Око бури

— Породистый, — сказала как-то мама, убирая со стола чайные чашки. — У твоего Рики породистое лицо. Билли подумал было обидеться — ему казалось, что это слово подходит только животным, — но ему слишком понравилось, что мама сказала «твой». «Твой Рики». До этого Билли как-то не задумывался о его лице. Он вообще не мог связно думать о Рики Диминге — мысли начинали захлёбываться, и хотелось только одного — увидеться с ним. «Породистый»… Что-то в этом было. Рики был королём, лордом, которого невесть как занесло в Дарем. Он мог бы швыряться миллионами и кататься на собственной яхте, если б захотел — в нём была сила, способность взять всё от жизни. Но он не хотел ничего — только свободы, и от этого Защитники любили его ещё больше. Хотя с Билли им было не сравниться. Билли часто влюблялся и всегда отдавался любви со счастливой, немой обречённостью. Ему не нужны были даже ответные чувства — он переживал за двоих, изрисовывал кипы бумаги и с замиранием сердца шёл признаваться. Он знал, что его отвергнут, но это было частью ритуала. Отвергнутый, он мог с полным правом страдать, и эти страдания возвышали его над счастливыми людьми, которые понятия не имели о том, что значит мученичество ради великого чувства. С Рики всё было не так. Он хотел Рики болезненно, всем телом и всей душой, ловил каждое слово, сказанное глубоким, низким, поставленным голосом, каждый взгляд студеных голубых глаз, которые теплели, когда Рики улыбался тонкими, строго очерченными губами. Когда Билли впервые пришёл к Защитникам, его мотоцикл был ещё звенящей в копилке мелочью, переложенной заработанными на случайных подработках банкнотами. Он отчаянно этого стеснялся, и, когда Элтон подтолкнул его к высокому мужчине в чёрной куртке и белом щегольском шарфе, Билли едва не убежал, сославшись на маму и неотложные дела. — Привет, — неловко сказал он широкой спине, затянутой в чёрную кожу, и Рики Диминг, отвлекшись от своего кофе, обернулся. Его красота поразила Билли. Это была красота то ли британского вождя, то ли римского легионера, дерзкого, обветренного, но знатного, чувствующего себя хозяином на даремской земле. Не обычного человека. — Ну привет, Билли Листер, — ответил он, и тепло улыбнулся. От этой улыбки в уголках его глаз пролегли лучистые морщинки, и Билли вдруг понял, что Рики старше всех Защитников. От этого ему стало совсем неловко, но одновременно почему-то спокойно. — Я о тебе много слышал от Элтона, — продолжил Рики, окидывая его с ног до головы оценивающим взглядом. — Но он не сказал главного. Почему ты хочешь с нами ездить? Потому что мотоциклы и джаз — это круто? Потому что тебе надоело быть хорошим мальчиком? Его голубые глаза смеялись, солнце зажигало в его тёмных, густых, но аккуратно подстриженных волосах золотистые отблески. «Потому что у меня нет настоящих друзей, — подумал Билли, нервно облизывая яркие, искусанные губы. — Потому что я устал быть один». Но вслух сказал: — Я хочу быть свободным… — и, помявшись, добавил: — Но точно не знаю, как это. Никогда не пробовал. И… у меня пока нет мотоцикла. Но скоро будет! Рики засмеялся. У него был приятный, смех — сдержанный, но настоящий. Весёлый. — Ничего. В этот раз прокатишься со мной, только держись крепче, не то ветер тебя заберёт. Билли держался крепко, изо всех сил. Влюбляясь, он никогда раньше не прикасался к предмету любви, глядя издалека и иногда подбирая потерянные им мелкие вещи. Но Рики… К Рики он прижался грудью, животом — всем телом. Обхватил его руками, как только мог, закрыл глаза… Билли никогда раньше не понимал, что такое на самом деле скорость. Теперь — понял, и испугался бы до смерти, если б ему не было так хорошо. Рики выжимал из «Нортона» всё, что можно, так, что мотор ревел раненым драконом. К этому рёву примешивался ещё какой-то высокий звук на одной ноте, и Билли не сразу понял, что это — его собственный крик, радостный и испуганный. В какой-то момент ему захотелось просто отпустить Рики и взлететь. Он чувствовал, что может это сделать, что это так легко! Ветер просто забрал бы его… Забрал и разлучил с Рики, как тот предупреждал. Этого Билли не мог допустить. У него даже мелькнула совсем девчачья мысль о том, что байк не нужен, что можно откладывать его покупку и всегда, всю жизнь ездить вот так, крепко обхватив сильное, напряжённое и тёплое тело Рики. Но это было невозможно, и Билли решил экономить на завтраках. *** Он думал, что ничего не значит для Рики, просто потому что привык ничего не значить для тех, в кого влюблялся. У них было мало общего — Билли особенно ранило, что Рики не нравились «Битлз». Он называл их «глуповатыми», и Билли уныло кивал, стараясь подавить печальный вздох. Ему начало казаться, что он и сам глуповатый, потому что любит их, но Рики никогда не говорил ему ничего подобного. У него всегда находилось доброе слово для самого младшего Защитника, и Билли ревностно хранил в памяти каждый раз, когда Рики походя ерошил его волосы ласковой, уверенной рукой. Один момент запомнился ему особенно ярко. Он пришёл в гараж раньше условленного времени и застал Рики лежащим с книжкой на старом, продавленном диване, который Защитники притащили с барахолки. Кожаная куртка и шарф висели рядом, и без них, в одной клетчатой рубашке и джинсах, Рики казался удивительно домашним. — Извини, я рано, — пробормотал Билли, бочком пробираясь в гараж. Он готов был исчезнуть по первому же слову Рики, но тот только кивнул на стоящий рядом с диваном ящик для инструментов. — Садись. В холодильнике есть лимонад. Он почти выдохся, как ты любишь. Билли покраснел, но не пошёл за лимонадом. Ему было достаточно того, что Рики помнит. — Что ты читаешь? — спросил он, поёрзав на ящике, хотя для того, чтобы узнать ответ, достаточно было посмотреть на обложку. — Стихи. — Стихи… — Билли немного разочаровался. Он ожидал чего-то вроде Керуака или какого-нибудь другого неформального писателя, о которых много слышал, но сам не осиливал дальше одной страницы. Те стихи, которые нужно было учить в школе, казались ему слишком слащавыми и пафосными, из-за своей строгой формы они будто лишались жизни. Рисование было куда сильнее. Если б Билли был Элтоном, он сказал бы, что рисование надирает стихам задницу, ещё как! Но Рики так не считал. — Что такое? — спросил он, немного насмешливо глядя снизу вверх, поверх книги. — Думаешь, стихи — это никому не нужное старьё? Вот, послушай. Все плохо и все изломано, изношено и старо: Скрип деревянной телеги, ребенка горькие слезы, Поступь тяжелая пахаря, слякоть и снег у дорог - Все искажает в сердце моем твой образ цветущей розы. Форм искаженных, явлений не выразить ложных строк; Я хочу на зеленом холме выстроить заново эти грезы, С небом, землей и водой воссоздать, как золотой чертог, Ради того, чтобы в сердце моем жил твой образ цветущей розы. Рики читал негромко; даже не читал — рассказывал наизусть, не отрывая внимательного взгляда от лица Билли, будто эти слова предназначались только ему. Билли боялся об этом думать. Строки были громоздкие и ударяли в голову, как виски — столько в них было любви. — Мне нравится, — сказал он, глядя на свои протершиеся джинсы и пытаясь понять, что значит «образ цветущей розы». Почему-то ему казалось, это — то самое что он чувствует, думая о Рики. Будто роза распускается где-то в груди, горячая и красная. Такая, что в его старой, замызганной коробке с красками и нет, наверное, такого цвета. — Они похожи на тебя. Такие же… красивые, сильные. И я их почти не понимаю. Но мне правда нравится. Очень. Тогда-то Рики снова потянулся и взъерошил его волосы, как бы невзначай проведя ладонью по щеке, вниз, кончиками пальцев коснувшись шеи. Если бы в гараж не ввалились, гогоча, Защитники, Билли обязательно набрался бы смелости и поцеловал его, а там — будь что будет. *** Он никогда ни с кем не целовался всерьёз, но часто представлял, как это будет с Рики. Не важно, почему и с какой вдруг радости — придумывать причину было слишком сложно. Одно Билли знал точно: после поцелуя будет секс. Сразу. Потому что больше ждать было уже невыносимо. А после секса он во всём признается. Расскажет об их с Элтоном «бизнесе». Может, тогда Рики не будет его сильно ругать и презирать. Презрения Рики он не выдержал бы. Поэтому и поехал с ним на пляж, несмотря на то, что на горизонте то и дело сверкали молнии. Напросился сесть сзади, соврав, что у мотоцикла спустило колесо. Рики любил купаться в грозу, и отчаянно трусивший Билли чувствовал, что ему тоже придётся это полюбить. На самом деле он поехал с Рики только чтобы посмотреть, как тот нетерпеливо сбрасывает одежду, раздевается догола, потягивается, разминая плечи… Голые люди часто стесняются своего тела, но Рики вёл и чувствовал себя так естественно, что смотреть на него было одно удовольствие, и Билли смотрел бы бесконечно (очень стараясь не опускать глаза), если б Рики не обнял его за плечи и не потащил в воду, игнорируя протесты. — Ты живёшь у моря — и ни разу не попробовал сразиться со стихией? — весело крикнул он. — Мананнан Мак-Лир ждёт тебя! Не бойся, я буду рядом! «Тогда не отпускай меня», — хотел сказать Билли, но Рики уже влетел в воду и исчез среди серых пенящихся волн. Билли ничего не оставалось, как пошлёпать за ним — окунуться вот так, сразу, у него не хватало духу. Это было как подготовка к ритуалу, который его когда-нибудь ждал. О ритуале, правда, он пока знал только то, что он связан с морем и какой-то богиней. О подробностях Защитники загадочно молчали, давая понять, что Билли ещё недостаточно с ними откатал. Волна жадно накинулась на берег и бессильно откатилась, разглаживая песок. Вторая волна мстительно ударила Билли под коленки, потянула за собой, и он не смог удержаться, упал спиной вперёд в тёмную, холодную, неласковую воду, ушёл с головой. Под водой было тихо: начавшийся дождь казался всего лишь далёким гулом, а смех Рики звучал откуда-то с небес, перекликаясь с раскатами грома. «Интересно, — подумал Билли, нырнув поглубже, и обхватив колени руками, — если я захлебнусь и утону, он заметит?» Ему хотелось, чтоб заметил. Чтобы испугался, чтобы спас, делал искусственное дыхание рот в рот… Воздуха не хватило, и пришлось выныривать. Тонуть взаправду Билли был не готов. Ещё одна волна подхватила его, не дала выплыть на мелководье, понесла за собой. Дождь заливал глаза, горькая, солёная вода обожгла рот, дно исчезло куда-то из-под ног… — Рики! — крикнул он, изо всех сил вытягивая шею. Гром и рокот волн заглушали его голос, да и Диминга не видно было за высокими волнами. — Рики! — получилось жалобно и по-детски, чуть ли не со слезами. Билли и правда едва не расплакался, особенно когда почувствовал, как сильная рука ухватила его за вихры и с силой потянула, почти швырнула к берегу. «Услышал… — думал Билли, стоя на четвереньках на мелководье и пытаясь откашляться. — Услышал…» Это было самое главное. Не важно, что сверху хлестал дождь, а в мокрые, застиранные плавки набилось полно песку. Главное, что Рики был тут, озабоченно хлопал его по спине. — Я в порядке… — Билли старался не смотреть на него. Не от смущения — от стыда за то, что парень, выросший в Дареме, так плохо умеет плавать. Рики недовольно вздохнул и принёс с берега его одежду. Он сердился — это видно было по его сведённым к переносице тёмным бровям и резко заострившемуся носу, ставшему злым, как вороний клюв. Сердился на себя. — Отвезу тебя домой, — бросил он Билли, и тот в который раз порадовался, что соврал про спущенное колесо. — И запишу насильно в городской бассейн, слово даю. Билли улыбнулся. Ему нравилось, когда Рики о нём заботился в своей властной манере. От этого появлялось чувство защищённости. На обратном пути ливень шёл им навстречу сплошной серой стеной, кое-где по краям дороги валялись куски битой черепицы, пару раз Рики пришлось объезжать упавшие ветки тополей, белеющие свежими сломами, а один раз — резко вывернуть на обочину, чтоб не прибило такой же веткой. Билли в этот момент даже забыл испугаться. Он слишком устал, вымок, и держался в седле только потому, наверное, что замёрзшие руки и ноги свело судорогой. Ему хотелось домой — в горячий душ и под тёплое одеяло. С душем вышел облом. Горячей воды не было. Дом стоял тёмный, пустой и холодный: мама, похоже, осталась у подруги, и Билли этому только порадовался, хотя Рики и раньше у них бывал — он принёс маме букет гладиолусов и долго объяснял, что будет присматривать за её единственным сыном. Билли во время этого разговора сидел, уткнувшись в чайную чашку, краснел, бледнел и покрывался мурашками, когда случайно задевал Рики коленом под столом. Или не случайно. Лепестки гладиолуса он потом стащил и засушил между страниц «Атласа дорог Великобритании». Рики пощёлкал выключателем — безрезультатно. — Первозданная темнота, — заключил он, стаскивая мокрую куртку. — Небольшой ураган — и все блага цивилизации к чёрту. — Зато… плита газовая. Я могу сделать чаю, если хочешь. — Билли подошёл к нему и осторожно коснулся запястья. — И у меня есть полотенце в шкафу. Он чуть не отпрыгнул, когда Рики крепко сжал его руку. В этом было что-то неправильное — вести его вот так по тёмному дому. Вёл всегда сам Рики, а Билли оставалось только послушно следовать за ним, но теперь… Сам Рики Диминг доверял ему. Шторы в комнате были задвинуты — только узенькая полоска серого света падала на застеленную клетчатым пледом кровать. Не надо было стыдиться старых, немного пожелтевших обоев, своих неуклюжих рисунков и школьных учебников, которые тут были совсем лишними. И раздеваться при Рики было не так стыдно. Билли делал вид, что роется в бельевом шкафу, хотя на самом деле давно уже нашарил полотенце. Он чутко прислушивался к шороху мокрой одежды, к звуку расстёгивающейся змейки джинсов… На пляже всё ощущалось и выглядело не так. Между ними сейчас не было ни солёного морского ветра, ни упругих волн — только плотная, вязкая темнота. — Рики, полотенце… — Спасибо. — Темнота вдруг на секунду стала материальной, тёплой и живой. Полотенце исчезло в ней. — Только сухой одежды у меня нет. Мама все папины вещи отнесла на чердак. — Билли быстро скинул мокрые вещи, стараясь не думать о том, что Рики совсем близко. — Ничего, обойдусь твоим пледом, если разрешаешь. В этот момент Билли твёрдо решил, что не будет стирать этот плед больше никогда. Немножко попривыкнув к темноте, он различал теперь силуэт Рики на кровати, его резкий, чеканный профиль. Силуэт повернулся к нему. — Иди сюда, — негромко сказал Рики, взмахнув краем пледа, будто крылом. И Билли подошёл, почему-то совсем не ожидая подвоха. Не ожидая поцелуя. Не ожидая крепких объятий. Того, что через пару секунд он будет сидеть верхом на коленях Рики и ощущать прикосновение обветренных губ к ладони, к запястью и выше, по чувствительной коже, до нежного места у сгиба локтя. Билли плохо представлял себе секс. Для него процесс ограничивался быстрым «сунул, вынул и пошёл»; он понятия не имел, что будет cкулить от того, как Рики целует его шею, гладит по спине вдоль позвоночника — просто гладит, даже не опускаясь ниже. Это было новое ощущение. Кроме тянущего, почти болезненного желания — удивление и счастье от того, что Рики хорошо с ним, что Рики нравится его тело. То самое тело, которое Билли втайне ненавидел лет с тринадцати и внимательно изучал перед зеркалом. Собственное лицо ему казалось слишком круглощёким, румяным, девчачьим, поросшим несерьёзным пушком — совсем не то что резко очерченные скулы Рики, на которых небрежная щетина смотрелась мужественно. Но Рики, целуя его колкими от небритости поцелуями, говорил: «У тебя губы как спелые вишни… так и хочется попробовать». И Билли полюбил своё лицо. Он старательно отжимался по утрам, а потом долго рассматривал себя, напрягал мускулы, оттягивал кожу на боках, выпячивал грудь и пытался разглядеть на животе хотя бы намёк на «кубики». Бесполезно: собственное тело выглядело слишком мягким, беззащитным — совсем не то что гладкий, мускулистый торс Рики, его широкие плечи и мощная, сильная спина. Но Рики небольно прикусывал его живот, ласкал соски, сжимал ягодицы. И Билли, отчаянно цепляясь за его шею, как утопающий, полюбил своё тело. Даже те его части, которых больше всего стеснялся. Просто потому что Рики трогал их. Даже… дрочил ему. О таком Билли никогда не фантазировал — о том, что рука на члене может принадлежать не ему, что этим занимаются не только в одиночку. Что он сам может трогать Рики и слышать, как сбивается его дыхание, как он шипит и стонет сквозь зубы. В этот момент Билли любил его как никогда. Он чувствовал себя сильным, знал, что имеет право… имеет право на Рики Диминга… имеет… *** Вечер опустился незаметно — серые сумерки почернели, и свет исчез совсем. Не горели даже уличные фонари, буря оставила весь квартал без электричества и останавливаться не собиралась — стёкла опасно дребезжали под ветром, грозя вылететь. Молнии теперь били совсем рядом, и каждая вспышка освещала лицо Рики мертвенно-бледным светом, отражалась в глазах… это было пугающе, но красиво. Билли пытался запомнить этот эффект, чтобы потом зарисовать, но ему было слишком тепло и сонно, поэтому в памяти всё смазывалось, путалось… — Знаешь, что такое «око бури»? — тихо спросил Рики, ласково потягивая и пощипывая его ухо. — Неа… — Билли улыбнулся сквозь дрёму. Ему было уже всё равно, но бархатный голос так убаюкивал… — Область затишья в сердце урагана. Абсолютный штиль. Абсолютный покой, как здесь. Разве не здорово? Билли слушал сквозь сон, и ему начало казаться, что он падает куда-то в темноте, выскальзывает из рук Рики, летит вниз, на самое дно шторма. «Первозданная темнота», — подумал он чужими словами, и ему стало одиноко, как после смерти. Или как до встречи с Защитниками Дарема. До встречи с Рики. «Рики… Где ты, Рики? Мне нужно тебе сказать… Элтон…» В темноте мелькнул белый шёлковый шарф, Билли потянулся к нему, но лёгкая ткань выскользнула из пальцев, и он бессильно уронил руку, спокойно уснув в сердце бури. *** Рики натянул мокрые джинсы и, держась рукой за стену, пробрался на кухню, осторожно, стараясь не разбить хрупкую тишину. Он прикурил от газовой плиты чудом уцелевшую самокрутку и присел на подоконник, вглядываясь в темноту. Синие лепестки газа отражались в оконном стекле, на другом конце города постепенно зажигались фонари. Рики Диминг никогда ещё не чувствовал себя таким слабым и уязвимым. Беззащитным. Билли тронул что-то в его душе, задел глубоко и больно — эта любовь не приносила эйфории, только острую нежность и робкую радость. Хотя слово «робкий» никто не связал бы с Рики — но они просто плохо знали его. И он плохо знал себя. Даже не думал, что кто-то может заставить его мучиться и страдать. Что он почувствует себя преследователем, жадным, изголодавшимся по любви, что будет стыдиться, бояться отказа… Это было тяжело. Но прекрасно. Рики прислонился лбом к холодному стеклу и прикрыл глаза. «Белая лань безрогая…» — пришли ему на память строки старого ирландца, отчаянные, как молитва. Белая лань безрогая, слышишь ли ты мой зов? Я превратился в гончую с рваной шерстью на тощих боках; Я был на Тропе Камней и в Чаще Длинных Шипов, Потому что кто-то вложил боль и ярость, желанье и страх В ноги мои, чтоб я гнал тебя ночью и днем. Странник с ореховым посохом взглянул мне в глаза, Взмахнул рукой — и скрылся за темным стволом; И стал мой голос — хриплым лаем гончего пса. И время исчезло, как прежний мой образ исчез; Пускай Кабан Без Щетины с Заката придет скорей, И выкорчует солнце и месяц и звезды с небес, И уляжется спать, ворча, во мгле без теней.