Камни плывут

*** Он не спит третью ночь подряд. Обычно после всей этой беготни с тетрадью, обрядами возвращения имен, Нацумэ за день выматывался так, что засыпал мгновенно, даже не успев донести голову до подушки. А сейчас он лежит, уставившись в потолок, и не может заснуть. Он уже принимался считать до ста, потом до тысячи, вел счет овечкам, кошечкам, зайчикам и рыбкам, спускался вниз и пил противное теплое молоко, но ничего не помогло. Ни минуты сна. Как и вчера. Как и позавчера. Прошлой ночью, когда ворочающийся Нацумэ вконец достал Котю-сэнсея, кот присоветовал ему привязать к ногам тертый хрен. - Это еще зачем? – подозрительно спросил Нацумэ, ожидая от ёкая подлянки. - Ну как зачем, — отозвался кот, подавив зевок, — чтобы уснуть. – И, ничего не объяснив, снова захрапел. При чем тут хрен и ноги, если он не может заснуть, Нацумэ так и не понял. Хотя наличие хрена в холодильнике все же проверил. Сегодня Нацумэ даже не пытается считать веселых зверюшек, он закрывает глаза и представляет раскручивающуюся желтую спираль. Она уж всяко полезней, чем тертый хрен, по крайней мере, успокаивает. Эта желтая спиралька почти отправила его в страну снов, как где-то невдалеке залаяла собака. Раньше бы Нацумэ этого и не заметил. Но теперь, когда он так отчаянно пытался заснуть, даже малейший шорох выводил его из равновесия. Вот уже третью ночь собака начинает лаять в одно и то же время, как по расписанию. По ней можно сверять часы. А ведь Нацумэ даже не знал, что соседи держат пса. Несмотря на то, что собака лает исступленно, полузадушенно, словно кто-то решил превратить ее в ину-гами, Нацумэ сейчас ее не жаль. Все, что он хочет, это просто уснуть. Лай будит и безмятежно спящего Котю-сэнсея. Кот просыпается, потягивается и принимается вылизывать хвост, будто ночью у него нет дела важнее, чем приводить себя в порядок. - Чертова псина! – ворчит кот, словно прочитав мысли Нацумэ. Котя-сэнсей на мгновение отрывается от вылизывания хвоста и выплевывает комок шерсти. Нацумэ думает, что это отвратительно. – Это отвратительно! Не могу тут спать. Нацумэ вздрагивает и переворачивается на другой бок. Его пугает то, насколько они все-таки похожи: ёкай и человеческий ребенок. - Пойду проветрюсь, — говорит сэнсей. – Глотну сакэ, скушаю свежей рыбки, успокою нервы. Нацумэ хочет сказать ему, что если сэнсей и дальше будет столько есть, то однажды пол под ним проломится, и он свалится прямо на голову спящей Токо-сан. Но кот, конечно же, его не послушает, только упрекнет, что он, Нацумэ, неблагодарный эгоист и не воздает должное своему отважному и благородному телохранителю, живота не жалеющему ради защиты маленького глупого духовидца, которого давно бы пустили на закусь местные ёкаи, не будь у него такого отважного и благородного и дальше по списку. Наверное, он снова подхватил проклятье аякаши или какого-нибудь не в меру сильного ёкая. Наверное, на нем снова расползается страшная метка, только не на теле, а где-то внутри, на костях. И метка эта не дает ему спать. Хотя он совсем не чувствует себя больным. Что бы это ни было за проклятье, оно не причиняет ему боль. *** Больным он начинает себя чувствовать на утро. Три ночи без сна доконают кого угодно. За завтраком кусок не лезет в горло, глаза воспалились, голова будто набита песком, а грудь сжимает так, что и не вздохнуть. Нацумэ вяло ковыряется в рисе, делает пару глотков чая и в ответ на обеспокоенный взгляд Токо-сан говорит, что не голоден. По дороге в школу его догоняет Танума. Он-то первым и замечает неладное. Может, потому, что из обычных людей он ближе всех стоит к границе двух миров, а может, потому, что внимательности ему не занимать. - У тебя нет тени, — говорит Танума и останавливается. Нацумэ тоже останавливается и пристально смотрит на землю. Солнце светит так ярко, что у него слезятся глаза. Нацумэ отчаянно трет их, а потом вновь смотрит под ноги. Затем оборачивается и ищет сбежавшую тень за спиной. Он действительно не отбрасывает тени. Может, он уже умер и теперь его неприкаянная душа скитается по свету? Но тогда бы Танума не смог его увидеть. Значит, дело действительно в проклятии. Наверное, какой-то ёкай, обозлившийся за то, что Нацумэ не возвращает ему имя, проклял его таким изощренным способом. - В чем дело, Нацумэ? – Танума, похоже, всерьез обеспокоен. - Все нормально, я разберусь с этим, — безмятежная улыбка, способная успокоить Сасаду, вряд ли подействует на проницательного Тануму, но другой у Нацумэ нет в запасе. И посвящать друга в свои разборки с ёкаями он не хочет. Даже если Танума – единственный, с кем он может поделиться проблемой такого сорта. Танума так внимательно смотрит ему в лицо, что Нацумэ думает: вот сейчас он спросит, не скрываю ли я от него что-то, но Танума промолчал, и Нацумэ не пришлось снова врать. *** Котя-сэнсей возвращается под вечер, чумазый, довольный, пьяный и с каким-то корнем в зубах. Увидев грязные следы, оставленные котом на только что вымытом полу, Токо-сан лишь всплескивает руками и говорит Нацумэ: - Твой котик опять где-то выпачкался. Вот ведь проказник! Неси его в ванную, Такаси-кун. Пока Нацумэ тащит Котю-сэнсея мыться, тот блаженствует и даже расслабленно мурлычет. Грязный корешок он выплевывает Нацумэ на ладонь и довольно сообщает: - А я тебе того… этого… подарочек принес, Нацумэ. Корень валерианы. Пожуй его, и будешь спать как младенец. Вот уж спасибо, думает Нацумэ. Стану я жевать корень, который ты выкопал неизвестно откуда, а потом обмусолил во рту. С такой терапией велика вероятность заработать расстройство желудка, и уж тогда ни о каком сне точно не может быть и речи. Про тень Нацумэ ничего ему не говорит. Бесполезно что-то рассказывать нализавшемуся валерьянки коту. Всё равно толку от него нет. *** На пятую ночь он видит Рэйко. Навсегда застывшая в своих пятнадцати, она сидит на краю его футона и пристально смотрит в лицо Нацумэ. - Ты умираешь, Такаси, — говорит она без тени сожаления в голосе. Впрочем, пожалей она его, Нацумэ бы удивился. Наличие эмоций у галлюцинаций – вещь крайне переоцененная, а Нацумэ никогда не был слишком требователен. Век людей короток. Век духовидцев еще короче. Они постоянно растрачивают себя на ненужные эмоции, попадаются в лапы кровожадных ёкаев, а иногда и вовсе умирают внезапно и без причины. Рэйко способна болтать без умолку всю ночь. Впрочем, смысла в ее болтовне не больше, чем в песнях бакэ-дзори. Иногда Нацумэ кажется, что голос Рэйко способен его усыпить. Но это только иллюзия. Там, где раньше был сон, теперь сосущая пустота, не приносящая ни спокойствия, ни облегчения. После полуночи приходят ёкаи. Они заглядывают в окно и робко зовут Нацумэ. Он даже рад, что ему, хоть и недолго, не придется слушать Рэйко. Нацумэ возвращает ёкаям имена и замечает, насколько истончилась бабушкина тетрадь. Что ж, оно и к лучшему, все равно он не собирался никого делать своим слугой. Рэйко, как и полагается потусторонним созданиям и галлюцинациям, исчезает с первыми лучами солнца, коснувшимися восточной части дома, а Нацумэ, как и полагается прилежному старшекласснику, собирается в школу. *** После уроков он заходит в библиотеку и выясняет, что книги о фольклоре крайне скудны на детали. Да он толком и не знает, что именно искать. Ни один из ёкаев не насылает проклятье в виде бессонницы. Должно же быть что-то еще… Что-то еще, что-то очень важное, что он упускает из виду… Думать слишком тяжело. Голова весит добрый центнер. Кажется, что если сейчас Нацумэ опустит ее на сложенные руки, то сможет уснуть. Но это неправда. Сон не придет… Он захлопывает очередную бесполезную книгу и трет глаза, пытаясь сосредоточиться. Точно, он же потерял тень. Значит, можно попробовать поискать ёкаев, забирающих тень. Среди многочисленных потусторонних созданий разной степени зловредности и опасности для человека, Нацумэ все-таки нашел единственного подпадающего под исходные условия. Оказывается, именно гюки выпивают человеческие тени. После этого жертвы начинают болеть и вскоре умирают. - М-да, — хмыкнул под нос Нацумэ и потер переносицу, — полная невезуха. Хоть бы раз ради разнообразия ему попался ёкай, который, скажем, насылал богатство или удачу, а не смерть и болезни. Дальнейшая информация тоже, мягко говоря, не порадовала. «Шаги гюки беззвучны». А ведь и правда, Нацумэ даже понять не успел, когда именно у него украли тень. Нахмурившись, он продолжил читать дальше: «Наметив жертву, он будет преследовать ее до края Земли. Избавиться от монстра можно только одним способом — повторяя парадоксальную фразу: «Листья тонут, камни плывут, коровы ржут, кони мычат». Гюки представляют из себя быкоподобных химер и живут в водопадах и прудах. Иногда они принимает облик прекрасной женщины.» «Листья тонут, камни плывут, коровы ржут, кони мычат» — Нацуме вновь перечитал эту строчку и нахмурился. Ни слова о том, как говорить эту дурную фразу: вслух или про себя. Нацумэ прокрутил заклинание в голове несколько раз, но чувство собственного идиотизма только усилилось, а легче не стало. Если бы он был автором книги про ёкаев, он бы подробно расписал, как действовать в таких случаях. - Глупость какая, — шепчет Нацумэ, водя пальцем по иероглифам, словно боялся, что стоит ему на секунду отвлечься, и они тут же ускачут со страницы. Он поднял взгляд от книги и оглядел комнату в надежде найти кого-то, кто подтвердил бы или опроверг его слова, но в библиотеке никого не было. Только маленький одноглазый ёкай, притаившийся на полке среди книг, смотрел на него с сочувствием. *** На шестую ночь, когда Котя-сэнсей ушел пить сакэ с ёкаями, бабушка заявилась снова. Не к добру она зачастила, подумал Нацумэ. Рэйко и при жизни-то не отличалась хорошей памятью, а, умерев, похоже, вовсе лишилась рассудка. - Это не правильно, Такаси, — призрачные пальцы его вечно юной бабки гладят Нацумэ по волосам. Боль огнем вспыхивает в голове всякий раз, когда Рэйко невесомо дотрагивается до него. Все, как один, аякаши и ёкаи говорят, будто они с Рэйко очень похожи. Нацумэ готов молиться какому угодно богу, лишь бы у него не было таких страшных пустых глаз, как у Рэйко. — Так не должно быть. — Глаза эти много старше, чем должны быть глаза пятнадцатилетней девчонки. Это глаза человека, постоянно смотрящего во тьму и видящего там намного больше, чем при ярком солнечном свете. – Ты уже почти мой ровесник. В этом мире что-то определенно не так, раз внуки становятся старше своих бабушек, думает Нацумэ и закрывает глаза. Рэйко остается где-то там, в темноте комнаты, а он отправляется блуждать в другой темноте, которую рождает его разум. Оттуда голос бабки слышится как радио, постоянно теряющее волну. Раньше он не задумывался, какие длинные летом ночи, теперь же, когда он бодрствует 24 часа в сутки, это имеет значение. Чертовски важное значение. - Листья тонут, — шепчет Нацуме, — камни плывут… На рассвете Рэйко поднимается с пола и усаживается на подоконник. Против ожидания, она не выглядит бестелесной. Восходящее за ее спиной солнце скрадывает черты лица и превращает ее в вырезанный из картона силуэт. - Человек может не спать максимум одиннадцать суток, - говорит Рэйко, болтая ногами. - Я читала про парня, который поставил рекорд, проведя без сна одиннадцать дней. А ты не спишь уже восемь. Как знать, может, установишь следующий рекорд. Рэйко умерла больше тридцати лет назад. Нацумэ очень надеялся, что ее сведения про рекорд сильно устарели, и кто-то смог подержаться без сна гораздо дольше. *** Утро после восьмой ночи без сна тяжелое, как могильная плита. Нацумэ не уверен, что сможет заставить себя подняться с футона и пойти в школу. Но когда Токо-сан кричит, что он сейчас опоздает на уроки, Нацумэ встает и на автомате идет завтракать. В кухне он едва не опрокидывает наполненное молоком блюдечко Коти-сэнсея, и только тогда вспоминает, что кот не возвращался домой уже два дня. «Наверное, притаился где-нибудь и выжидает удобного случает забрать у меня Тетрадь», решает Нацумэ, механически отправляя рис в рот. Вкуса еды он вообще не чувствует. С тем же успехом он мог бы жевать картон, а потом, мило улыбаясь, благодарить Токо-сан за завтрак. «Верно, всякому терпению рано или поздно приходит конец», — думает Нацумэ по дороге в школу. – «Вот и сэнсей, устав раз за разом меня спасать, предпочел дождаться моей смерти и стать владельцем драгоценной Тетради». Сейчас Нацумэ даже не было обидно. Ему все равно. Он смирился. Однажды он прочитал в книге, что в эпоху Эдо к подозреваемым в преступлении применяли такую пытку: не давали спать в течение нескольких дней, в результате чего человек, изможденный психически и физически, признавался в том, что совершил и даже в том, чего не совершал. Нацумэ понимал этих людей. Сейчас он сделал бы или сказал бы что угодно тому, кто пообещал бы снять с него проклятие. *** Как прошли уроки Нацумэ не помнил. Он просидел за партой все перемены, боясь шелохнуться. Ему казалось, что если кто-то из одноклассников дотронется до него, он разобьется на мельчайшие осколки. Из оцепенения Нацумэ вывел звонок, вещающий об окончании учебного дня. На улице настолько жарко, что Нацумэ мгновенно напекло затылок. Головная боль, не отпускающая его почти неделю, стала невыносимой. Перед глазами все поплыло, в ушах сильно звенело. Он вцепился в лямку сумки, перекинутой через плечо, в глупой попытке сохранить равновесие. Тануме пришлось трижды позвать его, прежде чем Нацумэ его услышал. И понял. Нацумэ обернулся и хотел сказать «до завтра», как вдруг перед глазами у него оказалась земля. *** Он пришел в себя в комнате Танумы, которую узнал сразу же, по бликам воды на потолке от несуществующего пруда. Первые несколько мгновений Нацумэ чувствовал себя прекрасно. Никакой головной боли, никаких тисков, сдавливающих грудь, никакого шепота на грани слышимости. Только спокойствие, тишина, прохлада мокрого полотенца на лбу и мягкость хорошо взбитого футона. А потом Танума сказал: - Очнулся, Нацумэ? – и боль вернулась с прежней силой. Нацумэ снял со лба полотенце и сел. - Что случилось? — спросил он, хотя и сам прекрасно знал ответ на свой вопрос. Он потерял сознание по дороге домой, а Танума притащил его в храм. - Я думал, ты мне скажешь. Ага, конечно. И что сказать: меня прокляла неведомая тварь? - Это как-то связано с тем, что у тебя нет тени? - Наверное. - Помнишь, я говорил тебе, что со мной ты можешь поделиться чем угодно. - Помню, — Нацумэ сейчас слишком сложно говорить длинными предложениями. И почти так же сложно смотреть в глаза Тануме. Он предпочитает разглядывать угол комнаты. – Но я и правда не знаю, что со мной. - Прости, — тихо говорит Танума, — что ничем не могу тебе помочь. Нацумэ становится больно смотреть на блики, скользящие по потолку, и он утыкается взглядом в собственные колени. Он не знает, что ответить. Быть рядом и не иметь силы помочь кому-то – наверное, самое ужасное, что можно вообразить. - Спасибо, — это все, что Нацумэ может придумать. – Я пойду домой, — тут же добавляет он и поднимается на ноги. - Осторожнее, ладно? – говорит Танума. - Ага, — отвечает Нацумэ, все также не встречаясь с ним взглядом. *** На девятую ночь он пытается сжечь тетрадь. Днем эта идея казалась ему очень даже здравой: если не можешь вычислить врага и победить его, просто убей всех врагов и среди них наверняка окажется нужный тебе. Сейчас, ночью, он совсем не уверен, что поступает правильно. Он помнил, что случилось с Богом Росы, когда он едва не порвал страничку с его именем. Если он сожжет всю тетрадь, погибнет множество духов. И среди них будет тот, кто его проклял. Но готов ли он пожертвовать многими ради спасения собственной жизни? Стоит ли вернуть имя хотя бы Мисудзу, раз уж он давно ему это обещает? У Нацумэ нет ответа ни на один вопрос. И, кажется, у него совсем не осталось времени, чтобы искать эти ответы. От усталости и волнения руки его дрожат слишком сильно, чтобы зажечь спичку с первого раза. Когда же, наконец, ему это удается, он долго не решается поднести огонь к тетради. Нацумэ знает, что бумага загорится быстро, и он ничего уже не сможет изменить. Спичка догорает до пальцев, он зажигает следующую, а когда догорает и она, Нацумэ все еще раздумывает. Впрочем, на раздумья у него целая ночь впереди. *** Десятой ночью он не может находиться в доме. Нацумэ кажется, будто потолок и стены начинают сжиматься вокруг него. Ему не хватает воздуха, ему страшно и хочется убежать туда, где будет безопасно. Нацумэ выбирается из дома через окно своей комнаты и идет в лес. Там ему немного легче дышать, и слабнет головная боль. Он прислоняется лбом к толстому, в несколько человеческих обхватов, стволу дуба и замирает. Ветер в кронах шепчет его имя, куда-то зовет. У Нацумэ уже не осталось сил, чтобы идти на зов. Но когда он слышит женский голос: - Такаси, где ты? — то срывается с места. Проснувшийся ко-дама с радостью откликается: - Такаси! Такаси! Такаситакаси! Такаситакаситакаси! Его имя горохом рассыпается по спящему лесу, когда другие ко-дама подхватывают слова товарища и через мгновение кажется, будто мальчика зовет какое-то огромное существо, от которого нигде не укрыться. Нацумэ бежит прочь, не разбирая дороги. За одежду цепляют ветки, а может, и костлявые руки ёкаев, ему некогда рассматривать. Он словно крохотная железная опилка, которую притягивает к себе мощный магнит. И этот магнит находится в водопаде. Она стоит за стеной падающей с утеса воды, и сквозь эту мерцающую стену химера кажется почти совершенным созданием. Гладкая белая кожа, длинные, цвета меди густые волосы и огромные печальные глаза. Нацумэ влетает в реку, не сняв одежду и не скинув обувь. Брюки, намокнув, неприятно липнут к ногам, а враз потяжелевшие кроссовки затрудняют движение. Но все это Нацумэ отмечает краешком сознания, тем самым крохотным кусочком разума, который не затуманило проклятие химеры. И этот маленький кусочек разума пытается сопротивляться. Он шепчет Нацумэ: листья тонут, камни плывут, коровы ржут, кони мычат. Борись, Нацумэ, бей лапками, лягушонок, тебе под силу превратить молоко в масло и выбраться из этого кувшина. - Иди ко мне, Такаси, — гюки протягивает к нему бледные, словно впитавшие в себя лунный свет тонкие руки, — иди ко мне, мое драгоценное дитя. Позволь мне спеть тебе колыбельную. Голос разума, почему-то похожий на голос Коти-сэнсея, слабеет с каждым шагом, отдаляющим Нацумэ от берега. Нацумэ даже рад, что химера избрала именно этот облик. Если не обращать внимания на булькающую при каждом слове воду в ее горле, можно представить, что он умрет в объятиях прекрасной женщины. Когда мокрые пальцы гюки прикасаются к его лицу в тошнотворном подобии ласки, головная боль растворяется в благословенной прохладе. Нацумэ чувствует, что этой ночью ему наконец-то удастся заснуть, и его не будут беспокоить ни кошмары, ни Рэйко со своей безумной болтовней, ни аякаши, желающие вернуть имена… Сегодня ночью ему будут шептать только воды реки, колышущиеся над его головой. Ах, как же он устал! Он не спал целую вечность, разве он не заслужил чуточку покоя? Колени Нацумэ подламываются, будто ловко подсеченные мечом, и он теряет равновесие. Но ледяные руки не позволяют ему упасть. Его подхватывают и тут же заключают в крепкие объятия. От тела ёкая исходит могильный холод и невыносимый запах мокрой псины, но Нацумэ так хочется спать, что даже это не имеет значения. Это все настолько не важно, что не стоит обращать внимания. Листья плывут, камни тонут, коровы мычат, а кони ржут. Только так и никак иначе. Мир, в котором существуют плавающие камни и говорящие деревья, остался далеко в прошлом, как и берег… *** - Дурак ты, Нацумэ, — беззлобно рычит Мадара, за шиворот вытягивая мальчика из реки. – И я тоже дурак. Даже больший, чем ты. Дурак в квадрате. Или в кубе. Великий и ужасный Мадара может позволить себе такое откровение, поскольку его все равно никто не услышит: человеческое дитя без сознания, а химера, едва не погубившая духовидца, спит вечным сном на дне реки. Уж он-то позаботился о том, чтобы наглая тварь, посмевшая покуситься на его добычу, получила по заслугам. Мадара чуть встряхивает Нацумэ, и из-за ремня брюк мальчика выпадает тетрадь. Даже не раскрывая ее, ёкай знает, что под обложкой не осталось ни одного листа. Глупый мальчишка успел раздать все имена. И ради чего? От многих ёкаев он наверняка даже «спасибо» не дождался. Глупец, лишился стольких потенциальных слуг, среди которых были далеко не самые слабые ёкаи. Дурак, как есть, дурак. Но, видимо, человеческая глупость заразна. Каким-то образом она передалась и ему, раз он полез спасать теперь уже бесполезного маленького духовидца. Впрочем, в данный момент Мадару не волнует потеря тетради, но он еще припомнит ее мальчишке, когда тот отдохнет и выспится. Сейчас же, пока не закончилась ночь, он должен вернуть духовидца домой. *** Цикады в траве поют бесконечную песню полной луне, которая, словно глаз огромного циклопа, взирает на Землю из недостижимой выси. Неспешное течение реки без труда несет распластавшую крылья обложку тетради.