Вспоминая

<i> Римус неуверенно переминался с ноги на ногу, пока Сириус настойчиво долбил кулаком в дверь и громко звал хозяев дома — никто не отвечал и не открывал, может, и вовсе не собирался. Вскоре к крикам добавились не совсем цензурные высказывания, к тому же осень выдалась очень холодной, и они замёрзли. На дворе стоял октябрь, седьмой курс их обучения, однако школа неожиданно объявила о роспуске студентов на время. Слишком страшная война. Но они не боялись, они собирались вернуться, чтобы доучиться и сражаться, а перерыв для них был лишь дополнительными каникулами. Война отобрала у мародёров и Лили родителей, но они держались, потому что были ещё люди, нуждающиеся в них. Джеймс с подругой уехал в какой-то домик, а Сириус и Римус решили не мешать голубкам, и отличным местом для проживания Блэку показался дом единственной адекватной двоюродной сестры. Андромеда жила с мужем и маленькой дочерью и с гостеприимством принимала у себя кузена, который постоянно говорил: «Видишь, мы с тобой одинаковые. Блэки, сумевшие вырваться из-под тирании собственных семей». Дверь открылась, на пороге стояла его красивая двоюродная сестрица с тёмными волосами и глазами, а за ней пряталась её точная уменьшенная копия. — Невоспитанный грубиян, — вздохнула Андромеда. — Да-да, и я рад тебя видеть. Пусти, я сейчас умру от холода, — бесцеремонно бросил Сириус, вваливаясь внутрь. Она, однако, войти не позволила, возвращая его. Римус едва ли не покраснел от подобных манер друга, готовый провалиться под землю вместо него, к тому же ситуацию усугубляли две пары одинаковых глаз, внимательно и любопытно разглядывающие его. Конечно, он же никогда раньше не был здесь, они его не знали, не знали даже имени, а ему неудобно было называться первым. — Ты кто? Тонкий голосок раздался снизу, спасая положение, и, опустив взгляд, он увидел забавную девчушку прямо перед собой и присел на корточки. — Я Римус. Римус Люпин, — улыбнулся он. — А ты? — Тонкс, — выпалила она. — А зовут-то как? — удивился Римус. — Тонкс. Он в недоумении посмотрел на Андромеду, потом на закатившего глаза Сириуса, прочистил горло и проговорил: — Нельзя такое чудо называть по фамилии. Скажи мне имя. Я не произнесу его, если не хочешь. Она нахмурилась и отрицательно помотала головой, тогда Сириус услужливо наклонился к самому его уху и нарочно громко прошипел: «Нимфадора». Она лишь фыркнула, а Римус ласково подумал: «Значит, Дора». Андромеда, наконец, пропустила их в дом, наказав им вести себя прилично, обращаясь, конечно, главным образом к кузену. Прихожая, совмещённая с гостиной, оказалась уютной и мило убранной комнаткой с деревянной мебелью, камином, в котором весело трещали поленья. Люпин благородно согласился ночевать на мягком диване, ведь и в гостиной Гриффиндора ему нравилось наблюдать за танцующими язычками пламени. Андромеда мигом прониклась к нему и даже попросила обращаться к ней на «ты», со смехом пояснив, что не настолько уж и старше его, вот только вежливость и манеры в Римусе были куда сильнее. Глава семьи не возвращался, с патронусом сообщив, что будет лишь на следующий день, и, видя, что двоюродной сестре новость показалась неприятной, Сириус попросил налить им чай. Горячий напиток задымился ароматным паром, а Римус просто смотрел на него пустым взглядом: на душе было тяжело, неспокойно. А за окном всё наоборот: темно, тихо, слишком тихо, как перед бурей. А вдруг ударит молния, вдруг разразится гром? Не здесь, здесь нельзя: слишком тепло, хорошо, по-домашнему. Его подёргали за рукав. По-детски огромные карие глаза смотрели серьёзно, едва ли не пронизывающе. — Ты тоже боишься, — скорее сказала, чем спросила она. — Боюсь, — честно признался Римус, сажая малышку на колени к себе лицом. — Все боятся. Даже Сириус. Тот вздрогнул, услышав своё имя. Конечно, и он тоже. Только признание этого неизбежно вело за собой осознание, а осознание сломит его. Сломит так, что он не заговорит больше никогда, не возьмёт больше палочку, замкнётся в себе, сойдёт с ума. Не будет его хвалёной блэковской храбрости, он сам убьёт себя изнутри. Когда чудовище растёт где-то глубоко в грудной клетке, стучась своими костями о твои собственные и цепляясь своими когтями за рёбра, а ты старательно этого не замечаешь. Сириус был таким. Он прорычал что-то в ответ и пулей взлетел вверх по лестнице в спальню. Римус не знал, почему смог признать и остался прежним. Возможно, чудовища их были разными. Его зверушка жила в нём почти всю жизнь и продолжала действовать в полсилы за исключением полнолуний. Она его ела. Вонзала зубы в плоть, а снаружи было не особо видно. Он не умел приручать её, но держал на поводке. — Смотри, сейчас я обниму тебя, — её ручки обвились вокруг его шеи, крошечное тельце прижалось к его. — А ты обними меня, — Римус послушно сомкнул руки на тонкой талии. — Так ведь чуточку легче, правда? — Правда, — согласился он. Она доверяла ему потому, что видела, что ему можно доверять и он не обидит. Он был мягок к ней, и она говорила ему все свои размышления. Глаза детские, а мысли взрослые, даже слишком. Ему хотелось слушать и понимать то, чему не хватало лишь огласки. Нимфадора была настоящей волшебницей, ловкими пальчиками разрывая и раскрывая его душу. Маленький сущий дьяволёнок. Но она нравилась ему, наверное, потому, что одновременно была смешливым солнечным лучиком, щедро делящимся с ним теплом, которое было ему просто необходимо. На кухню вновь зашёл Сириус — наверняка, чтобы забрать свою кружку, — и недовольно взглянул на них. — А ну слезай с него, немедленно, — проворчал он. — Иначе возьму тебя, положу на колени и … — Бродяга, — оборвал Люпин, — не нужно. Она же твоя двоюродная племяшка, не будь так жесток. Неужели ты способен причинить ей боль? — Ты прав. Прости меня, солнышко, — он чмокнул Тонкс в макушку. — Не знаю, что творится со мной в последнее время. Не способен, конечно же. Хотя припугнуть и не мешало бы иногда. Андромеда позвала дочь спать — услышав своё имя, та разозлилась, и её волосы вдруг вспыхнули красным цветом. Римус отпрянул от неожиданности, и тогда Сириус со смехом рассказал о её метаморфических способностях, Тонкс заулыбалась, и колючий ёжик волос вновь превратился в локоны, только теперь уже нежно-розовые. С пухлых губок сорвалась робкая просьба почитать или рассказать ей что-нибудь, и Люпин не смог отказать. — Только ты, пожалуйста… не уходи, хорошо? — Где я буду спать? — удивился он, поглаживая её по голове и разглядывая аккуратное личико. — Со мной. Сириус часто так делал. — Но Сириус — твой дядя, а я тебе никто. Твоя мама меня на месте прикончит, если увидит, что я спал здесь. — Ты мой друг. Ну пожалуйста. Римус вздохнул, снял потрёпанную мантию и повесил её на спинку стула за письменным столом, заставленным книжками со сказками. Рядом лежали милые детские рисунки, открытые краски, перепачканные кисточки, фломастеры без колпачков и цветные карандаши, некоторые поломанные. Люпин упрекнул себя в том, что не может сопротивляться этим огромным глубоким глазам, какого бы цвета они ни были, осторожно прилёг на самый краешек кровати, но Тонкс тут же придвинулась ближе и прижалась к нему, негромко заговорив: — Однажды Сириус приехал сюда с Джеймсом. Я тогда ещё маленькая была, — Римус усмехнулся. — Расскажи мне про него. — Шесть лет он добивался одной очень красивой рыжеволосой умной девушки, Лили Эванс. Сейчас они живут вдвоём и очень любят друг друга. — А ты? Ты любишь кого-нибудь? — полюбопытствовала она. — Наверно, нет. У меня нет никого. — У тебя есть я, — уверенно заявила Нимфадора. Он улыбнулся и обнял её одной рукой. Хорошо, что она не знала о его болезни и не особо была посвящена в новости о войне. Пусть жизнь её пока что будет такой же беззаботной и спокойной, пусть она продолжает рисовать радугу, пусть радостная улыбка мелькает на её губах. Пусть всё будет хорошо. ** Римус постучался в дверь. В последний раз он был здесь много лет назад, когда ещё учился на седьмом курсе. Внешне дом почти не изменился, разве что местность стала совсем другой: трава сгорела, деревья поломались, небо посерело, а солнце потускнело. Одного из обитателей дома не стало — он погиб от руки Пожирателя смерти по причине грязной крови. Римус постучался вновь. Дверь открылась, на пороге уже не стояла та, прежняя Андромеда: волосы поседели, глаза поблёкли, щёки ввалились. И в этот раз за ней не пряталась забавная девчушка. — Здравствуй, Андромеда, — кивнул он. — Я, верно, не ошибусь, если предположу, что Дора здесь? — Я же наказывала тебе не обижать её, — сурово проговорила она. — Нимфадора наверху, в своей спальне. И… она ждёт тебя, хоть и не признаётся в этом. Люпин с улыбкой закатил глаза и пошёл в указанную комнату. Девочка, сидевшая у него на коленях в тот далёкий холодный осенний день, теперь была его девочкой, пускай и чуть взрослее. Нет, она осталась ребёнком, а он с удовольствием брал на себя покровительство над ней и ответственность за воспитание, вёл переписку с её матерью, где в каждом письме уверял, что она в полном порядке и он не причиняет ей никакого вреда. Но Дора часто обижалась: стоило ему сказать что-то не то, повысить голос или ненароком поднять на неё руку, как на глазах у неё появлялись слёзы, она убегала к себе, иногда и вовсе переставала с ним разговаривать, ему приходилось успокаивать её и твердить, чтобы не делала так больше. Но она проказничала и не слушалась, и всё повторялось вновь. В этот раз он сильно рассердился на неё, а она, вместо того, чтобы запереться, уехала домой. И это один из лучших мракоборцев! Ему нравилось, что с ним она особенная, такая, какой её не видит никто, кроме него — для остальных она неуклюжая безбашенная воительница, в любой момент готовая сунуться в самое пекло битвы с Пожирателями, а с ним она позволяла себе побыть девушкой, ведь война отняла у неё и детство, и юность. — Дора? — позвал он. — Уходи. Она стояла, хмурясь, у окна, опиралась локтями на подоконник и дышала на стекло. — Обязательно, — улыбнулся Люпин. — Я тебе цветы принёс. — Не нужны мне твои цветы, — буркнула она. — Естественно, не нужны, — согласился он. В комнате всё было будто бы по-прежнему, только книги стояли на полке, а некоторые рисунки висели на стене наряду с плакатами популярных в её школьные годы мальчишеских музыкальных групп, команд по квиддичу, факультетскими гобеленами. На столе по-прежнему лежали краски с кисточками, стоял графинчик, который был предназначен для этого и который Римус с помощью волшебной палочки наполнил водой, поставив букетик туда. На полу валялись разноцветные носки, причём все разные; постельное белье было, как и тогда, в цветочек. — Ты дурак, Рем! — не выдержала Тонкс. Волосы её вспыхнули красным, равно как и щёки. Зря, его лишь умилял её трогательный румянец. — Конечно, — он едва ли сумел остаться серьёзным. — И манеры у тебя отвратительные! — Знаю, — кивнул он, опираясь руками на подоконник с обеих сторон от неё. — Ты в конечном счёте так и останешься один! — Безусловно, — усмехнулся он. Глаза у неё заблестели, только не от слёз, а от злости. Римус ожидал, что она расплачется, накричит, ударит его или просто убежит, но вновь не угадал: Тонкс шмыгнула носом, опустила плечи и посмотрела теперь уже жалобно. Он вздрогнул, её ручки робко скользнули по его груди, а сама она в следующее мгновение прильнула к нему. У него сердце защемило от нежности, и он притянул её поближе. — Ты прости меня. Это всё неправда, у тебя есть я. Я не буду больше убегать, обещаю, — всхлипнула она. — Ну-ну, Дора, — зашептал Люпин. — Всё хорошо, я же пришёл за тобой. И я не отпущу тебя больше, хоть на поводке сидеть будешь. — Ну как ты умеешь всё испортить, - проворчала Тонкс. Римус рассмеялся и ласково поцеловал любимую девочку, поглаживая по спине. И она его тоже теперь не отпустит, пойдёт за ним куда угодно, готовая терпеть его забавные учительские замашки. Тонкс потянулась к самому его уху, чтобы во всём — во всём признаться. <i>