санитары, а сам он, Эндрю, сидит на неудобном коридорном стуле вместе с Валентиной. - Наверно, это просто чудо, что все обошлось, - пробормотал Эндрю. – Графф очень нехороший человек, и ты должна от него держаться подальше. Обещаешь? - Конечно, - чуть помедлив, ответила Валентина. - Ты ведь очень красивая, и неудивительно, что он пристает к тебе. Ты должна быть сильнее и умнее его, ты должна решить эту проблему раз и навсегда, потому что если сегодня он одержит верх над тобой, то завтра он будет соблазнять доктора Андерсона. Это система, она нерушима, Вэл. Если ты поддаешься ей, она убьет тебя или заставит убивать. А убийства – это все-таки гадко, потому что потом остаются противные пятна на всем белье. И Эндрю робко улыбнулся ей. Ему очень хотелось взять ее за руку и пообещать защищать ее, даже ценой своей жизни, однако он этого не сделал. Потому что он не мог – в силу каких-то неосознаваемых принципов и убеждений – коснуться Валентины теми руками, какими он доставлял себе удовольствие. - Все будет хорошо, Эндрю, - сказала она рассеянно. И он поверил ей. Потому что Валентина точно знает. Она ведь такая красивая!***
Спустя несколько дней Валентина подарила ему большую тетрадь в темно-синей обложке и ручку. Она сказала, что у Эндрю сегодня день рождения, и она хочет сделать ему приятное. - Ты же рассказываешь такие интересные истории, - говорила она, улыбаясь, - попробуй их записывать. - А потом их можно опубликовать, ведь я могу столько интересного рассказать! Например, ты знала о том, что за пределами Земли есть жизнь? И она такая странная… я даже не знаю, с чего начать, однако уверяю тебя, эта история невероятная, и я сделаю тебя главной героиней! - Просто запиши ее, милый, - сказала ему Валентина, и вышла из палаты. Руки ее дрожали. Эндрю задумался. О чем он может написать историю? Конечно, там будет Валентина, красивая и добрая, как и всегда. Можно написать о Бобе и Алаи. Рассказать о том, что Питер его обижает. А доктор Андерсон и Графф не дают покинуть эту больницу. И о том, как он в душе постоянно убивает Бонзо – раз за разом. А еще пожаловаться на свои кошмары с умирающими инопланетными насекомыми. И сказать, что они умерли потому, что хотели убить всех людей. А он, Эндрю, помешал им это сделать. Потому что он – чертовски умный. И он знает, как остановить их. Еще он придумает себе мудрого учителя, который научит Эндрю быть сильным. А в конце истории они с Валентиной обязательно будут вместе. - Потому что иначе быть не может, ведь правда? – Спросил Эндрю у своего вечно молчавшего соседа Боба. – Все это, и ты, Вэл, и огонь, и булочки, и даже Графф, все это неслучайно. И только я один понял, для чего все мы сошлись вместе. Понимаешь, я должен об этом написать, должен. Когда я все это запишу, я смогу наконец-то начать думать о более важных вещах, например, о том, где я буду работать после того, как меня выпустят. А выпустят меня скоро, Валентина обещала. Возможно, я смогу уговорить доктора Андерсона отпустить и тебя. Тут должны жить только те, кто по-настоящему болен. Эндрю кивнул в подтверждении собственных слов, после чего устроился на кровати поудобнее и открыл тетрадь. Чистые ровные клеточки гипнотизировали его, уводя его мысли куда-то в сторону, и он, поддавшись непонятному желанию, стал разрисовывать их, точно шахматное поле. Мысленно на каждое поле он ставил по одной фигурке, предвкушая, что скоро он дойдет до центральной клетки, где гордо возвышается королевская фигура – Его августейшего величества Эндрю Виггина. - Я назову эту историю «Игрой Эндера», потому что благодаря ей я покончу со всем этим, - пробормотал он, тщательно закрашивая очередной квадратик. – Всего лишь одна небольшая игра, простые правила, несколько игроков, и много-много черно-белых клеточек. Потому что у каждого из нас в этой истории будет своя роль. Даже у больших космических жуков, вжжжж! И с этим звуком он провел жирную линию по всему листу, с такой силой надавливая на стержень, что тот порвал страницу.***
- Подпишите мое заявление об уходе, доктор Андерсон. - Ты хорошо подумала? - Да, доктор. Это обдуманное решение. На некоторое время повисло молчание, прерываемое только звуком скользящей по бумаге ручке. - А в чем все-таки истинная причина ухода, Валентина? Я ведь могу поручиться за то, что заработная плата у нас – одна из наиболее высоких в штате. - Меня беспокоит Эндрю Виггин. Кажется… я ему нравлюсь. И это причиняет ему боль. - Только ему? - Но ему одному от этого хуже. Иногда мне кажется, что он специально придумывает истории с ночными кошмарами, чтобы я посидела с ним. Ведь во время чужих дежурств он спит как младенец. - Возможно, ты права. Я буду тщательно наблюдать за динамикой его состояния. - Спасибо. - Не забудь попрощаться с ним. Скажи, что вы обязательно встретитесь – позже.***
-… и мы уедем с тобой далеко-далеко, где нас никто не найдет. - Только ты и я? - Обещаю. У нас с тобой все обязательно будет хорошо. Они стояли в коридоре – друг напротив друга, неловко переминаясь с ноги на ногу – и в глазах у обоих стояли слезы. Потому что они оба знали, что Валентина лжет.