Nothing's gonna make you stop And nothing's gonna break you up Everybody knows you're lost in the night time
Он просыпается от того, что ветер с улицы нагло влетает под одеяло и жалит. Входная дверь открыта — не настежь, и на том спасибо. Чертов пес слишком умен, чтобы сидеть в четырех стенах, когда можно выбраться на улицу. Интересно, а закрывать за собой он не хотел бы научиться? Холод чувствуется все сильнее, но злость на пса быстро проходит, оставляя лишь осадок раздражения. Он наверняка почуял зверя где-то неподалеку. Хороший зверь — хороший ужин, и заработок тоже неплохой, ради этого можно выбраться из дому в такую погоду. — Руфио! — в ответ не доносится ни шума, ни лая, значит, отбежал уже далеко. Но на свежем снегу виднеются заботливо оставленные следы, и, на ходу натягивая куртку и едва не роняя колчан, он несется по тонкой четырехлапой цепочке. — Руфио, куда тебя занесло! Он каждый раз боится, что тот вдруг потеряется или его случайно подстрелит какой другой охотник. Руфио мелкий и способен только выслеживать, забить добычу самостоятельно или дать серьезный отпор он не может. Зато это может сделать Феликс, а мясо уж они потом поделят по-братски. Как и деньги, вырученные с продажи шкур и рогов. Руфио давно нужен новый ошейник, да и замок на дверь не помешает сменить на досуге. Следы петляют, словно заячьи, но Феликс ясно видит, что здесь бежал один только пес. Остальной снег вокруг еще не тронут, лежит тонким ковриком, где раскидистые деревья не мешали ему падать. Он смотрит по сторонам, машинально отмечая и пробежавшую белку, и высунувшуюся из гнезда птицу, вдыхает свежий запах, привычно гладит старый, отцовский еще лук. И усмехается-улыбается сам себе, потому что больше некому. Но вскоре его лицо приобретает обычное задумчиво-угрюмое выражение. Слишком долго, он идет уже слишком долго. Ни один пес не способен почуять живность на таком расстоянии, а за мелочью вроде тех же белок Руфио бы не помчался, да еще без хозяина. Его могли как-то выманить, но кому такое в голову придет? Кому вообще есть дело до одиночки-охотника и его собаки? Он останавливается, когда следы закольцовываются. Кажется, будто пес просто пропал, растворился в каком-то месте. «Да, конечно, та старая сука родила волшебного щенка, — про себя смеется он, заглушая беспокойство. — Он еще и летать, небось, умеет». Он даже поднимает глаза к небу, будто правда верит в это. Небо возвращает ему взгляд серыми облаками в решетчатом узоре веток — и ветром, тем, что выгреб его из постели. Никаких летающих псов, никакого волшебства. Впрочем, от волшебства он предпочитает держаться подальше, пусть даже завистливые языки на базаре, где он продает то, что ему не нужно от добычи, и болтают, что его лук зачарован. Он с ним в руках только что не родился, отец с самого детства брал его с собой на охоту, а когда погиб, Феликс не забыл науку. Но, конечно, проще назвать магией опыт и твердую руку, если сам ни на что не способен. Он и сейчас хватается в первую очередь за лук, как за руку друга, и, чувствуя под ладонью привычное чуть потеплевшее дерево, пытается понять, куда же пропала глупая псина. И не бросишь ведь — последняя семья, что у него осталась. Вертлявая, нагловатая, иногда неимоверно раздражающая, но верная до одури и такая теплая, когда укладывается зимней ночью в ногах. Тепло и верность Феликс ценит, лес знает, заняться все равно нечем. Так и разворачивается, идет в обратную сторону, вглядываясь теперь уже в три пары следов. Но спустя несколько часов мысль о волшебстве перестает казаться ему хоть сколько-то смешной. Руфио куда-то делся, без единой зацепки, и ни одного предположения на этот счет у Феликса нет. Он уже сам заглянул во все попавшиеся по пути норы, ямы, непонятно кем собранные горки листьев, со злости разворошил замерзшее осиное гнездо и теперь готовится завыть. Нужно проверить дом. Вдруг пес уже вернулся? Предвкушая разнос, который он ему устроит, Феликс почти бегом несется обратно, остановившись лишь раз, — подстрелить ту самую белку. Уж на суп пригодится, мало ли что. Пустота в доме и вокруг него удручает, как никогда. Феликс клянет пса, обещает ему хвост от белки, потом — на секунду — всю тушку целиком и даже поиграть, но толку от его уговоров не больше, чем от беготни по лесу. На пол перед ним будто падает еще одна тень. Остаток дня он проводит, одновременно пытаясь отвлечься от мыслей о пропавшем псе и понять, куда же все-таки он делся. Привычно потрошит тощую тушку, разжигает огонь, мрачно оглядывает запасы. Их скоро нужно будет пополнить, для этого нужны деньги или обмен, для них — пес. Феликс, впрочем, и сам может выследить и оленя, и волка, но вдвоем и быстрее, и как-то веселее. Нехитрый суп кажется совершенно безвкусным, возможно, от того, что никто не лает над ухом, не требует свою порцию, не долбит хвостом по полу и ногам, чуть ли не синяки оставляя. Вот уж неожиданные ингредиенты. Одному в доме непривычно. Он приноровился жить сначала без матери, потом без отца, но собаки были здесь всегда, сколько он себя помнил, и были, пожалуй, получше многих знакомых ему людей. Вечереет. Пора на второй заход, иначе станет совсем темно, и тогда он точно никого не найдет. Ночевать одному не хочется. Не то чтобы он боится, нет, от страха он далек, а вот мысли затерзают до смерти. И он идет в третий раз по той же дороге, стрела тихо вибрирует на тетиве, готовая в любой момент сорваться промеж глаз любому существу. Но опасности нет, как и Руфио, зато появляются новые следы. Какой-то парень, худой и невысокий, судя по отпечатку. Шел напрямик, спокойно, не отступая и не сворачивая. Феликс хмурится — так ходят охотники, так ходит он сам, но он здесь один. Кого принесло сегодня в гости, да еще так неудачно? Ответ ему приходится искать долго. Темнота зимнего вечера падает, как мешок на голову, обглоданная луна светит сквозь ветви, играет тенями. Кого другого бы уже напугала колышущаяся вокруг неизвестность, но Феликс слишком занят, он идет по следу, в какой-то момент, сам того не замечая, след в след, закрывая предыдущие отпечатки своими. Обернешься — и не было никого, только он один. Но он не один. Следы прерываются у самой опушки, но они больше и не нужны. Его пес сидит на пне, готовый к атаке в любую секунду, но его будто что-то сдерживает. А перед пнем стоит, прижавшись губами к свирели, какой-то мальчишка. Со стороны кажется, что он играет, но Феликс слышит, и то едва-едва, только скрип листьев и снега под ногами — и шум ветра в ветвях за спиной. Он свистит, привлекая внимание. Руфио тут же вскидывается, вертит головой, но не бежит. Феликс идет вперед. Его не интересует мальчишка, его больше ничего не интересует, кроме пса. Сейчас он заберет его и отправится домой, а если повезет — подстрелит по пути какого-нибудь зверя. До пня шагов двадцать, когда Руфио пытается прыгнуть. Феликс останавливается, непонимающе вглядываясь. Он видит, что пес просто не может двинуться, что-то не дает, хотя не видно ни веревки, ни капкана. Значит, проблема в музыканте. А проблемы Феликс решает быстро. — Эй! — он окликает мальчишку и вскидывает лук одновременно. Стрела пролетит рядом с его головой, достаточно, чтобы припугнуть, но не убить, даже если он дернется. Честно говоря, выстрелить хочется прямо в удачно подставленную спину — узоры на темно-красном плаще, как нарочно, складываются в мишень. Какой дурак ходит по лесу в ярком? Да еще и плащ волочит по земле. Плащ… Он спускает стрелу, не успевая поймать за хвост очевидное. Край плаща замел бы все, но те отпечатки на удивление четки. Идти без плаща — слишком холодно, вон он как сейчас в него завернулся. Как тогда? Он отворачивается на секунду, проверить, на месте ли его собственные следы. Мало ли что тут происходит сегодня. А когда поворачивается обратно, прямо-таки чувствует, как бровь недоуменно выгибается. Мальчишка стоит, подняв руку над головой, и стрела Феликса в его кулаке блестит в лунном свете, как какой-то кубок. «Это невозможно, — твердит Феликсу здравый смысл. — Ты тронулся. Мир тронулся. Это невозможно». Рука поднимает лук и выпускает следом еще пару стрел. Мальчишка смотрит на него, как на убогого, и усмехается, будто поймать две стрелы у самого уха — самое простое, что он делал в своей жизни. Руфио отмирает и несется по поляне, громко лает, крутится вокруг ног Феликса и скалится в сторону мальчишки. Феликс наклоняется потрепать его по голове, улыбается краем губ, когда покатый лоб тыкается ему в ладонь, хвост метет по земле, раскидывая листья. А потом ладонь вместо теплой шерсти чувствует горячую вязкую кровь. *** Сегодня у них вечер страшилок. На острове достаточно иной раз просто повернуться, чтобы встретиться с чем-нибудь ужасным, но на то они и мальчишки, чтобы храбриться в темноте, пытаясь напугать друг друга, чтобы забыть о собственных страхах. Джек достал откуда-то здоровенную тыкву и теперь ловко орудует ножиком, вырезая на ней подходящую случаю морду. Семечки летят в стороны, Руфио мотается рядом, отфыркивается, когда они попадают ему в морду. — Хороший песик, — треплет его по ушам Джек, отрываясь от издевательств над тыквой. — Славный песик! Руфио тявкает, соглашаясь, и бежит назад к Феликсу, тянет за штанину — пойдем, мол, тоже послушаем. Феликс неохотно встает и пересаживается ближе к огню. Едва он устраивается, на его плече возникает локоть Пэна. Питер щурится, как сытый кот, кивает доброжелательно. Ему тоже предлагают присоединиться, и, к удивлению Феликса, он соглашается. Забирает себе на колени тыкву, предлагая назвать ее Джеком, в честь создателя, и поджигает изнутри. Послушный его руке костер затухает, а глаза тыквы-Джека теперь светятся страшным оранжевым светом, и оскал тоже становится более жутким. — Кто же первый, Джек? — обращается он к тыкве, поднимает ее, крутит, показывая собравшихся мальчишек. Невольно поверишь, что он и правда с ней разговаривает. Впрочем, кто его знает, это же Пэн. Вызывается Нибс. Пэн обнимает тыкву и переводит внимательный взгляд на добровольца. Чуть смутившись и заправив за ухо длинную нечесаную прядь, Нибс начинает свою историю. Феликс даже не прислушивается. Все самое страшное происходило с Нибсом, по его собственному признанию, на острове, и Феликс всему был свидетелем. Ничего особенного. Значит, и история будет скучной. Гораздо интереснее ему наблюдать за Пэном. Того уж точно не напугаешь ничем. Он сам, если сейчас возьмется рассказывать, — в конце даже самые взрослые начнут беспокойно оборачиваться и спать соберутся как минимум по парочкам. А если он еще и Тень приплетет подыграть — уронить что-нибудь, кольнуть под лопатку, хлопнуть в ладоши над ухом — так и вовсе никто не уснет. Но Пэн, похоже, не хочет портить праздник. Он слушает наравне с остальными, не придуриваясь, что напуган, но и не делает излишне равнодушное лицо, словно снизошел до всех по какому-то наитию. Просто мальчишка в круге сколоченной им шайки. В какой-то момент он складывает руки на верхушке тыквы и кладет на них голову, теплый свет только подчеркивает, насколько мелким он выглядит. Смягчает черты, расчеркивает лицо совсем другими тенями, придавая ему какой-то странно домашний вид. Феликс уже видел его таким — после той странной первой встречи в лесу, на следующую ночь, на пожарище собственного дома. Мальчик держал на руках его пса, а у его ног валялись в позе, в которую не завернется ни один живой, трое деревенских наглецов, неудачливых охотников, ненавидящих Феликса за его неизменно богатый улов. Руфио был мертв — стрела в его боку, пущенная явно вскользь, не давала даже надежды. — Я могу помочь, — сказал мальчишка, замечая Феликса, и осторожно передал ему собаку. — Вам обоим будет, где жить. Он тоже будет жить. Будь Феликс один, он бы просто зарыдал, вот так вот, сидя на земле и уткнувшись в мокрый от крови меховой бок. И пусть оно все идет к черту в ближайшее время. Но неизвестный мальчишка предлагал что-то, протягивал надежду на раскрытой ладони, и, может статься, повода лить слезы и не будет. Уж если у него есть шанс вернуть пса и дом, для начала стоит попробовать им воспользоваться. Или хотя бы узнать, что он несет. — Ты колдун? — спросил он, глядя снизу вверх. — Я? — удивился мальчик и усмехнулся совсем не по-детски. — Нет. Я Питер. Питер Пэн. И закивал, словно говоря: «Правда-правда, я не вру». Как будто это должно было тут же все объяснить. — И ты можешь победить смерть? — гораздо более горькой усмешкой ответил ему Феликс. Мальчишка — Пэн — присел рядом, положил ладонь на его руку. Вид крови его будто никак не трогал. — Запомни, Феликс. Сразу запомни, — пальцы сжались на запястье так крепко, что, показалось, хрустнули кости. В серых вроде бы глазах отражалось догорающее пламя. — Питер Пэн не проигрывает. Случись все днем, Феликс был уверен — он бы никогда не согласился. Солнечный свет только подчеркивал истинную сущность Пэна — эгоистичную, самовлюбленную сущность кукольника. Но тогда он показался ему чудесным спасителем. Феликсу не так часто подавали руку помощи, чтобы этим разбрасываться. Вот только эта рука до сих пор цепко держала его за запястье и тащила за собой в островную неизвестность. Феликс машинально разминает руку, смотрит украдкой — на запястье ничего нет, даже шнурок куда-то потерялся. Пока он плавал по воспоминаниям, право рассказывать историю перехватил уже кто-то еще — новичок, бойкий, наглый. Пэн слушает его внимательно, но думает тоже о чем-то своем. Феликс поднимается и отходит к дереву, сползает по стволу и накидывает на голову капюшон. Ему вдруг захотелось спать — а уснешь там же, в кругу, будешь выслушивать глупые шуточки еще три дня. Руфио сворачивается рядом, устраивая голову у него на ноге — ни дать ни взять, как Пэн на тыкве. Никто даже не оборачивается на его уход. И хорошо. Единственный источник света расплывается перед глазами, зло ухмыляется своими тыквенными зубами вместо пожелания доброй ночи. Кажется, он просыпается пару раз — всего на несколько мгновений, чтобы заметить, как народу в кругу становится все меньше. Но Пэн все сидит, и тыква с ним. Идиллия. Джек несет что-то про черную-черную улицу, черно-черное что-то еще, но Феликса снова уносит. — Отдай свое сердце! Он дергается, но тут же раздосадованно вздыхает и на ощупь сбрасывает с себя руку Пэна. О том, чтобы открыть глаза, и речи не идет. — Да забирай, — отвечает он, сильнее заматываясь в плащ. — Что ты с ним делать будешь? — Положу в Джека и буду ждать особого случая. — Для чего? — Чтобы вытащить его из Джека. Наверное, ему снится этот бред. Как и то, что Пэн укладывается головой ему на ногу, вызывая у Руфио недовольное тявканье. — Мы с сердцем польщены, — язвит Феликс, приоткрывая один глаз. Пэн лежит и с мечтательной улыбкой рассматривает небо. Руфио затих, и только хвост чуть дергается, словно ему уже снится что-то. Тыква продолжает усмехаться, но уже с закрытыми глазами. Точно бред, решает про себя Феликс. Или это грозит чем-то плохим. *** Тень, кажется, заигралась. Пэн приходит еще злее, чем обычно, разгоняет мальчишек от костра, отправив ловить неизвестного монстра, которого — Феликс уверен — сам же только что им придумал. Достает свирель и что-то играет. Феликс, как обычно, не слушает. Пэн, как обычно, не обращает внимания. Спустя четыре стесанных колышка для новой палатки его королевское величество все-таки решает объясниться, ради этого прекратив игру и наступив Феликсу на руку, которой он хотел поднять пятую ветку. Феликс вопросительно смотрит на него снизу вверх, Пэн задумчиво жует губу, ногу убирает и падает рядом, чуть ли не касаясь спиной костерка. — Расскажешь? — уточняет Феликс. — Опять не то, — ограничивается Пэн кратким вариантом. Ответить нечего. Не говорить же, что все будет хорошо, в самом деле. Проблема с поиском истинного верующего затягиваются, и если до этого беспокоился только Пэн, то теперь это уже начинало задевать и Феликса. Хотя бы потому, что, во-первых, неизвестно, что будет с Неверлендом, во-вторых, симбиоз Тени и Пэна он долго не выдержит, в-третьих, он просто привык и привычек своих менять не хотел. — Кого она притащила теперь? — интересуется Феликс, вертя ножик в руках. — Никого пока. Это тоже, дорогой мой Феликс, весьма отвратительно. И не поспоришь. Тень вообще временами кажется Феликсу очень странной — после всего, что рассказал о ней Пэн — особенно. Вопросов, как обычно, больше, чем ответов, и хотя в массе своей они волнуют Феликса примерно так же, как и пьянство Крюка, на некоторые загадки он все же предпочел бы знать ответ. Например — зачем Тень таскает на остров заведомый мусор? И ладно бы развлекалась с ними, но нет, сбрасывает на берег и оставляет. Пэн отнимает ножик, прерывая мысли. Подбрасывает, вверх-вниз, вверх-вниз, ловит раз за разом, потом вдруг раскидывает руки в стороны. Нож уже распарывает ему шею, когда он пропадает и объявляется у Феликса за спиной, с доброжелательной улыбкой людоеда возвращает оружие. Раньше Феликс дергался от таких фокусов, теперь иногда хочет наступить ему на грудь и посмотреть, успеет ли он исчезнуть вовремя. Но он никогда так не сделает. Сзади доносится проникновенное мурлыканье. Феликсу оно напоминает больших горных кошек. Всем остальным — голодное урчание хищников. И то, и другое — лишь разные стороны одной медали, и все равно посторонний не поймет, кто к ним приблизился. — Торопится время, течет, как песок… — издевается она, свисая с дерева. Тень вовсе не так ужасна в иные минуты. Она носится по мирам, подбирает все, что плохо лежит, большую часть выкидывая по пути, но кое-что приносит и на остров. Мелочи-вещицы, слухи, сказки и песни. Повторяет их, как попугай, на разные голоса, пугая новичков, да и старших тоже. Только к Феликсу у нее свое отношение — словно она уже отметила его как лакомую добычу и теперь откармливает, чтобы потом обвить паутиной и радостно сожрать. Феликсу не хочется быть добычей, тем более, какой-то бесплотной твари. Пэн как-то пригрозил ей, запретил трогать Феликса, сказав, что оставил его только для себя. И пусть из двух зол Тень кажется меньшим, Пэн — зло куда более привычное. — Незваная гостья спешит на порог, — продолжает свою песню Тень. — Неумолимый времь — дедушка… Прислушайся к ней всерьез — сойдешь с ума. Но иногда Феликс слушает. Она — часть Пэна, не душа, конечно, этого у него точно нет, но она беспокоится. Напоминает. Предупреждает. Не будь они теми, кем они являются, Феликс назвал бы ее хорошей женой. Вот и сейчас она пусть и придуривается, но достаточно очевидно для тех, кто знает. Время уходит, песок струится из одной части часов в другую, и нужно совсем немного — и в то же время огромное количество. Пэн верит в себя. Феликс верит в Пэна. Все мальчишки верят в Пэна. Послушай Тень — так даже в тех землях, где нет магии, кто-то в него верит. Но всего этого недостаточно, им нужно сердце одного неведомого мальчишки, и, будь его воля, Феликс сам бы вырвал его и принес на блюдечке. Но сердца все нет, с блюдечками тоже проблема, остается ждать. Действовать по плану, спорить с Тенью, кивать Пэну и надеяться, что этот мальчишка вообще существует. Но, как Феликс уже думал не раз, Тень заигралась. Девчонка почему-то напоминает ему синицу. Он лет сто (или уже больше?) не видел их, они не водятся в местных джунглях, а вот посмотрите-ка, одна явилась. Тень сверкает глазами, радуется чему-то. Пэна даже нет на острове. Все для тебя, Феликс, развлекайся. — Питер! — зовет он на всякий случай, вкладывая в несколько звуков все свое «будь-ты-проклят-что-это». Ответа нет, за спиной никто не объявляется, прижимая острие кинжала к горлу — значит, и впрямь вне досягаемости. Вот уж кому не стать образцом гостеприимности. Пока он думает, девочка обнимает себя руками, больше от страха, нежели холода, но любопытные глаза бегают по сторонам, рассматривают необычное. — Как зовут? — спрашивает он, кивая Тени, мол, свободна. Та уносится, девочка провожает ее взглядом, в котором мешаются восхищение и боязнь, и чуть запоздало отвечает: — Венди. Венди Дарлинг. Он не может не смеяться, когда она делает реверанс. И это первый и последний раз, когда он смеется из-за чего-то, что касается ее. Проблем становится все больше. Тень неприлично рада — наконец-то нашла, говорит что-то про кровное родство, ухмыляется в сторону Пэна. Тот только молча выгибает бровь. Но Тень прилетает одна — злая, шипит, как стая облитых водой кошек, и со всей силы запускает в Феликса еловой веткой. Она потеряла мальчишку, дернувшись прочь от огня. Пэн веселится, но глаза остаются холодными, расчетливыми. Он приходит ночью, когда Феликс сторожит лагерь. Опасности как таковой нет, но это часть игры, и Феликс привык к своей роли. Пэн укладывается на землю, головой ему на колени, в руках — фляжка с ромом. На севере — Феликсу даже смотреть не надо — торчит мачта с черным, развевающимся на ветру флагом. — Я теперь даже не смогу притащить сюда второго такого идиота, чтобы использовать его тело, — вдруг откровенничает он. — Да даже если и смогу — магии не хватит. Острову придет конец вместе со мной. Как романтично. Он отхлебывает из фляги, протягивает ее Феликсу. Пить не хочется, но, судя по настроению разговора, без выпивки будет только хуже. — Он где-то рядом, этот мальчишка. Я чувствую это. Где-то совсем рядом, — он нервно постукивает пальцами по собственному плечу. Это раздражает. — Тень говорила что-то про магию крови, — замечает Феликс обычным отрешенным тоном. — Не знаешь, о чем она? Пэн выгибает бровь, очевидно, с ним Тень на эту тему не общалась. Учитывая, в каких выражениях он прогнал ее после того, как та притащила на остров непонятную девчонку, — неудивительно. Странно, что она до сих пор не уронила на него какую-нибудь пальму. Это она умеет. — Кровная магия — штука интересная, конечно. Вот только… — он вскакивает, закидывая руку Феликсу на шею и только что не целует. Ром разбрызгивается по сторонам, Пэн хлопает в ладоши, и Феликс думает, что иногда он выглядит куда старше своего истинного возраста. Пэн падает обратно — Феликс едва успевает его поймать — и рассказывает. Феликс обещает себе никогда больше не думать, что Пэн его уже не удивит. — Правнук? — уточняет он в конце. — Ты точно не свихнулся? — Убью, — обещает Пэн в ответ, но надолго его угроз не хватает. — Его нужно найти, Феликс, нужно найти. — И где же? — Нууууу, — притворяется он обеспокоенным. — Вообще-то, он еще даже не родился. Поэтому пока можно попробовать предыдущие поколения. Мой сыночек, например, вырос не простым прядильщиком. — Подробности? — Слушай, — улыбается Пэн. *** Спустя несколько дней Тень притаскивает на остров сразу троих. Дети прячутся за знакомую уже девчонку, Пэн — сама сладость во плоти, и, похоже, они ему верят. Эта вера тоже имеет свою цену, прибавляет несколько песчинок в часы, незаметных, но может статься так, что счет пойдет на крохи, и они пригодятся. Пэн уводит девочку, обнимая за талию, смеется и что-то ей рассказывает. За ними следует невесть откуда взявшийся пес, к которому прицепились и которого радостно гладят мелкие. — Уруру, — задумчиво изображает тюленя Тень. — Уруру. Думай о хорошем, Феликс. Феликс думает о ярком костре. У них с Тенью по-прежнему проблемы со взаимопониманием. И не только с Тенью. Пэн поднимает всех на Большую Охоту. Он спрыгивает с невидимой ветки в самый центр толпы собравшихся мальчишек, на его голове — конструкция из черно-белых перьев в красных неровных пятнах. — Зверь не ждет! — кричит он, раскидывая в стороны измазанные ягодами руки. — Зверь не ждет! Зверь жаждет крови, так покажем же ему! Мальчишки вторят ему, единой волной, шумной, радостно-растравленной. Он каждого гладит по щеке в одобрительном жесте, оставляя бордовые полоски, будто отмечая своим благословением. Безжалостно выдергивает перо и вручает кому-то из новеньких — Феликс не запоминает никого, кроме своей части команды, — вырывая у прочих завистливый выдох. — Корону победителю! — объявляет Пэн, и Тень вылетает, как из-под земли, подхватывает перья с его головы и поднимается к луне, красуется в ее свете. Мальчишки восторженно топают, хлопают в ладоши, и звуки сливаются в единый мерный ритм. Левая нога, правая нога, хлопок. Левая-правая-хлопок. У Феликса перед глазами — арена, на которую на расправу хищнику бросают людей для развлечения толпы. Хищник больше не может летать — и поэтому он бежит, свистит так, что закладывает уши, и толпа срывается следом. Факелы загораются и гаснут у них на пути, Тени это видно лучше всего, и она пляшет в воздухе, размахивая перьями, как чучело — пустыми руками на сильном ветру. Одно перо падает вниз — Феликс ловит его. Снежно-белое — ни черного пятнышка, ни следов ягод. Будь он в одной из тех книжек, что цитирует иной раз Тень, это наверняка что-нибудь да значило бы. Но Феликс на проклятом острове, и он относит перо туда, где ему самое место, — единственному обитателю, который пропускает сегодняшнее представление. Тень благосклонно вызывается проводить. Их небольшую компанию, нескольких наиболее приближенных — по разным причинам, можно описать только одним словом. Абсурд. Пират без руки, фея без магии, девочка в клетке, взрослый в мире детей, тень без тела и мальчишка возрастом в сотни лет во главе. Скала в виде черепа, когда-то удивившая его, уже давно кажется нормальной. — Эй! — он стучит по прутьям клетки и, когда слышит движение, отбрасывает накидку. Девочка ждала не его, она вообще ждет только троих — своих братьев и Пэна. Он — король острова, она — принцесса в заточении, а что король и дракон на одно лицо — он уже понял, что их мир и эти всякие «сказки» сильно отличаются. — Закончили? Так вот зачем Пэн закинул ее в клетку. Прячет птичку, чтобы звери не потрепали. Как по мнению Феликса, так она не то что даст отпор, а еще и выиграет что у мальчишек, что у зверя. А не проверить ли? — Хочешь поиграть? — предлагает он, вертя перо в пальцах. Девочка смотрит с опаской, подозрительно. Думает, наверное, что это какая-то очередная уловка. Однажды попадясь в паутину, уже не отлипнешь, а уж из тех сетей, что плетет со скуки Пэн, и подавно не выбраться. Феликс пожалел бы ее, не будь ему все равно. — Он всех потом накажет, — хмурясь, отвечает она, но это не отказ, так, констатация факта. Она боится не за себя — за братьев. Она и сидит здесь смирно только из-за того, что они залог друг для друга. Тяга к приключениям и интерес к магии, которой нет в ее мире, в другой ситуации сделала бы ее стоящей десятка Потерянных мальчишек, но Пэн держит ее на поводке. Неинтересно. Феликс оставляет дверь клетки открытой и уходит. Тень улетает в противоположную сторону — ей пора потрясти перьями, раззадорить неудачливых пока охотников. Они еще не знают того, что их ждет в конце охоты. До этого конца еще надо дойти — для этого часть мальчишек собьется в группки, подставит подножку противнику, ослепит факелом, толкнет в спину. Ловля зверя — время не для интриг, здесь просыпается то темное жадное начало, что идет по следам первобытных инстинктов: выжить любой ценой, сметя с дороги слабых, обхитрив сильных. Побеждает не тот, кто способен голыми руками свалить сосну, а тот, кто найдет способ свалить ее так, чтобы прибило и противников, и силача. И победитель всегда только один. — Они вырастают, Феликс, — объяснял ему Пэн после самой первой охоты, единственной, в которой Феликс тоже принял участие. — Не умнеют, но начинают понимать. Задавать вопросы. — Перестают верить, — Пэн одобрительно кивнул, протягивая руку и стирая со щеки Феликса кровь. — Им здесь больше не место. Придуманное Пэном чудовище рассыпалось на тысячи иссохшихся листов в тот момент, когда должно было снести Феликса лапой, одним ударов прекратив его существование. Слишком сильное, чтобы быть побежденным, оно издохло таким живописным образом только потому, что Феликс вдруг вспомнил — он в Неверленде. И достаточно лишь пожелать. И поверить. Пэн восстал из кучи листьев одним движением. Один застрял в его волосах, еще несколько тут же принялась гонять Тень. — Как? — Зачем? Они смотрели друг на друга, как будто видели впервые. Так оно, по сути, и было — Феликс впервые встретился с истинным лицом Пэна, в чьих глазах плескалось нескрываемое удивление от того, что он увидел за маской уже привычного Феликса. И к удивлению примешивались удовольствие и гордость — так гордится своим псом, загнавшим непосильную дичь, охотник. Так на Феликса не смотрел даже отец. Захотелось и дальше соответствовать. Вспоминать об этом сейчас неприятно — словно он до сих пор сомневается, правильный ли сделал тогда выбор. Пятнадцать мальчишек погибло, но он даже не обратил на это должного внимания, слишком занятый попыткой разобраться. И тогда Пэн позвал его поговорить. И оказалось, что он умеет говорить не только ради того, чтобы манипулировать или язвить. Его речь может быть далека от пафосных планов, в которые Феликс не слишком-то верил, и лишена обычного притворства. Он будто бы прекратил играть свою роль — и тут открылось новое. С ним можно было просто болтать. И настоящий Пэн был куда отвратительнее и куда интереснее всех носимых им масок. А потом он достал свирель и заиграл. Феликс видел, как сходят с ума под его песенки остальные мальчишки, но сам он услышал мелодию только раз — Тень отбивала ритм на ближайшем стволе. — Ты не слышишь, — резюмировал Пэн, поднимая глаза. Феликс покачал головой. Пэн смотрел с каким-то сожалением, чуть подозрительно, но не злясь. Словно не ожидал ничего другого, но все равно надеялся. — А если я сыграю? — спросил вдруг Феликс. Он не видел, чтобы Пэн хоть кому-то, даже Тени, давал в руки свою любимую игрушку, и спросил больше просто так, из любопытства. Пэн взвесил свирель в руке и молча протянул ему. Не то чтобы Феликс вообще умел играть на свирели, а уж если не слышать собственную игру — и подавно все становится сложнее. Пэн отобрал свирель назад, фыркнул неодобрительно — Феликс только плечами пожал. Не вышло так не вышло. — Как ты сам играешь, без звука? — все-таки спросил он, когда недовольство Пэна стало слишком явным. — Я все слышу, — скривился Пэн, и под равнодушным тоном, показалось, проступило еще кое-что. Сам Феликс таким тоном разве что посвятил бы в свою личную, никому не известную тайну. Позже оказывается, что у настоящих тайн Пэна куда более откровенный голос. *** Зверь является под утро и бьет его под ребра так, что дыхание перехватывает. Швыряет в дерево и прижимает к стволу, скалясь в лицо. — Кто. Тебе. Позволил. — Что… что произошло? — перед глазами только что звездочки не танцуют, но тут же следует новый удар, теперь — об землю. Пэн выпускает его и нависает сверху, в лучших традициях наступая на плечо. — Это. Моя. Игрушка, — чеканит он. — Не смей. Трогать. Мои. Игрушки. Его первая мысль — Венди разорвали на части за компанию, и теперь они лишились ценного заложника. Но нет, Пэн бы тогда так не церемонился — прибил бы на месте. Вторая сразу вызывает приступ смеха, даже толком не оформившись. — Что ты ржешь? — шипит Пэн. Давление на плечо увеличивается, недостаточное, чтобы сломать, но тоже неприятно. — А себя мне можно трогать? — сквозь смех интересуется Феликс. — Или я уже вырос из игрушек? Мгновенно упавшая тишина оглушает. Острова вокруг как будто нет — вообще ничего нет, только застывший от подобной дерзости Пэн — и Феликс, на нее осмелившийся. — Только не говори мне, что ты ее пожалел. Звуки возвращаются с голосом Пэна, который, наконец, делает шаг назад. Феликс, хмурясь, потирает плечо. Пожалел? Девочку? Конечно, всю ночь только этим и занимался. Пэн, похоже, воспринимает его молчание за подтверждение своих слов. И оно ему совсем не нравится. — Знаешь что, Феликс? Скажу тебе один раз и больше не буду повторять, надеюсь, ты поймешь сразу. Кого другого убил бы на месте, но кто другой и не осмелился бы вести себя, как ты. Твое бесстрашие мне еще пригодится, как и ты сам. Но ты все равно будешь наказан. Послушная руке Пэна, Тень подхватывает его и взмывает в небо. Пэн с земли издевательски машет. — Что с девчонкой? — первое, что он спрашивает, когда Тень странно осторожно швыряет его на пол пещеры. — Она на месте, — шелестит Тень, облетая его по кругу. — Пэн не проигрывает, — говорит она, словно подводя итог недавним воспоминаниям, и добавляет. — И из-за тебя не проиграет. Песчинки размываются перед глазами, расходясь тенями по неосвещенным стенам. Где-то внутри поднимается волна ужаса, и хочется бежать со всех ног, но ни один кролик еще не сбежал от змеи, которой пора ужинать. Тень всегда улыбается, исполняя наказание, но в темноте этого все равно не видно. *** Время в Неверленде течет по-своему, и чем дольше ты там находишься, тем меньше понимаешь, как именно. Оно кажется застывшим — в лицах мальчишек, в зелени деревьев, сломанных часах, которые Тень повесила в качестве украшения где-то в джунглях. Но в самом сердце острова прячется насмешка над всей его природой — песок в стеклянной колбе, отмеряющий оставшееся Питеру Пэну. Именно здесь можно своими глазами увидеть, как быстротечно время на самом деле. И что у всего есть конец. Оскаленный череп прямо-таки намекает. Феликс был внутри однажды, в тот вечер, когда вдруг поймал себя на том, что не помнит, сколько провел здесь, — и спросил об этом у Пэна. Тот ответил — в итоге рассказав вообще о другом, о том, о чем Феликс теперь молчал и прятал глаза при упоминании магии, которую якобы должны были помочь спасти Мальчишки. Он застыл тогда, приложив ладонь к стеклу, и золотистые песчинки гладили ее изнутри. Они казались теплыми, как песок на островном пляже, но присмотрись — и увидишь острые края. Осколки сердца того, кто создал Питера Пэна. Кем был тот, кто его придумал, Пэн не сказал, отговорившись тем, что давно забыл, но Феликс видел, что тот лгал. Он помнил, все помнил, и эти воспоминания ему не нравились. Пэн был кому-то обязан, и его это бесило в достаточной степени, чтобы закрутилась вся эта история. Магия Неверленда — живая, своевольная, прибрала к рукам неожиданное создание, воплотило в жизнь, дало тело и имя. А потом его создатель разочаровался в том, что придумал, — наверняка не ожидал, что вымышленный друг окажется совсем не таким идеальным, как хотелось, — и тело исчезло. А создание уже не пропало, оставив себе имя и тень, впитав в себя магию острова, создавшего его. И отчаянно захотело выжить. Но Феликс знал по себе — это только поначалу ты довольствуешься крохами, потом захочется все больше и больше. Пэн вернул себе тело, но над ним нависла новая угроза, сделавшая его тем, кем он был теперь. Существом, которое боялось только двух вещей, — скуки и смерти, и сумело найти способ победить и то, и другое одним способом. Оставалось только победить, а времени у них мало. И он держит руки на стекле, чувствуя, как под его ладонями расползается рана-раскол, и самые мелкие песчинки уже высыпаются наружу, царапаются, цепляют друг друга. Он пытается закрыть разбитое стекло, прижимает руку — но слишком сильно, и стекло трескается окончательно. Песок своей тяжестью доламывает часы, он везде — в волосах, на губах, заставляет нестерпимо чесаться глаза. Феликс делает вдох — и вместо воздуха в легкие сыпется все тот же песок. Он закашливается, оседая на пол. Лавина накрывает его окончательно, как бы он ни пытался вырваться, и откуда-то из оставшегося вокруг мира он слышит, как кто-то глухо зовет его по имени: — Феликс! Феликс! И вдруг громче, обозленнее: — Феликс, дьявол тебя побери! От удивления он раскрывает глаза, головой понимая, что делает это зря. И встречается взглядом с Джеком. — Наконец-то! — фыркает тот и машет рукой у Феликса перед лицом. — Ты здесь вообще? Хороший вопрос. Феликс тоже хотел бы знать ответ. Он оглядывается, хмуро, недовольно — так, что Джек все-таки замолкает и только нетерпеливо переступает с ноги на ногу. Под головой оказывается что-то мягкое — Феликс выдергивает сверток, расправляет, хотя в этом нет необходимости, он уже узнал его. Узнает из сотни, пожалуй. Здесь только у одного такой тяжелый, красный, в узорах и больше похожий на штору из замка плащ. Джек тоже его узнает — и его взгляд поникает, становится обиженным, как у его младшего брата. Но его брату семь, а Джек более чем вдвое старше, но некоторые вещи и его могут расстроить. Повод для ревности, например, которую Пэн старательно подогревает. Никак он и послал Джека разбудить его. — Здесь, — отвечает, наконец, Феликс, поднимаясь с земли. Джек смотрит на него с удивлением. — Что? — Откуда это? — Что именно? Вместо ответа Джек протягивает руку к лицу Феликса, заставляя поморщиться, и цепляет его волосы. Нет, не волосы. Феликс перехватывает прядь, прослеживает пальцами и скашивает глаза, изо всех сил стараясь не выглядеть удивленным. Перья, бусины, нанизанные на шнурок и сплетенные с волосами. Кончик самого длинного щекочет шею, как острие кинжала. Джек отпускает какую-то шуточку, и Феликс не глядя отмахивается. Сколько он проспал? И что из того, что случилось, было, а что приснилось? Но ему не дают времени этого понять. — Несколько не так, конечно, как хотелось бы, но все же… О, утро, Феликс! — выходя из-за кустов, Эдвард улыбается слишком жизнерадостно, и продолжает рассказывать что-то близнецам уже на ухо. — Салют! — Нибс приветствует его стрелой в двух футах от головы. Едва впившись в дерево, та исчезает и вновь оказывается у Нибса в колчане. Его компания вернулась в лагерь после очередной проверочной вылазки, их не было во время Охоты. — Пэн пропал, ты за главного, мальчишка кажется на борту у Крюка, — радостно оглашает список проблем Джек. — Мы все-таки спасем магию! Наивные. — Когда вернется, не сказал? Джек язвит в ответ: — Ну нам-то уж точно нет. Феликс говорит им приготовить лодку и оружие, и заодно выяснить, как далеко сейчас пираты. И отправляется к скале. Тень соглашается перенести его только тогда, когда он угрожает ей подожженной стрелой. Выстрелом он может в нее и не попадет, но Пэн как-то научил — просто представь — и с тех пор Феликс иногда пользуется этим своим умением. Не часто, когда сильно припечет. Как он и думал, Пэн внутри. Лежит на полу, гипнотизирует взглядом песок. — Не окосей, — сообщает Феликс о своем присутствии. — Наказание не пошло на пользу твоей дерзости, — тянет Пэн, поднимаясь. — Тебе что, не передали приказ? — Передали. Готовимся. Почему ты здесь? — Из нас двоих это ты здесь быть не должен, — он внезапно оказывается рядом, удивленно приподнимает брови, ухмыляется, перехватывая шнурок с перьями. — Феликс, если ты хотел превратиться в попугая, мог бы просто попросить, к чему эти намеки. Феликсу достаточно приподнять голову, и Пэну придется глупо тянуться рукой, чтобы не упустить висюльку. С их разницей в росте эти разговоры и вовсе должны смотреться крайне комично. Но Феликс по-прежнему смотрит вниз, в прищуренные серые глаза, в которых отражаются часы, и небо, и он сам. И где-то на краю болтается на ветру перо. — Если это какая-то репетиция поцелуя истинной любви или гипноза, то давай быстрее. Если нет — лодка ждет тебя. Мысль веселит, и Феликс чувствует, как губы растягиваются в усмешке. Пэн улыбается в ответ, дерзко, но не снисходительно, как делает обычно. Эхо общего смеха заставляет дернуться даже огонь факелов. — Я учту предложение, — обещает Феликс. — Только один вопрос. — Если не о свадьбе, то валяй. — Что тебя так взбесило насчет девчонки? — Ты меня к своему псу не подпускал. — Это месть? — Это здравый смысл, Феликс, проснись уже, — щелкает пальцами Пэн. — Собака должна слушаться только одного хозяина, иначе грош цена ее преданности. — Особенно если хозяин закрыл ее в клетке и отнял щенят. Пэн вздыхает так, словно Феликс — самое тупое существо, с которым его сталкивала судьба. — Вообще-то я не про Венди, — сообщает он, и, развернувшись на месте, приказывает. — Лодка. Пираты. Прочь пошел. ***This is what I thought; I thought you'd need me. This is what I thought, so think me naive I promised you a heart, you promised to keep. Kiss my eyes and lay me to sleep.
Их относительно спокойной жизни на острове приходит окончательный конец. Пираты, обледенение, какие-то глупые люди, которых заносит к ним в портал— такая ерунда по сравнению с тем, какую игру разворачивает Пэн теперь. Его теперь мало видно — и его, и Тень, у них дела, о которых Феликс пусть и узнает, но уже по факту, и толком не участвует. А когда он появляется, то чаще всего с кем-то новым . Привычное пренебрежение как-то само собой превращается в цепкую подозрительность и внимательность. Теперь Феликс запоминает все — имена и лица, должности, которые Пэн придумывает на ходу, десятки легенд для всех тех, кого он принимает на работу. Информации невозможно много, особенно для человека, больше привыкшего к решению проблем физической силой. Феликс на ходу учится воспринимать ее и с удивлением обнаруживает, что у него неплохо получается. Проведенные рядом с Пэном годы незаметно воспитали в нем умение анализировать, прекрасно дополнившее природную смесь осторожности и бесстрашия. Иногда он ловит себя на том, что думает такими же многоходовками — сложными, запутанными как паучьи узоры — и ему это в общем-то нравится. Пэн обсуждает с ним все большее, интересуясь теперь не эмоциями и реакцией, а реальными советами по тактике. Впрочем, советы практически не нужны — все словно само складывается так, что они думают примерно одинаково. Спустя столько лет Феликсу вдруг становится необычайно весело. Он наконец ловит свою волну в этой общей игре, которая до этого казалась ему слишком детской. Ставки куда реальнее, и если поначалу им движет желание помочь Пэну, которое на самом деле скорее нежелание терять привычный уже мир и свое положение, то теперь его захватывает азарт. Его собственное время, будто бы в противовес времени Пэна, отматывается назад. Его затягивает в водоворот происходящего как Мальчишек в веселую погоню Дикой охоты, бросает в самый центр, и главная драка уже видится такой соблазнительно-близкой, что, кажется, что-то внутри начинает отбивать ритм, что он слышал уже не раз. Левая-правая-хлопок в ладоши. Левая. Правая. Хлопок. Левая. Правая. Не улетай далеко, Тень, на тебе будущий приз. Новое поколение Мальчишек Феликсу не слишком нравится, прежде всего, мыслью о том, что, случись что — они первые сдадут их с Пэном с потрохами. Конечно, планов это не нарушит, но сама ситуация кажется отвратительной. Пэн отмахивается — лично ему они все смотрят в рот. Черт знает, где и как он их нашел в этот раз, но они ведутся на историю о спасении волшебногоострова, их личного общего царства, и это невероятно смешно. Пэн ни с кем не разделит свою корону, даже с собственной Тенью. Охотиться он уходит один, по старой еще привычке. Руфио давно уже нет, и за это он когда-нибудь отомстит Крюку, и хотя Пэн предлагал оживить его заново, Феликс отказался. Это все равно будет уже совсем другой пес. Он привычно пробирается сквозь заросли, тропинки лабиринтом расходятся под ногами, но он даже на них не смотрит. Феликс чувствует где-то совсем неподалеку свою добычу, она боится, но не настолько, чтобы уже сбежать. Как раз хватит времени для одной стрелы. Слева хрустит ветка, которой он не задевал. Феликс поглаживает лук, представляя, как совсем скоро к его ногам упадет молоденькая косуля, а если повезет — то и целый олень. Но стрела и совершенно неожиданная цель чудом расходятся в дюйме друг от друга. Тинкербелл быстро оправляется от шока и теперь сердито бормочет что-то, собирая с земли все, что так старательно несла. Феликс недовольно закатывает глаза — такая добыча нужна ему меньше всего. Он закидывает лук на плечо и подходит ближе, не помочь, так просто, сам не зная, зачем. Она здесь уже давно и постоянно прячется в джунглях, иногда только выходя к их кострам — если самой поймать еду не удается. Пэн на удивление не против — Феликс подозревает, что он просто не знает, как именно можно ею воспользоваться, и хранит так, на всякий случай. Впрочем, с появлением Венди у Тинк появляется кое-какое занятие — развлекать девчонку, а заодно и всех остальных. Она пересказывает им свои истории, те, в которых участвовала сама или просто чьи-то выдумки, а лично Пэну рассказывает о волшебной пыльце и Черной фее. Феликсу она напоминает бездомную кошку, которую кормят из жалости, но не берут в дом. Но вроде как она уже и не чужая. Она побаивается Мальчишек, знает, какое чудовище Пэн, хотя все равно не ненавидит его, а к Феликсу относится, кажется, чуть лучше, чем ко всем. Тинк жаль его, и это странное чувство. — Тоже без ужина? — спрашивает он, когда феечка, наконец, собирает все свое барахло и поднимается. Нехотя, но она все-таки кивает и смотрит вопросительно, мол, можно к вам? Феликс говорит ей деть куда-нибудь эту мусорную коллекцию и зовет охотиться с собой. — Мне все это нужно, — недовольно хмурится она. — Дойдем до дома, я там оставлю. По пути Тинк интересуется, что происходит в лагере. Феликс рассказывает — ту же версию, что и Мальчишкам, о спасении магии, опустив только всевозможные якобы великие цели. Тинк не дура — то, что она знает о Пэне, никак не согласуется с идеей всеобщего островного счастья. — Он хочет завоевать еще что-нибудь? Ему уже мало Неверленда? — Может, — уклончиво отвечает Феликс, предоставляя ей додумываться самой. — Или нет. Тебе-то что? Тинк уже не отвечает — влезает по лестнице, в процессе роняя какую-то шкатулку и подвеску-звездочку. Феликс мола подбирает их и лезет следом. Ничего не подозревающая Венди, увидя его, зажимает рот рукой и округляет глаза. Никак подговорила кого-то из новичков выпустить ее прогуляться и так глупо попалась. — Знаешь, что Пэн делает с теми, кто его ослушался? Кивок в ответ. Ну да, она-то знает. Но Феликс спрашивает не ради ответа или угроз, просто напоминает. — Хорошо, — говорит он и поворачивается к Тинк. — Принесешь ей потом чего-нибудь. Он бросает оброненное на тумбочку и уже собирается спускаться, как Венди его окликает. — Феликс, — решимости в голосе ни на грош. — Когда он вернется? Мне нужно с ним поговорить. Феликс смотрит на нее, на заплаканные глаза и спутанные волосы, и морщится от неясной брезгливости. — Нет, не нужно. — Зачем ты так с ней? — спрашивает Тинкербелл, когда они все-таки отправляются на охоту. — Может, это серьезно. — Выкладывай, я передам, — предлагает Феликс. Тинк кусает губу, раздумывает, выбалтывать ли секрет. Ощущение, будто у них там назревает переворот, не меньше. Глупость, конечно, но надо будет намекнуть Пэну, чтобы нарычал на девчонку на всякий случай. И так уже обнаглела, разгуливает по острову как по собственному дому… Мысли стремительно утекают куда-то не туда. Его же не волнует, что она его не слушает. Или волнует? Внезапно хочется нырнуть прямо с обрыва и отмыться. — Пыльца почти пропала, — сообщает вдруг Тинк, отвлекая, давая новый повод задуматься. — Она тебе все равно не поможет. Тинк вдруг делает резкий шаг вперед, так, чтобы встать прямо перед Феликсом, и протягивает руку, пытаясь снять капюшон. Феликс перехватывает ее за запястье раньше, чем она его касается, чуть выворачивает, вопросительно глядя в лицо. Удивительно, но она не просит отпустить, хотя и морщится от боли, просто смотрит в ответ, а потом спрашивает с искренним недоумением: — Он превращает тебя в свою копию? Раньше ты таким не был, Феликс. Что происходит? Что происходит? Вдруг хочется вцепиться в ее плечи и встряхнуть как следует, как ту самую, слишком зарвавшуюся кошку. Что происходит? Пэн умирает, поиски проклятого мальчишки затягиваются, а с поисками — отсутствие Пэна на острове. Он занимается какой-то ерундой вместо реальной помощи. Единственного из Потерянных, с кем он относительно дружил, утопила русалка, и теперь он один в окружении этого нового сброда, без Пэна, к присутствию которого рядом уже привык, даже без Тени, от которой раньше мечтал избавиться. Их заложница имеет наглость что-то от него требовать, а неудачливая феечка — сочувственно заглядывать в глаза. — Ничего, — отбрасывает он ее руку и замахивается, будто хочет ударить, но в итоге просто отталкивает и идет дальше. — Убирайся и передай, что если она не окажется в своей клетке в ближайшее время, Пэн найдет ей менее удобное жилище. — Оглядись ты! — кричит Тинк ему вслед, и в дерево рядом влетает кинжал. — Он и тебя пустит в расход, как всех мальчишек! Оно тебе нужно? Он замирает на секунду и, не оборачиваясь, напоминает: — Я не мальчишка, Тинк. То ли ему кажется, то ли Тинк тихо отвечает: — Ты не все. *** Он вспоминает об этом разговоре несколько дней спустя, когда своими глазами видит то самое менее удобное жилище, которым он ей пригрозил. Вот только Пэну он ничего не говорил – тот сам притащил ее сюда, в лагерь. Что хуже — он притащил ее в убежище в дереве, куда, как до этого думал Феликс, вхож только он и Тень. Впрочем, и Тень тоже уже вошла. Он иногда задумывается — откуда у Пэна эта периодическая страсть к роскоши, с их-то образом жизни? Или это только ему кажутся роскошными разбросанные по полу шкуры животных, которых он никогда даже не видел? Стоит уйти, но он решает остаться раньше, чем находит для этого хоть сколько-то разумную причину. Девчонка соблазняет его сама. Строит глазки, косится из-под густых кукольных ресниц, якобы стыдливо мнет край помятого платья. Якобы. Все что она делает — якобы. Она притворяется милашкой, но здесь, когда они вот так вдвоем (Тень в кои-то веки не считается), именно она ведет всю игру. Придвигается ближе, отпускает платье и принимается зачарованно водить пальчиком по его бедру, смотрит в рот, слушая очередную выдуманную историю, и ждет подходящего момента, чтобы сделать так, чтобы он замолчал. Они оба знают, что все это — ложь, и его истории, и ее притворство, и Феликс тоже знает это, но здесь и сейчас — та единственная игра, в которой для него нет места. Даже Тени есть. Она расплетает косу — Пэн с улыбкой помогает ей, ловит руки, не целует, просто придерживает на мгновение и отпускает. Она смущается и тут же набрасывает ленту ему на шею, завязывает странным треугольником и чуть тянет на себя. Пэн тянется следом — невиданное зрелище. Они целуются как целуются подростки – неумело, смущенно, то и дело отстраняясь, боясь зайти слишком далеко. Феликс даже интересно – кто у кого учился такому искусному смущению. Вторая лента оказывается на глазах, вот только у девчонки. Она ахает, на этот раз – от души, когда он перехватывает ее за запястье и отбирает полоску ткани и ловко завязывает, пряча узел где-то у нее в волосах. И тянется провести по подбородку, держит его пальцами и осматривает с гордостью, словно она – лучшее его творение. Еще одна из каких-то историй девчонки, про мастера, влюбившегося в свою статую. Мечтай, девочка, мечтай. Впрочем, он не знает точно, о чем на деле мечтает девчонка. Может, именно о том, что происходит сейчас. По ее позе, по реакции, по полуулыбке на губах он понимает — она в курсе, что у Пэна в руке нож. И ей это нравится. Платье рвется, послушное его мысли, а вовсе не лезвию, это хорошо видно со стороны и наверняка интересно ощущается, если непосредственно участвовать. Феликс сглатывает — он не раз оказывался с прижатым к горлу кинжалом, и держала его та же рука. Он знает, каково это. Опасно. Притягивающе. Он сам никогда не хотел с ней спать. Тинк нравилась ему больше, а он ей — во всяком случае, когда он однажды прижал ее к стене, она не оттолкнула его, только посмотрела странно. Но она всегда так смотрит, со смесью эмоций, вот только ни одной из этих эмоций не поймешь. И она тоже знает толк в ножах и их использовании не по прямому назначению. Но сейчас здесь не она, здесь девчонка, и как бы она его ни раздражала, приходится признать – в таком виде она выглядит куда лучше. Она мягко падает на шкуры и чуть выгибается, то ли из-за того, что хочет посмотреть из-под повязки, то ли потому что Пэн нависает над ней, проводит рукой по всему телу, очерчивает границы. Вкладывает ей в руку конец ленты, стягивающей его шею, и наклоняется ниже. Теперь она зажата между мягкими объятьями ковра и гибким телом. — Сними это, — бормочет она, обнимая его, дергая другой рукой за рукав. — Сними сама, — усмехается он. — Если так хочешь. Она хочет. И она явно делает это не в первый раз. Слишком много уверенности для завязанных глаз. Слишком отточенные движения, когда она гладит его между бедер, якобы развязывая шнурок штанов. Ей не приходится снимать их самой, она просто этого желает, и Феликс усмехается и качает головой. Вот уж гарантия, что девчонка с ним по доброй воле. Интересно, сработает ли с Тинк? Он наконец формулирует в голове причину, по которой продолжает смотреть. Просто потому, что ему интересно. Сравнить. Увидеть. Есть игры, за которыми можно просто наблюдать. Тень, впрочем, с ним не согласна. Она висела над Феликсом, притворяясь, по всей видимости, облаком, ровно до момента, когда Пэн приподнял голову и кивнул. Подлетела и опустилась на шкуры, цепляя девчонку за руки, выворачивая их так, что Феликс испугался – не сломает ли. Она выгнулась с настолько довольным стоном, что он застыл. И снова усмехнулся, еще шире и как-то злее глядя на то, как Тень одной рукой сжимает тонкие запястья, а другой проводит по губам и ниже, ласкает грудь, пока Пэн держит ее за бедра и вылизывает их, покусывает, царапает. А потом они меняются, Пэн и Тень, и Феликс сначала думает, что ему это только привиделось. Но нет. Тень входит в нее пальцами, безумно странное зрелище, а ощущение, наверное, еще безумнее. Она не бесплотна, но в то же время способна пролететь сквозь человека, и насколько мучительно для него это будет, решать только ей. Достаточно мучительно, чтобы девчонка задыхалась в своих криках и дергала Пэна за импровизированный поводок. — Еще, черт тебя возьми. Ого. Пэн, похоже, тоже не одобрил. Он бьет ее по губам, несильно, но голова дергается. Она в ответ щелкает зубами, будто пытается укусить за пальцы. — Леди не ругаются, птичка моя, — говорит он со смешком, тем самым, который не обещает ничего хорошего. Наклоняется, нависает над ее грудью, словно раздумывая, как же наказать ее. И смеется еще громче, смешивая смех с хрипом, таким же, как у нее, когда она кусает его в шею, выдергивает одну руку, ту, в которой конец ленты, и наматывает на кулак. Одним резким жестом дергает к себе и хватает за петлю, как собаку за ошейник. — Так будь джентльменом, — милый ровный голосок стоит ей безумных усилий, Тень двигает рукой все быстрее, но ведь это игра, и ее нужно выиграть. Феликс почти готов на нее поставить. Она отталкивает Тень ногой и указывает Пэну взглядом. — Как леди прикажет. Он отвешивает шутовской поклон и едва не падает, теряя равновесие, когда лента, послушная желанию хозяйки, натягивается, удавкой схватывая шею. Феликс видит, как белая полоска врезается в кожу, как Пэн опускается ниже, к ее бедрам, к воздуху, который не удается вдохнуть. Она приподнимается на локтях, и теперь уже точно закидывает голову, чтобы посмотреть. Пэн на поводке у ее ног. Стоит на коленях, послушный ее желанию. Все в комнате замирает и слышно только тяжелое дыхание и влажный довольный звук. Он сравнил бы его со звуком пьющего молоко кота, но… Впрочем, удовольствие того же вида. Вот почему она здесь, вот почему за всеми попытками найти выход столько заботы и привычки. Он дает ей то, чего не даст ни братья, ни семья, ни прошлая жизнь – власть. Пусть на мгновения, пусть остальное время он издевается над ней, считает пустым местом — ей есть, за что зацепиться. Он наверняка был у нее первым. Последующим будет сложно сравниться с такими фокусами. Она игрушка все время, за исключением нескольких минут, но в эти минуты она – королева, ее сказочка о прекрасном принце не могла не извратиться в их мирке, но идея осталась главной. Король правит страной. Королева правит королем. Феликс посмеялся бы над ее наивностью, но и сам не уверен, насколько это было бы правдиво. За своими мыслями он упускает момент, когда они меняются. Тень картинно зевает из своего угла, она уже не нужна. Девчонка получила свое и теперь отрабатывает. И с каждым движением ее ладони на члене лента натягивается как струна, коснись – и зазвучит аккомпанемент тяжелому дыханию. «Никаких больше угроз придушить, слишком кому-то нравится», — решает Феликс про себя, глядя на довольное лицо. Пэна накрывает удовольствие, а Феликса – внезапное понимание. Он ей доверяет. Настолько, чтобы позволить затянуть на своей шее веревку. Реши она так его убить, даже он, даже Тень могут не успеть помешать. Он не знает, что делать с этим пониманием, оно даже толком его не касается, но оно ему не нравится – это уж точно. Он уходит, прекрасно зная, что его заметили, и едва удерживает себя от аплодисментов. Посылает эту мысль Тени, это в ее стиле. Он находит для себя развлечение в Джеке, который послушно отсасывает ему посреди джунглей по первому же намеку, уходит к Тинк и на удивление говорит с ней весь вечер. Даже разговор отвлекает его лучше. Пока в голову не приходит очередная мысль. Пэн как-то говорил ему, что он не один. Оказывается, эта фраза может иметь больше одного значения. *** Недоверие Феликса и Крюка друг другу настолько взаимно, что позавидует любая настоящая любовь. И не важно, что Крюк Феликса даже не видел — ему достаточно, что тот работает на Пэна. Что он — один из тех, кто предложил Пэну втянуть однажды его команду в Дикую охоту. За что и поплатился псом. Право потрепать Крюку нервы очередным обыском корабля у Феликса не отнимет никто. Никто в общем-то и не пытается. — Тень видела пиратский флаг, а пираты у нас тут только одни такие храбрые, — рассуждает Пэн, отвлекаясь на обгрызание яблока. — Могли и подобрать мальчишку. — Какая доброта, — отзывается Феликс. Его роль снова меняется — для окружения. Он отказывается от любимого лука в пользу чего-то, что даже не похоже толком на оружие, но выглядит достаточно устрашающе — под стать выражению лица, перечеркнутого шрамом. — Можешь ничего не делать, просто стой и усмехайся, — разрешает Пэн. — Они и так уже в игре. Не трепи их особо. Крюка Пэн держит на привязи, как и всех вокруг себя. Феликс против, но здесь его не спрашивают — Пэн не советуется в выборе игрушек. Первый обыск корабля оставляет Феликса ни с чем, и досада от того, что они снова остались без так нужно сердца, мешается с раздражением от самоуверенной ухмылки капитана. У него на лице написано, что мальчишка на борту, но Феликс не опускается до того, чтобы обыскивать каждый угол. Он знает, кто этот мальчишка для Крюка, а еще знает то, что Тень может слышать даже невысказанные вслух просьбы. Он уходит, не отказав себе в удовольствии напомнить капитану, против кого он играет, пока Тень тихонько ворошит ящики и бросает старый рисунок на видное место. — Ждем, — тянет Пэн после того, как Феликс перед ним отчитывается. — Как ты относишься к предсказаниям? Феликс удивляется поначалу, но потом идея Пэна начинает даже ему нравиться. За исключением того, что его вдруг начинает раздражать то, что поиски слишком уж затягиваются. Пэн пусть и не проигрывает, но даже он не может остановить проклятые часы. Пэн вновь пропадает с острова. Ему пообещали портрет мальчишки, и он отправляет за ним, заодно, похоже, ввязавшись еще в какую-то авантюру, чтобы два раза не ходить. Тень в этот раз остается, и у Феликса нет другого выхода, кроме как проводить время с ней и расчерчивать песок на пляже найденной тут же веткой. — Крюк передает, что мальчишка у него, — сообщает она однажды, как обычно свешиваясь с дерева. — Время прогуляться. Феликс усмехается уголком губ — все выходит именно так, как он думал. — Они хоть подрались? — спрашивает он у Тени, и та согласно подмигивает и едва ли не урчит от удовольствия. Она любит, когда все идет по плану. Ральф в мгновение собирает мальчишек и снаряжает лодку. Он мало видел Пэна и гораздо больше — Феликса, и слушается беспрекословно. Пока они плывут к кораблю, Тень трижды успевает пропасть и вернуться, и перед последним исчезновением сообщает: — Питер оставил мальчишкам на берегу портрет. Разбирайтесь. Мы скоро вернемся. Тень всегда зовет его Питером, когда тот не слышит. Как любимого беспутного сына. Мальчишки смотрят на Феликса с немым уважением — Тень не разговаривает с ними, только пугает или просто не замечает их существования. Феликс от этого только больше раздражается — что-то подсказывает, что и этот член семейки Пэна ничем им не поможет. Снизу слышно, как Крюк вещает что-то на палубе. Феликс прислушивается — им нужно подняться в нужный момент, для драматического эффекта, как говорит Пэн. У них теперь все один сплошной драматический эффект. Деревенский театр рыдает от зависти. Они легко взбираются по заботливо оставленным тросам, хватая мальчишку именно тогда, когда он думает, что его отпустили. — Теперь он доволен? — спрашивает Крюк, и Феликс прямо-таки ощущает беспокойство в его голосе. Крюк хочет, чтобы его оставили в покое, хочет какого-то подтверждения. Конечно же Феликс оставляет его вопрос без ответа. Просто потому, что его личное беспокойство никто не торопится унимать. Портрет, который ему вручают на берегу, хочется разорвать и выбросить, но, увы, нельзя. Он приказывает отправить бесполезную находку в лагерь — она может пригодиться, и привычно удерживает на лице привычную маску и, не колеблясь, отвечает начинающим сомневаться Мальчишкам: — Питер Пэн не проигрывает. Он не позволит ему проиграть. *** Феликс подозревает, что у Пэна начинает развиваться очередная мания, на этот раз проявляющая в коллекционировании. Объектов, правда, немного, и на том спасибо. Теперь в глубине джунглей у них укромный уголок с пленниками, которые себя таковыми не считают, и Пэн получает удовольствие просто от того, что они ползают там, среди листвы, пытаются выживать, выбраться, каждый раз натыкаясь то на очередную ловушку, то на невидимые стены. В Дереве раздумий посреди пола стоит огромная банка с бабочками и пыльцой фей. Отверстия в крышке позволяют им не умереть от недостатка воздуха, а пыльца — с голоду, но каждый раз, когда они принимаются биться о стекло в бесполезной попытке выбраться, пыльца просачивается сквозь отверстия и уходит. Феликс перестал там спать с тех пор, когда она там появилась — слишком отвратительное зрелище. Бабочки безмозглые, и пусть они так же боятся и не понимают, кто и зачем посадил их в банку, удовольствия их страх не приносит. Хотя блестят красиво. Так или иначе, это забавляет Пэна, равно как и сбежавший в джунгли Белфайр. Тень приглядывает за ним — до поры, до времени, чтобы с ним ничего не случилось. Пэн иной раз наблюдает, как тот лазает по острову, одним щелчком пальцев переносит расположение отдельных мест так, чтобы он не пересекся ни с феей, ни с девчонкой, но в целом не трогает, позволяя жить в какой-то пещере и надеяться, что он когда-нибудь выберется. А потом вручает Тени светящийся крошечный боб и приказывает подкинуть, отпуская. И еще один самолично накалывает на капитанский крюк. — Смысл? — интересуется Феликс. Белфайр не так долго пробыл на острове, и Пэн так никак его и не использовал, но он не имеет привычки отпускать пленников просто так. Или в принципе отпускать. Хотя тому, что Крюка здесь больше не будет, Феликс, пожалуй, радуется. — Увидишь, — загадочно обещает Пэн. *** Это обещание Феликс и вспоминает сейчас, когда остров, затаившийся в очередном витке ожидания, вновь оживает. От охоты и опасных игр они переходят к войне, во всяком случае, так это все выглядит. Пэн объявляет о великой новости — скоро Истинный верующий будет на острове. Скоро магия острова будет спасена, и все они получат ее часть. Празднование по этому поводу растягивается на несколько дней — костры и музыка по всему острову, и Пэн принимает в веселье участие. И даже больше — он главный заводила, и его свирель долго не возвращается в карман плаща, заставляя мальчишек плясать под свою мелодию. Феликс как обычно сидит у огня, греется и наблюдает. Это его версия праздника, и она ему весьма нравится. Пэн устраивается у него под боком, протягивает половинку пушистой коричневой скорлупки, в которой плещется его любимый коктейль — кокосовое молоко и ром. — За тебя? — насмешливо уточняет Феликс, принимая скорлупку. Пэн обводит взглядом пляшущий вокруг них хоровод, не замечающий сейчас ничего, кроме собственного веселья, подмигивает небу, заставляя Феликса поднять голову и увидеть кружащуюся на высоте Тень, и довольно улыбаясь, поправляет: — За нас, Феликс. За нас, — и пьет, не отрывая от Феликса хитрого взгляда. А утром после последнего дня случается странное. — Я должен признаться тебе, Феликс, должен признаться, — испуганный голос вырывает его из сна. Уснувший на его руке Пэн теперь смотрит на него напряженно-жалобно, бровь нервно дергается в такт каждому слову. Феликс просыпается мгновенно. — Я же просто хотел летать, Феликс, снова летать, — бормочет Пэн, и знай Феликс его меньше, решил бы, что они вчера оба напились, и одного явно не отпустило. — Ты сейчас с кровати если только слетишь, — хмурится Феликс в ответ. Пэн смотрит на него, приоткрыв рот, тяжело дышит, как после пробежки. — Ты не понимаешь. Это Тень, это все Тень, это она заставляет меня все это делать, я не хотел, мне просто нужна была пыльца, чтобы взлететь, а она поймала меня и не отпускает, я самый первый пленник Неверленда, Феликс, — на глазах блестят слезы, и Феликсу становится страшно от не столько от вида, сколько от голоса — потерянного, замученного. Просящего. — Помоги мне, Феликс, спаси меня от нее. Он падает лицом в подушку, и Феликс видит, как начинают мелко трястись плечи, а пальцы комкают край подушки в безнадежном жесте. Феликс понимает только то, что он ничего не понимает. Но это не важно. Он протягивает руку и осторожно проводит по коротким, никогда не отрастающим волосам, и тихо зовет: — Питер? Одно движение, и Пэн вскакивает, сворачивается клубком, опрокидывая Феликса на спину и устраивая локти у него на груди. Торжествующая улыбка скалится Феликсу в лицо. — Поверил! — резюмирует Пэн радостно и прищелкивает языком. — Если уж ты поверил, то и он тем более. Розыгрыш. Все-таки иногда Пэна хочется убить самому. — Не обольщайся, я всегда тебе верю, — отрезает Феликс, переворачиваясь на бок, специально стряхивая Пэна с себя. Тот только шире улыбается. Послушно падает рядом, сладко потягивается как огромная кошка и толкает плечом. — Поэтому-то ты там, где ты сейчас, — открывает он страшную тайну и почему-то принимается ржать. *** Радостнее всех, кажется, Тени. Она следит за старыми знакомыми с удовольствием кошки, ловящей мышь ради развлечения, а не чтобы утолить голод. Шепчет что-то Пэну на ухо, и тот смеется в ответ и отмахивается, потому сам Пэн, несмотря на внешнее спокойствие, все сильнее напрягается. Чем ближе развязка, тем больше он начинает опасаться, что что-то произойдет, и хотя у него на каждый план есть пять запасных, он все равно постоянно чем-то взбешен. Семья Генри оказывается не такой, как ожидалось, и хотя Феликс видит, что Пэну интересно играть с ними, факт остается фактом — каждое их движение, противоречащее слову Пэна, вызывает у того не ухмылку, а недовольную гримасу. Преимущественно из-за того, что мальчишка-спаситель не торопится даже доверять Пэну, не говоря о том, чтобы во что-то верить. Это похоже на морковку, сочную, дразнящую перед носом у осла. Стакан с водой в темнице, стоящий в противоположном от прикованного узника углу. Яркая конфетка, до которой ребенок не может дотянуться, потому что между ним и ею — прозрачная стена витрины. Тень каждый день приносит новое такое сравнение, ехидничает на ухо Феликсу, но тот не реагирует. Он понимает, что Тени сейчас одинаково нравится наблюдать как за гостями острова, так и за его хозяином, которого она давно уже не видела в таком настроении, но Феликс вовсе не обязан ее поддерживать. В конце концов, он на стороне Пэна, а не на ее, а чего она хочет, он так и не понимает. Вместо этого он делает то, что у него получается лучше всего и то, что больше всего нужно Пэну — освобождает его от любых дел, которые могут отвлечь. Он — сама предусмотрительность. Раскидывает часовых, следит за порядком, исполняет приказы еще до того, как они полностью прозвучат. Появляется в нужный момент и уходит, когда в его вмешательстве нет необходимости. Все кажется идеальным. И одиноким. Пэн и в случае Генри привычно играет на врожденной человеческой жестокости, которую умело вплетает в обычные мальчишеские развлечения. Подогревает внимание к себе разговорами о вере, с самым честным лицом рассказывая, какой Генри особенный и как он всем им нужен. Приманивает его к себе, в то же время заставляя отдалиться от семьи. Он все делает правильно, в конце концов, из особенного в Генри только сердце, а так он всего лишь мальчишка, которому всю жизнь никто не верил, и рано или поздно он купится на все, что скажет Пэн. Лучше бы пораньше, потому что Феликсу начинает надоедать происходящее. Они втроем сидят вокруг костра, в укромном уголке джунглей, там, куда не доберется вездесущая компания и где их не увидит Генри. Венди укрывает озябшие голые ноги протянутым Пэном плащом и задумчиво вертит в руках прутик с насаженным на него кусочком зефира. Заботливая Тень как-то притащила его на остров — всем понравилось. — Что будет, когда ты заберешь сердце? — спрашивает она у Пэна, почти с ужасом глядя на то, как он держит свой кусок пальцами прямо в пламени. — Перестану волноваться о своей смерти, — хмыкает он. Феликс не понимает, что это только что было. Кажется, раньше это было секретом. — А потом она разболтает об этом семейке, — замечает Феликс вслух. Какая разница, что сейчас подумает девчонка. — Конечно, разболтает. Правда, Венди? Пэн придвигается к ней и приобнимает за плечи, вынуждая вздрогнуть и беспомощно оглядеться по сторонам. Но по сторонам есть только Феликс, и он уж точно не собирается ее спасать. — Скоро будешь свободна, птичка, — весело обещает он, накручивая на палец ее локон, и кивает Феликсу. — Отпустим птичку, Феликс? — Отпууууустим, — тянет Феликс, подкидывая в руке нож. — Хоть сейчас. Пэн качает головой и вдруг замирает, стреляет глазами по сторонам и резко встает. — Не сейчас. Феликс, посторожи ее. Нож замирает в руке, опасно блестя острием. — Что случилось? Пэн жестом показывает — все нормально. — Нанесу визит нашему дорогому капитану. А то обнаглел слегка. Он пропадает, и Феликс остается наедине с Венди. Давно такого не было, тем более, в такой вроде бы мирной обстановке. — Он правда меня отпустит? Тема дня просто. — Тебе вроде бы уже все сказали, — напоминает Феликс, возвращаясь к вялому жонглированию. Девочка поникает, уставившись на прутик в руках. — Он постоянно лжет. Ты, может, не замечаешь, но он лжет. Феликс смотрит на нее с обычным уже презрением с ноткой жалости. Он не замечает — он знает, где, как и кому Пэн солгал. И что с того? — Это не твоя забота. Дальше они сидят в тишине, потому что говорить не о чем. Так, во всяком случае, кажется Феликсу. Ему уютно у костра и хочется поскорее узнать, что там устроил Крюк, и только. — Ты никогда не хотел вернуться домой? — Мой дом здесь. Он отвечает, не тратя ни секунды на раздумья, потому что это правда. Он не нелюбим и не потерян. Магия свирели обходит его стороной, тогда как даже сама Венди, девочка с любящими родителями и братьями, слышит ее, потому что здесь, на острове, чувствует себя совершенно чужой. Об этом он ей и напоминает. Она поникает еще больше — увядший без воды цветок, на живую птичку уже даже не тянет. Но не оставляет своей проповеди, только теперь говорит так, словно обращается к костру, лесу, зефирке — всему, чему угодно, кроме самого Феликса. Она рассказывает историю, «сказку» из тех, что так любят в его мире. Наивную, но чувствуется, что она в нее верит. В ней бездомный мальчишка-сирота замерзает на улице в канун праздника, у окна богатого дома, где уже начинается праздничный ужин, и счастливые люди смеются и танцуют. Мальчик мечтает оказаться там, и вдруг действительно вокруг него вырастают прочные стены, защищая от ветра, и он обнаруживает себя в кругу других детей, на празднике, таком же ярком и радостном, что он видел за окном, и он теперь тоже счастлив. — К чему это все? — интересуется он, когда Венди заканчивает. — Он умер, Феликс. Ему привиделось все это перед смертью, и только. Кажется, девчонка начинает сходить в своей клетке с ума. — Скучали? — раздается от кустов. Пэн выныривает из них, оглядывается и садится на прежнее место. — Все нормально? — уточняет на всякий случай Феликс. Пэн кивает и колдует себе зефирину — те, что принесла Тень, успели закончиться. — Чего только не узнаешь об истинной сущности людей, — фыркает он себе под нос и под двумя вопросительными взглядами поясняет. — Крюк — человек чести. Не подавитесь. Над этим Венди даже тихо посмеивается. *** О том, что такое театр, Феликс знает крайне мало. Он видел деревенский, но о тех постановках, о которых иной раз рассказывает Венди или сам Пэн, не имеет ни малейшего представления. Но как выглядит хороший актер и что нужно для удачной пьесы, он в курсе. Равно как и когда появляется экспромт. Пэн мыслит своими категориями, знаниями, которые обретаются за долгую и полную скуки жизнь. Ему кажется интересным в ключевой момент наплевать на планы и начать сочинять на ходу, переписывая все, что находится между началом и концом. — Главное, чтобы все закончилось так, как мне нужно, — говорит он готовому покрутить пальцем у виска Феликсу. — А уж как я до этого дойду, не важно. Но, похоже, у Пэна в руках все равно одни козыри, и Феликс успокаивается. Ему стоит большого труда не засмеяться, когда он идет по лесу и якобы не замечает слежки. В голове опять не укладывается, как этот глупый мальчишка вообще может быть носителем такого особенного сердца, и на долю секунды Феликса посещает мысль о том, что они опять ошиблись. Только вот песок доходит до критической отметки и ныряет под нее, и ошибка обойдется в таком случае ценой жизни. Тебе лучше сыграть свою роль на отлично, птичка. Иначе быть тебе чучелом в компании тыквенной головы. — Действуй по обстоятельствам, но если вас схватят, не сопротивляйся. Просто жди. Я тебя знаю, так что заруби это на другой щеке. Звучит как завещание. — Что произошло? Это самый частый вопрос в последнее время, и это невыразимо надоедает. Пэн потягивается и так и замирает, высоко задрав подбородок и раскинув руки. Так обычно стоят на краю пропасти. — Время нам с правнуком прогуляться к скале, — говорит он излишне спокойно. Очередь Феликса реагировать. — Он клюнул! С души падает камень, размера которого он все это время не осознавал. — Именно. На какое-то время моя магия ослабнет, и здесь дело за тобой. Тень они уже поймали — как они думают, пускай ловят вас. Едва я обрету всю силу, им конец, если не успеют убраться. Все звучит прекрасно, за исключением пункта об ослаблении магии. — Может, убрать их сразу? — предлагает Феликс, выразительно косясь на прислоненную к ноге дубинку. — Кучка подростков и ты во главе ее против Королевы и Темного? Если я захочу тебя убить, я сделаю это сам. — Выпусти Тень, а магия острова довершит остальное. — Чем? Ты? Слушаешь? — Пэн подходит совсем близко, возмущенно цокает языком. — Я — магия Неверленда. Пока я не поглощу полностью силу сердца, ты даже костер без спичек не подожжешь. — В таком случае, Королева перебьет всех, кого увидит. Пэн качает головой. — Ей не дадут. Доброта Спасительницы и ее родителей обернется для них кошмаром. Чуть позже, — он снова потягивается. — Мне пора, пока он еще чего не выкинул. — Питер, — зовет Феликс, успевая схватить его за плечо до того, как тот пропадет. — Будь осторожен. — Я почти оскорблен, — усмехается Пэн в ответ. — Готовься вновь смотреть на меня снизу вверх. Но все рушится раньше, чем Феликс успевает привыкнуть к мысли, что все получилось. Красивое лицо Реджины гнев уродует, особенно если видеть его так близко. Ее оттаскивают прочь, и он торжествующе смотрит, ощущая себя так, будто это его сейчас заполняет чистая и только ему принадлежащая сила. Спасительница взывает к мальчишкам, обещая им мамочку, он внутри умирает от смеха, и крюк на плече даже не кажется хоть сколько-то унизительным. Мелочь покупается первой. Феликс ведь предупреждал, что эти крысята их сдадут. И пусть он не уверен, что Пэн действительно скрывается в дереве, так рисковать нельзя. Он рычит на мальчишек, потерявших страх, и, будь его воля, он бы снес им головы за подобную дерзость, но Пэн приказал не вмешиваться, и Феликс сдерживает себя, не смея ослушаться. Им все равно уже не победить, потому что это уже сделал Пэн. Для них все кончено. Мальчишка мертв, как бы они не изгалялись. Венди на удивление молчалива, отмечает он про себя. Так и быть, не станешь чучелом. Он послушно поднимается на борт «Веселого Роджера» и смотрит на Крюка так, что тот предпочитает отойти сам. Он чувствует на себе взгляд Принца — тот разглядывает его, ощупывает, пытается понять. Феликс скалится в ответ и подмигивает. Тинк тоже смотрит на него, но как-то безучастно, и на ее присутствие он даже не реагирует. Остается совсем немного, прежде чем Пэн влетит сюда, удивив их всех в последний раз перед смертью. А кораблик Феликс, пожалуй, заберет себе. Больно приглянулся. Когда троица чуть ли не падает на палубу, наперегонки несясь к распластанному на плаще неподвижному телу сына, Феликс отказывается верить своим глазам. Это не может быть. Не может. Неможетнеможетнеможет. Это какой-то трюк Пэна, чтобы потом ударить совсем неожиданно. Все то время, пока счастливое семейство устраивается на корабле, Феликс шумно дышит и царапает рукой палубу, но сидит на месте. Приказ Пэна эхом отдается в голове, и он его не нарушит. Вытряхнутый из коробки Темный бросается в каюту Генри, теперь все несутся следом за ним, и Феликса на секунду отпускает почти удушивший несуществующий ошейник. Тень распластана по парусу, но он чувствует присутствие Пэна, ощущает каждой частичкой тела эту магию. Если бы не гордость, он завыл бы в голос, видя, как довольный Темный сообщает, что Пэн заперт в ящике Пандоры. Он не верит в то, что происходит. Не верит и не собирается, как бы реалистично все это не выглядело. Как бы ни хотелось подняться и наброситься, вцепляясь в ближайшую глотку. Он утыкается взглядом в бочку, уходя в себя, закрываясь от происходящего вокруг. Пусть воркуют сколько угодно. Он верит в Пэна. И из этой пыльной коробки есть выход, выбрался же Темный. И Пэн выберется. Он не проигрывает. Никогда не проигрывает. Проклятый мальчишка выбирается подышать воздухом, и едва Феликс его видит, желает изо всех, чтобы тот свернул себе шею, спускаясь по ступенькам. Поскользнулся и расшиб себе голову, пока идет сюда. Подавился содержимым этой миски. Понимание того, что ему говорят, приходит не сразу. Мальчишка мешает ему продумывать варианты — как добраться до заветного ящика, как заставить Румпеля снять заклинание. Не схватить ли мальчишку, пока он рядом? Слова всегда остаются словами. Этот взгляд Феликс узнает на любом лице. Как Пэн и обещал — он смотрит на него снизу вверх, в невыразимом восхищении. И на мгновение забыв о безопасности, он озвучивает, больше для себя: — Вы поменялись. Пэн протягивает ему миску тем же жестом, что вручал кокосовую скорлупку. Победа за ними, а отпраздновать ее они успеют. Но он все равно не отказывает себе в удовольствии поблагодарить его, назвав по имени. Согнать с лица улыбку невыносимо сложно, но приходится сделать это, чтобы никто ничего не заподозрил. Но она тут же возвращается, едва Феликс слышит привычное, пусть и произнесенное чужим голосом: — А теперь поиграем. Он бросает на Феликса еще один взгляд, обещающий — как ни банально это кажется — что все будет хорошо, и возвращается к семье, которая вьется вокруг, как пчелы вокруг улья. Феликсу даже немного их жаль. Совсем чуть-чуть. Как муравьев, которых сейчас раздавит сапогом. *** Феликс вылавливает Пэна взглядом и не спускает с него глаз. Даже когда они причаливают. В пути его морил сон, и как бы он ни старался с ним бороться, веки опускались. Сказывалось напряжение. Усталый взгляд пересекся со взглядом Пэна — и тот кивнул одобрительно, склоняя голову набок, мол, спи, ничего не случится. Феликс пообещал себе, что это всего лишь на минутку, но очнулся только тогда, когда корабль заново оказался на воде. Яркое солнце поначалу заставляет щуриться. Мальчишки перешептываются, оживают, что-то спрашивают. Феликс молча поднимается и подходит к борту. Новый вид никак его не трогает. Пэн, не переставая, на него косится, будто Феликс собирается пропасть. Даже когда его обнимает Спасительница, он все равно выворачивает голову так, чтобы видеть, что происходит позади. Та целует его в подставленную щеку. Они слишком ослеплены своим мнимым триумфом, чтобы обратить внимание на странности Генри. Идея закинуть его за решетку вызывает у Феликса только одну реакцию — протест. Как тогда он сможет следить, чтобы ничего не случилось? Но Пэн приказывает, и Феликс проглатывает все свое неудовольствие. У него есть план. Да и Тень наверняка недолго будет жариться на солнышке. Его оставляют одного, без единого человека охраны. В другое время он бы ожидал увидеть Реджину поселившейся по другую сторону решетки и злорадно разглядывающей его, но даже ее пригласили на праздник. В клетке безумно скучно. Венди бы посмеялась над ним сейчас, но по-хорошему, ее бы сейчас сюда, с ее историями. Или Тинк. Или хотя бы Тень. Феликс укладывается на узкой койке, согнув слишком длинные для нее ноги и закинув руки за голову, и закрывает глаза. Вдруг приснится что интересное. Но ничего не снится, а просыпается Феликс от того, что на него смотрят. — Выкладывай, — говорит он, не открывая глаз. Вес взгляда Тени он узнает и без этого. Та, оскорбившись, хлещет его по лицу шершавой бумажкой. — Смотри и запоминай, — шипит она, нетерпеливо подергиваясь. — Иди туда. Сейчас иди. Ключ уже вставлен в замок, остается только повернуть. Феликс вглядывается в схематично набросанную карту, мысленно повторяет отмеченный путь. Лес, к которому ему нужно выйти, недалеко. Теперь, когда на город опустился вечер, его даже хочется рассмотреть. Чем Феликс и занимается, пока следит, не попадется ли кто на пути. Здесь есть своя собственная атмосфера, отличная от Неверленда, но в то же время удивительно похожая. Закрытый мирок, куда не каждый может попасть и не каждый выйти, тем более, без последствий. Лес здесь тоже особенный. У него будет время прогуляться здесь и осмотреться, а если повезет — и поохотиться. Наверняка Пэн захочет перетряхнуть здесь каждый угол, как раз будет время. Едва он поднимается на пригорок, Пэн хватает его за руку и тянет на себя. Обниматься с ним в этом теле безумно неудобно, но не жаловаться же в самом деле. — Хитрый ты ублюдок, — говорит он наконец, и Пэн смешно морщится и с самым серьезным видом кивает. Сказать по правде, Феликс настолько знает мимику и жесты Пэна, что и сейчас вместо чужого лица видит то, которое давно уже привык видеть рядом. Только несколько пониже, достаточно, чтобы начать ржать, съезжая по стенке, когда Пэн не может дотянуться до нужного флакончика. Феликс с церемонным видом смахивает его в мешок и выразительно потрясает. Тело Реджины на полу поначалу кажется ему мертвым, но Пэн говорит, что просто вырубил ее. — Не могу лишить ее удовольствия поучаствовать в проклятье. Феликс видит, что за этой целеустремленностью прячется еще кое-что, что Пэн пытается скрыть, но не настолько, чтобы Феликс не понял. Питер Пэн мстит. За то, что ему пришлось так долго ждать, за все нарушенные планы, за банальное хамство на острове. Мальчишкам — за предательство. Семейке — за все остальное. Он шагает по давно вытоптанной тропинке, Феликс следует за ним, поигрывая мешком. Склянки и еще невесть что звенят в такт их шагам. — Ты не перестаешь меня удивлять, — признает он. Обставить Королеву меньше, чем за день. Впечатляет. Склянки летят в бездонный колодец, пропадают в его темноте. Феликс не может перестать улыбаться, но к чему скрывать радость, если теперь уже все равно, поймут ли что-то о подмене окружающие. Впрочем, судя по состоянию Реджины, они уже в курсе. Им же хуже. Он вспоминает себя-давнего, на краю леса, наблюдающего за мальчишкой, стащившим, как ему тогда показалось, его пса. Мог ли он тогда думать, как все обернется? — Чего-то не хватает? — уточняет он, видя, как замер Пэн. Сейчас с них станется что-нибудь забыть. Впрочем, все поправимо. Пэн озвучивает цену проклятья, и Феликс мгновенно прокручивает в голове возможные варианты оплаты. Мгновенно — потому что если уж быть честным, вариант только один, и он стоит сейчас, уткнувшись взглядом в бездну колодца. Он бросает почти наугад, рассудив, кто может быть ближе одновременно Пэну и в прежнем, и в этом теле. Румпельштильцхен. Пэн даже с этим лицом умудряется высмеять его одним движением брови. — Никогда его не любил, — его едва ли не передергивает от такого предположения. Внезапное волнение ледяной змеей проползает по позвоночнику. — Кто тогда? Кого ты любишь? Феликс знает, кого. Больше всех на свете Пэн любит только одно существо — самого себя. Он же не собирается в самом деле… Теперь уже Феликса передергивает от одной мысли. Жертвовать собой ради собственной победы чересчур даже для Пэна. Он на это надеется, во всяком случае. Он пропускает первую фразу мимо ушей, задумавшись над мгновенно занявшей голову идеей. Но что-то внутри само реагирует на слово «верность». Лучше бы он не слышал. — Только один человек всегда верил в Пэна. Впервые Пэн загадывает загадку, ответ к которой можно найти с первого раза. Единственная мысль, оставшаяся в голове после этих слов прорывается наружу: — Я. Шелест позади на мгновение отвлекает, но лишь на одно короткое мгновение. Пэн, похоже, ничего не слышит и принимает его движение за попытку сбежать. Это похоже на очень точный удар. Ничего особенного, кажется. Слова почему-то доходят с опозданием, и Феликс слышит это спокойное: «Будь польщен» только тогда, когда легкие крошатся под невероятной силы сжатием. Он задыхается несколько бесконечных секунд, уже ничего перед собой не видя. Глаза застилает то ли кровь, то вид собственного сердца в совершенно чужой руке. Уже нет разницы. …мог бы спросить. …как он теперь будет один… …перед смертью должен быть праздник, где же обещанный праздник?.. Слова кружатся, как никогда осязаемые, танцуют, бьются бабочками в волшебной банке, песчинками, навечно заключенный в стеклянный плен. Вместо острого кирпича Феликс чувствует под ладонью теплую гладь, внутри которой словно шевелится что-то живое, щекочет, царапает, но не сильно. Он прилагает невероятные усилия, чтобы открыть глаза, ожидая чего угодно, и тут же не может вдохнуть от понимания, что вообще может чего-то ожидать. Вокруг почти ничего не изменилось, нет только Пэна. Лес стоит, как и колодец, к стене которого он прижимает руку. Ребра болят так, что хочется выдрать их собственной рукой, и именно эта боль милостиво подсказывает ему то, чего он еще не успел понять. Он жив. Почему — не важно. Непонятно — зачем? ***It's not like you to say sorry I was waiting on a different story This time I'm mistaken For handing you a heart worth breaking
Сторибрук кажется несоразмерно чужим, что неудивительно — он и не помнит, когда видел даже замшелую деревеньку, не говоря уже о городе. Городе совершенно другого мира, пусть он и создан магией. Здесь все совершенно незнакомо, совсем не так, как в Неверленде. Неверленда больше нет, напоминает себе Феликс. Где-то там остался остров, но всего, что составляло именно Неверленд — его Неверленд — теперь не существует, как не существует его самого. Он рассыпался пылью уже несуществующего сердца. Досада-то какая. Джеку не нравится настроение хозяина, и он кладет голову ему на колени, трогает лапой, заглядывает в глаза, словно напоминая — эй, ты не один, здесь теперь я. Феликс рассеянно треплет его по горячим бархатным ушам. О том, что будет дальше, думать не хочется, но приходится. Пережившая несостоявшееся проклятье компания не даст ему жить спокойно. Сейчас они слишком заняты попытками понять, что произошло с проклятьем, но в какой-то момент эта часть истории так или иначе окончится. Пэн не проигрывает — и сейчас он тоже еще не проиграл. Феликс мог бы предположить, как он распорядится временем теперь, но не делает этого. Как показала практика, он до сих пор совершенно не представляет, кто же такой тот мальчишка, давным-давно протянувший ему руку и представившийся: «Питер. Питер Пэн», словно это что-то поясняло. В любом случае, о нем вспомнят. О нем и обо всех прочих Потерянных мальчишках, которых Спасительница пристроила по семьям. Только он остался жить в одиночестве — убрался с глаз раньше, чем его успели схватить. Ему не привыкать. Вот только заняться теперь нечем. Он выбирается поохотиться — удивительно, но в лесу по-прежнему есть дикая живность, не дающая и ему, и приблудившемуся псу умереть с голоду. Кажется, пройдет немного времени, и все забудется, и дружба, и предательство, и остров, оставшись тем, чем он был когда-то, когда Пэна еще не было. Местом, куда дети попадают в своих снах. А он уже давно не ребенок. Он вспоминает сказку Венди — и вдруг понимает, за что девчонка так зацепилась. Этот праздник, который снится ребенку перед смертью — и есть Неверленд. Пэн подбирает таких уличных попрошаек и уносит в свою сказку, но в конце они просто умирают, даже не осознавая этого. Со стороны всегда видно лучше, даже через прутья клетки. Он кривит губы в усмешке, но смеется лишь над собой. Пэн… Проклятый ты кукольник. Как ловко он втянул его в игру именно тогда, когда ему понадобилось. Тинк предупреждала его, но не о том. Он вовсе не стал таким же, как Пэн, это просто невозможно. Куда бы ни заводила игра, Пэн оставался хладнокровен, сосредоточен. Феликс позволил азарту взять верх и упустить момент, когда Пэн пристегнул к его воображаемому ошейнику короткую цепь, которую невозможно было разорвать. Вот только… Он знал, что занимает особое место. Знал, в какую цену встало проклятье Злой королеве. Знал, что Питер Пэн — эгоистичная тварь, и его это полностью устраивало. Он был готов идти за ним до последнего круга ада, просто потому, что когда-то сам так решил. Сам решил нырнуть в эту бесконечную глубину собачьей преданности. Сам закрыл глаза тогда, когда стоило их открыть, а не упиваться собственной значимостью и презрением к Мальчишкам, которые не знали правды. И в тот последний момент успел порадоваться тому, что Пэн, черт бы его побрал, оценил его преданность настолько, чтобы назвать самой любимой игрушкой. Только вот проклятье все равно не сработало. Ты всегда в него верил, и поэтому ты там, где ты сейчас. Ты виноват во всем сам, Феликс, чего же теперь ты теперь скулишь тут, на пару со своим псом? Он замирает, отрываясь от созерцания огня в подобии печки. С Феликсом-то все понятно, но почему скулит пес? Здесь никого не должно быть, кроме еще одного человека. Корабль Крюка пуст, и только сам капитан появлялся тут пару раз за те два, кажется, месяца, как милостиво оставил Феликса прятаться здесь. Непонятный жест, но потом Феликс догадывается о его причинах. Крюк пытается измениться, стать достаточно хорошим, чтобы на него в очередной раз взглянула Эмма. И пусть этот его поступок она скорее засчитает за предательство, если узнает о нем, Крюк все равно его совершает. Она не узнает, а ему нужна в первую очередь собственная уверенность в том, что он способен кому-то бескорыстно помогать. Вот он и помогает, позволяя Феликсу жить на корабле. Поначалу он думал, что придется торчать там взаперти, но потом оказалось, что он вполне может выбраться в лес — почему-то его не замечают. Видимо, пока везет, но он все равно не теряет осторожности. И поэтому поднимается, давая псу знак — молчать. Умная животина тут же перестает поскуливать, лижет протянутую руку и пристально смотрит, словно предупреждая. — Крюк? — зовет Феликс, чувствуя, как в животе туго скручивается что-то отвратительное. Это не Крюк, иначе пес бы не реагировал, никогда не реагировал, но кого тогда принесло сюда и чем ему это грозит… Чистый пронзительный звук свирели разливается по каюте, с каждой нотой обволакивая пространство, заполняя его более привычным для себя: шуршанием ветра в густых ветвях, легким стрекотом кузнечиков, шумом разбивающихся о камни волн и ребристой дорожкой луны, пропадающей у горизонта. Потрескивает костер, облизывает свежий хворост и насаженную на прутик рыбешку, а где-то вдалеке раздается боевой мальчишеский клич, и его эхо бьется о невидимые стены. Шелестит, едва слышно, песок, стекающий из одной части стеклянной ловушки в другую. Питер Пэн сидит на полу, прикрыв глаза, и играет. Красный плащ кажется живым и по-человечески теплым в отсветах огня. — Тебе лучше сказать, что ты мне снишься, — он едва способен выговорить фразу, зачарованный музыкой настолько, что разум не до конца осознает, кто перед ним. — Или я тебя убью. Пэн поднимает голову, отнимает свирель от губ — но музыка не смолкает. Или это только кажется? — Не убьешь, — говорит он мягко, так, как раньше только притворялся. «Потому что тебя уже нет», — хочется сказать Феликсу. — Потому что меня никогда не было. — Скажешь это всему городу, когда они явятся вырывать тебе сердце. Молодец, Феликс, веселая шутка, в твоем-то положении. Пэн рассматривает его — ни тени сожаления или угрызений совести, но в то же время совершенно пустые блестящие глаза. — У меня нет сердца, Феликс, — прерывает он музыку, и та распадется сотнями осколков, Феликс почти слышит, как те звенят. — У меня никогда его не было. Я же не человек. Зачем, по-твоему, мне понадобился Генри? Будь оно у меня, я бы не глядя отдал его проклятью, и оно бы сработало. Тебе ли не знать, кого Питер Пэн любит больше, чем тебя. Нужно что-то ответить. Или хотя бы что-то почувствовать. Не выходит. По словам Крюка, Пэн мертв. Он унес с собой Темного, все-таки пожертвовавшего собой ради внука и заколовшего кинжалом их обоих. Только Феликс знает, что на самом деле это невозможно, как невозможно убить Тень какой-то кокосовой скорлупкой. Это все — лишь выдумки, чтобы окружающие в нужный момент в них поверили. Глупцы. У пса нет никаких размышлений, и он бросается на защиту хозяина, с одного короткого прыжка вцепляясь в руку. Свирель падает на пол. Пес зло урчит, сжимая челюсти. Пэн не двигается, никак не реагирует, только смотрит, выгнув бровь. Оказывается, не всегда нужна магия, чтобы управлять временем. Иногда мгновение способно растянуться на невероятно долгую вечность. — Питер, фу, — наконец, отмирает Феликс. Пес послушно отпускает руку и садится рядом, весь напряженный, готовый к еще одной атаке, если понадобится. — Ты назвал собаку моим именем? — в голосе Пэна недовольство мешается с едва ли не гордостью. Феликс отвечает раньше, чем думает: — Будь польщен. Все равно он только что это придумал — пес реагирует на команду, не на имя. Он подходит ближе, наклоняется — посмотреть на укус, но на руке нет ни следа. Непонятно. — Как это? — спрашивает он, указывая на запястье, и оно тут же расплывается перед его взглядом, превращаясь в черный полупрозрачный туман. — Хреново, Феликс. Чертовски хреново. Тень. Пэн как всегда успел исчезнуть за секунду до взрыва, и тело, погибшее от удара Румпельштильцхена и утащившее его с собой, осталось просто телом. Что бы ни произошло, Феликс все равно не может не поразиться. — Питер Пэн не проигрывает, — почти восхищенно говорит он, но язвительность, наследство Пэна, само сочится наружу. — Даже если он остался совсем один. Даже если проклятье не сработало, потому что он никого не любит. — Выходит, ты тоже ничего не знал, — говорит вдруг Пэн и дергается, словно его ударили. Трясет головой и шипит на кого-то. — Заткнись. Ты мне все чуть не испортила. Феликс ехидно посмеивается: — Все-таки вас двое. Весело, наверное. Может, он все-таки спит, и ему снится весь этот бред? Абсурдность происходящего зашкаливает, их островная шайка в худшие времена была нормальнее, чем притащившийся сюда и разговаривающий сам с собой Питер Пэн. Ему на самом деле совершенно не весело. Ему банально больно болью оставленной на привязи собаки, и он неожиданно ловит себя на мысли, что понимает, как чувствовали себя все они: Белфайр, Генри, Румпельштильцхен, когда отказывались верить однажды бросившим их родителям. Ему хочется, чтобы Пэн убрался туда, откуда явился, и никогда больше не объявлялся в его жизни. Он никогда не сможет возненавидеть его по-настоящему, то, что он чувствует сейчас — самое близкое к ненависти, что может быть. И имя ему — обида. Феликс отходит в угол, к печке, и усаживается рядом, приваливаясь к стене. Рядом с огнем находиться как-то легче, сказывается островная привычка к постоянным кострам. Мгновение — и Пэн оказывается рядом, становится на колени и протягивает руку к подвеске с перьями, проводит по ней пальцами так, словно впервые видит. — Она всегда тебя выделяла, — улыбаясь чему-то, говорит он. — Наверное, и любила поначалу куда больше, чем я. И чем меня, — и сообщает доверительно, как на исповеди. — Знаешь, мы давно уже с ней не были вместе. Ощущение, будто я схожу с ума. Феликс хмыкает: — Неужели? — Неумолимый Времь — дедушка. Неумолимая Времия — бабушка. Неумолимое время… — он не перестает улыбаться, а Феликс с удивлением вслушивается в интонации и не может заставить себя оттолкнуть все еще треплющую перья руку. — Знаешь, почему проклятье на самом деле не сработало, Феликс? Знаешь, почему ты все еще жив, а я, можно сказать, мертв? Знаешь, кто во всем виноват? — Ты? Пэн отрицательно качает головой и укладывается Феликсу на плечо, так, словно ничего не случилось. Привычный вес отдается мгновением острой боли. — Это вы виноваты. Ты и Тень. Я притащил тебя в Неверленд, чтобы понять, почему ты не слышал свирель. Это ведь твоя псина привела тебя ко мне, а не музыка. Потом ты убил Зверя. Подружился с Тенью. Поверил в меня так, как не верил никто, — он цепляет Феликса пальцами за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Безжизненность в них стремительно заполняют ярость и воспоминания. — Помнишь, когда Тень тебя наказала? О нет, не наказала. Спасла. Сама уже не помнит, чье сердце я вышвырнул в колодец. А твое оно тогда заменила. Вырвала и спрятала. Только ты не стал меньше верить. Как так? Слова укладываются невозможно медленно, нужно гораздо больше времени, чем отводится на их произношение, чтобы принять их. — Она все-таки и правда сделала меня таким как ты? Бессердечным? — Она вернула его. Чертовка. Пэн почти восхищен, хоть Тень и угробила его план. Но тут же спохватывается: — Что значит — сделала таким же? Теперь очередь Феликса объяснять. Вздохнув и прикрыв глаза, он вспоминает и пересказывает кажущиеся никогда не происходившими разговоры о том, как он изменился. И не открывает, чувствуя, как руки Пэна ложатся ему на плечи. — Ты никогда не был таким же. В этом-то и суть. — Ты опять за сердцем пришел? Руки едва заметно вздрагивают. Пэн кажется оскорбленным, и на сегодня это пока что самое абсурдное из зрелищ. Феликс уверен — может стать хуже. — Хочешь, я расскажу тебе пару историй? Коротких, достаточно, чтобы заполнить все те дыры, которые так затягивают тебя своей пустотой. И начинает рассказывать. Феликс не успевает следить, как желание ударить сменяется почти что обожанием и обратно. С того момента, как Генри появился на острове и Пэн начал разговаривать с ним, у него появилась новая идея, следующая к выполнению после получения сердца. Ему давно уже было мало Неверленда, но он зависел от его магии, и пусть и в других мирах его силы оставались, он не был уверен, что им не понадобится подпитка. А потом появился такой удивительный шанс — забрать сердце истинно верующего, сердце, которое сделает его реальным и даст ему бессрочный источник магии и бессмертия. С ним Пэн смог бы получить все, что угодно, тем более, в мире, где магии нет. Оставалось лишь найти способ перебраться в Сторибрук так, чтобы никто уже ему не помешал. Он хотел, чтобы его поймали. Приказал Феликсу и Тени не вступать в открытый бой, если кого-то из них схватят. Набрал одних сирот, которые повелись бы на сказки, которые непременно рассказала бы им Спасительница. Раззадорил якобы сына и всю семью. И все прошло так, как ему хотелось, и он перебрался в Сторибрук и перетащил сюда тех двоих, кто был ему нужен. И оставшись без них на сравнительно небольшое время, оступился. Сама магия не дала ему провернуть то, что он собирался сделать поначалу. Вырвать сердце Генри, находясь в его теле, выпуская магию веры клубами зеленого тумана, пропитать ею саму землю, как было в Неверленде. Вернуться обратно в свое тело и взлететь следом за Тенью, наблюдая за своим личным зоопарком. А потом передвинуть границы, делая их все шире. Но заклятье Реджины оказалось сильнее, и его ослабевшая магия не смогла его перебить. Она зачаровала сердце Генри, чтобы никто не смог его вытащить, и это был действительно «никто». И пока Феликс нес ингредиенты к колодцу, Пэн молча осознавал, что в этом мире у магии есть цена, и у него есть два варианта — проиграть или заплатить ее. То есть, только один. Только вот он не знал о совершенном когда-то Тенью обмене, и проклятье рассеялось, не зацепив даже городок. — Ты знал меня лучше, чем кто-либо. Ты не должен был удивиться, — сказал он, переводя дыхание. — Поэтому я и не удивлен, что ты жив. В глубине души Феликс ждет какого-то оправдания. Совершенно несоответствующего Пэну оправдания, такого, за которое Феликс сможет зацепиться, чтобы проще было решить, как ко всему этому относиться. — Так зачем ты явился? Пэн поднимается на ноги, потягивается, задевая руками полки. — Я едва не проиграл из-за тебя, Феликс. Я хочу, чтобы ты помог мне победить. Как раньше. — Так больше не будет. Он не может простить. Найти оправдания, поговорить, вспомнить — да, но не простить. Не того, что стал разменной монетой, нет. Того, что Пэн не дал ему выбора. Это он ему и говорит. — Веришь, впервые не знаю, что ответить, — признается Пэн. У него блестят глаза, будто он вот-вот заплачет, но Феликс слишком долго пробыл рядом с Тенью и знает, что это именно она смотрит на него своими стеклянными глазами. — Не отвечай. — Я мог бы заставить Тень отдать мне настоящее сердце, и ты был бы мертв. А вот это уже слишком. Феликс встает, подходит к Пэну, нехорошо улыбаясь, так, будто перед ним одна из очередных жертв. И, схватив за горло, прижимает к стене. — Тебе следовало именно так и сделать. Я все равно мертв, а ты получил бы, что хотел. Пэн начинает хохотать так, что пес вскакивает, а Феликс отступает едва ли не в ужасе — настолько сумасшедшей выглядит картина. — Ты… ты… — Пэн пытается говорить, но слова тонут в истерическом смехе, по его телу проходит волна — он едва удерживает контроль над своим видом. А потом резко замолкает, будто лишается дара речи. Феликс подозревает, что это Тень каким-то образом его заткнула. Встряхнувшись, он ощупывает шею и говорит, уже нормально, то, что в очередной раз за вечер переворачивает Феликсу жизнь. — Ты все еще веришь в меня. Магия Неверленда основана не столько на магии, сколько на вере, и я — ее создание, а ты — единственное, что от него осталось здесь. Ты все еще в меня веришь, и только поэтому я все еще существую. Знаешь, каково это — держать в руках вырванное, еще бьющееся сердце и иметь возможность раздавить его или сохранить? Иметь над ним власть? — он дергает Феликса за рукав и вкладывает свою руку в его. — Почувствуй. Потрясающе. Феликс чувствует только руку — привычно-теплую. — Я проиграл, — шепчет вдруг Пэн, и пальцы впиваются в запястье Феликса. — Я загнал себя в такую ловушку, связавшись с тобой, и теперь не знаю, как из нее выбраться. Меня переиграла собственная Тень. — Сыграй мне. Пэн смотрит на него как на сумасшедшего, подозрительно-уязвленно, а Феликс добавляет: — На твоей настоящей свирели. Только не сейчас. Ему хочется проверить одну догадку, но ему нужно время, чтобы перебрать собственную память, поставить на место недостающие детали, заботливо выданные сегодня Пэном, и понять, кто и что он теперь. Он допускает мысль, что Пэн лжет, что Тень с ним в сговоре, а сам он снова упустит какую-то деталь и попадется второй раз на ту же уловку. Он знает единственное средство понимания, то, что вернее его собственных чувств. Он не слышал игры Пэна сотни лет, и если вдруг сейчас услышит — значит, все рухнуло окончательно. — Когда? — спрашивает Пэн. Ему не нужно ничего более пояснять, он сам все понял. Феликс пожимает плечами, мол, сам решай. Свирель будто ждала своего часа, прячась в складках плаща. Пэн достает ее и подносит к губам так, как делает обычно все — уверенно и без колебаний. И непонимающе хмурится, дунув в нее несколько раз. — Я ничего не слышу, — медленно говорит Феликс, чувствуя, что и на этом все не закончится. Пэн пытается играть, но после каждой попытки только становится все озадаченнее, трясет свирель, стучит по ней пальцем. Безрезультатно. И впервые Феликс видит Пэна… потерянным? — Ты тоже, — он утверждает, не спрашивает. Брови Пэна взлетают, и лицо приобретает удивленно-мальчишеское выражение. — Это тоже из-за тебя, — озвучивает он приговор. — Теперь ты просто обязан мне помочь. Ветер, которого здесь не может быть, треплет перья в волосах, щекочет ими шею. — С чего ты решил, что я прощу тебя? Пэн вскидывает голову, и его взгляд окончательно теряет пустоту, обещая теперь приключения и еще больше проблем. — Я верю, Феликс, — он не глядя ломает свирель в руках одним резким движением и, отбросив половинки в стороны, повторяет еще более уверенно, хотя, казалось бы, куда еще. — Я верю.