Лэ о Любви

Глава шестая, мужская. Чудо за стеклом. Все-таки учителя были правы, повторяя, что роа лишь одеяние феа. От того, что банальность затерта, она не становится ложью: мы, молодые, часто забываем это, гонясь за многоцветьем нового, где, кстати, часто и скрывается ложь. Искажение появилось после того, как прозвучала мелодия. Вот и сейчас, стоило заснуть с твердым намерением выздороветь, и проснулся я совсем другим. Конечно, до полного выздоровления было еще далеко, но предательское безразличие, которое только и может открыть дорогу к телу эльдар для смерти, покинуло меня. Слабость уже не переполняла тело, а лишь обволакивала его пеленой сонной истомы, а боль вообще покинула меня, еще недавно бывшего её, казалось, вечной вотчиной. Я с удовольствием вдохнул пахнущий сухими осенними травами и кислым крестьянским хлебом воздух, вбирая, в себя своеобычные запахи крова, оказавшего мне честь приютом, и с почти чувственным удовольствием провел рукой по волосам. Конечно, до привычного знамени цвета ночи, полощущегося в такт боевому плащу, еще далеко, но они отрасли уже на полторы ладони, и разметались по тонкому льну подушки легким чистым шелком. Чистым? О, Эру Песнопевец, но я же, хотя и сквозь муть горячки, помню, в каком виде пребывал последние недели. Тот колтун, который я видел в луже перед тем, как краски заката затянули мой взгляд, не мог иметь ничего общего с нынешними тщательно промытыми прядями. Я с замиранием сердца провел рукой вдоль тела. Точно, под прохладным льном простыни на мне ничего не было. Кожу залила багровая лава жгучего, невыносимого стыда: даже в пыточных Тангородрима заключенному оставляли последнее убежище достоинства - хотя бы набедренную повязку. Я уже почти вскочил в костре гнева и стыда, но тут другой стыд, холодный, как ручьи, отбросил меня обратно. Я вспомнил коридоры Палат Исцеления, переполненные после великой битвы, где пал сам Фингон, а многие были ранены: разве у целителя есть иной путь? И благодарность моя должна быть безмерна, ведь ей пришлось не только лечить меня, но и, для начала, просто отмыть. То, что у нас всегда вершили родственники или друзья раненого, да и уход за телом зачастую поручался им же. Айралин пришлось взять на себя не только работу целителя, к которой, судя по комнате, где я очнулся, она привычна, но и не самый славный труд санитара. Но теперь с этим покончено, пора брать свою судьбу в свои руки - для начала хотя бы судьбу своего роа. Завернувшись в простыню, я поднялся на ноги. Мир вокруг слегка покачивался и кружился, но бревенчатые, сохранившие структуру живого дерева, стены, давали вполне достаточную опору, чтобы не заблудиться в поплывшем мире. Сквозь низкие и широкие, в одно бревно, окна, солнце заливало фамильным золотом владыки Гондолина всю небольшую комнату, треть от которой занимало мое ложе. Из-за открытой двери слышался какой-то шум. Держась за стенку, я добрался до дверного проема и устало уперся в косяк. За порогом оказалась кухня: Айралин стояла ко мне спиной, и осыпанные прихотливой рыжиной растрепанных волос плечи её вздрагивали. Поздоровавшись с хозяйкой и проявив учтивый интерес к её заботам, я наткнулся на разгневанную отповедь настоящего целителя, что в сочетании с раскрасневшимся, перепачканным мукой, почти детским личиком, растрепанной прической и слезящимися глазами выглядело умилительно. Мои губы невольно растянула улыбка, я просто не мог не выразить свою благодарность и восхищение целительским искусством в самом уважительном и изысканном стиле, создавая восхитительный художественный диссонанс. Однако в ответ я столкнулся с наивным восхищением девочки, стремящейся к новому знанию, и лишь боязнь разрушить зарождающееся понимание заставила меня ограничиться всего несколькими словами об искусстве эльдар. В ответ восхищенно сияющие глаза, еще один оммаж верности эльфам, который напомнил мне о нашем недопустимом небрежении смертными. И меню будущего обеда. Попытка перевести разговор на мои дела привела к еще одному, искреннему и смущающему, рассказу о верности и чести - не рассуждающей верности и любви, замешанной на восхищении. Я не знаю, чем следует отвечать на такой дар: дар от того, чью жизнь ты осветил просто своим присутствием. Груз ответственности за весь наш народ сомкнул мои уста. Заметив моё смущение, хозяйка решила развеять его ответным экскурсом в культуру адан. Оказывается, они также способны на возвышенные метафоры: даже в такой утилитарной области как кулинария. От такого образа в восторге был бы весь Гондолин, а гномы в момент поедания Белегоста стерли бы себе все зубы. Даже Лоссариэлю, наверное, понравилось бы! Но Айралин должна знать, что принимает в своем доме не светлого князя нолдор, но жалкого бездомного изгнанника, не имеющего за душой ничего, кроме дареной её же простыни. Я постарался увязать свою историю в наименьшее количество слов и не вызывать жалости к себе. И вновь отповедь лекаря, но в конце мне была предложена стеклянная (а стекло - редкость даже у синдар) банка с ярко-рубиновым, прозрачным содержимым, в глубине которого застыли золотистые искорки, и в комнате запахло малиной! Сейчас, ранней весной! Некоторые из женщин эльдар владеют искусством сохранять плоды свежими в течение всего года, но здесь-то ягод не было, а запах был. Вкус, как оказалось, тоже - он был даже более насыщенным, полным медовой сладости. А безыскусная попытка уверить меня в том, что за угощением стоит лишь холодный ум лекаря, согрела душу, как последний весенний снег согревает нахохлившегося, намерзшегося за холодную зиму снегиря. Я ел невиданное ранее лакомство, из глаз катились слезы, а в душу возвращалось дыхание жизни.