Лэ о Любви

Глава пятая, женская. Сны, в которых все сбывается. С возвращением Финмора вокруг Негбаса загорелись леса. Август похож на наследника богатого, щедрого дома - баловень и всеобщий любимец, в золотой парче, с кубком сладкого, темного и терпкого молодого вина, часто не задумывается он о других. И, хоть и дарит щедро полною ладонью крупные плоды, но, упиваясь сухой жарой и заливающим сухостой солнечным светом, не обращает внимания на первые, едва поблескивающие искры. Огонь неистовствовал с северных хребтов до Ненинга, по берегам которого сохла и превращалась в неровные черепки непрочная речная глина. Травы совсем поникли, метелки семянок тяжело склонялись к горячей земле. Скот потерял покой: покрывались крупными каплями пота пятнистые, поголовно комолые негбасские коровы, в длинных складках кожи тянулись незаживающие, мокрые трещины. Жара и дым сломили даже привычных к тяготам сельской жизни волов - понуро опустив головы, они неспешно пережевывали свои травяные мысли, и глаза их слезились, оставляя волглый след от угла века к мокрому носу. Мухи почти не жужжали, летали тяжело и низко, как маленькие боевые снаряды. Мир замер в ожидании дождя. Вечером в середине месяца, под полнолуние, зашла на боярышниковый взвар Кампилосса. Она перестала бояться Финмора, сидела, вольготно раскинувшись на скамейке в растущей час от часа тени яблони в нашем дворе и трясла ногой в такт играющей в ее голове мелодии. Финмор не оставлял надежд на всеобщее обучение - после кузницы он, не испытывающий привычной нам усталости, выводил на берестяных страницах руны тенгвара, похожие на круглобокие волны и отвесные скалы. Я плела венок из собранной днем омелы, приносящей мир, покой, легкое родоразрешение и вечную любовь под любой кров, где ею украшены двери. - Жара, как в топках Ангбанда, - сказала Кампилосса, обмахиваясь рукой, - Не серчай, Финмор, так у нас говорить принято. Когда уже грозы будут? - Не раньше новолуния, - не отвлекаясь от плетения, ответила я. - Как бы до этого новолуния не растаять. А то Синьянамба говорит, что я ж могу, я сахарная, - глупо хихикнула она. Финмор, не поднимая голову от бересты, удивленно вскинул и опустил брови. Это было так незаметно и комично, что я не удержалась и прыснула. - Я думаю, ты справишься, - подбодрила ее я, - Давай еще взвара налью? - А, ну вас, скучно мне, - сказала она, поднимаясь с лавки и срывая яблоко, - Хоть бы чего рассказали, а то вся деревня, как вымерла. - Так у всех мысли от дыма разморило, даже думать не хочется. Скажи спасибо, что хоть на ногах стоим, - оправдалась я. - Тогда пойду. Ты, кано, дальше своих червяков вырисовывай, не отвлекайся. Я-то, грешным делом, думала, что эльфы дивный народ, и без песни дел не делают, - намекнула Кампилосса напоследок. - Рассыпается лето, сожженное сном и зноем, Как звенят комары, и осколки, упав, звенят! Мы идем по земле между августом и покоем, И бросают нам сосны в спину янтарный взгляд. Княжий август уходит, и грозы в горах роятся, Отделенные от Негбаса глухой стеной. Если яблоки зреют, и ветви к земле клонятся, Значит, лето не зря рассыпается тишиной. Финмор тихо пропел себе под нос строки, поднял голову и улыбнулся Кампилоссе. - Эред Ветрин мешает пути дождя: облака, полные влаги, не могут пролезть между горными пиками. Поэтому Хитлум - край тумана, а леса Нуата изнывают в летнем бессилии. - Лучше бы я, кано, и петь тебя не просила: теперь на душе тоска смертная. Все, к чему бы ты не притрагивался, становится иным, - с грустью сказала Кампилосса, - Не простым, возвышенным и обреченным. Вроде и оно, как раньше, а вроде уже на кривой козе не подъедешь. Даже Айралин. - На что обречена Айралин? - добела сплетя пальцы, разделяя слова, спросил Финмор. - На иную судьбу, не подвластную людям, - пожала плечами Кампилосса, - Все в деревне говорят, что теперь ей, как и тебе, в глаза смотреть трудно. Так оно и есть, я сегодня проверяла. - Мне трудно смотреть в глаза? - переспросил Финмор. - Тю, кто ж в здравом уме эльфийский взгляд выдержит? А кто выдерживает, так уж в себя не приходит: друга эльфов по безумию видно, - хохотнула она, - Даже Синьянамба мой изменился. Но я, честно тебе скажу, лучше в кубок с вином погляжу. Оно и веселее, и безопаснее, а почву из-под ног не хуже выбивает! На этой радужной ноте соседка, вытерев яблоко о подол, надкусила его так, что сок брызнул во все стороны. - Но ты там не обижайся, если что, - прочавкала она, - Доброй ноченьки вам. Остаток вечера прошел без приключений. От дыма першило в горле, слезились глаза. Финмор рассказывал мне о своем учителе, князе Маэглине. - Так хотел бы ты назвать первенца? - спросила я, и поставила его в тупик. - У нас не принято давать имена в честь кого бы то ни было. Имя - это твой амулет, часть тебя. А ты не можешь стать кем-то другим, повторить чью-то судьбу. Да и страшной была судьба князя Дома Крота. Бывают имена отцовские, материнские и выбранные по достижению десяти лет, когда появляется умение владеть и наслаждаться речью. Я не назвал бы ребенка Маэглином, и не любил князь отцовского имени. Сам себя он называл, как звала его мать, Ломионом. - Сын сумерек? - Да, потому что отец его не любил света солнца и, страшась его ясности, верил только луне. Но если использовать имя его, как основу... - Финмор задумался, - То я выбрал бы Лайталомион, восхваляющий сумеречное дитя. - Это очень трудно для людей, - пробормотала я. - Ты можешь выбрать материнское имя, - с готовностью ответил Финмор, - Какое пожелаешь. - Появится на свет, посмотрю ему в лицо и узнаю, как его зовут, - решила я. - Илуватор одарил тебя мудростью, - улыбнулся супруг, - Так же делают и наши женщины. Засыпая в его объятиях, я подумала, что живот совсем не болит, и приступы тошноты или обжорства в его присутствии не повторяются. Все несовершенное боится эльдар, и прячется в самое темное и труднодоступное место. Мой зеленый лук, например, пророс где-то в самом дальнем закоулке души.

***

Сон узкими тропками воспоминаний и старых, покрытых патиной мыслей, привел меня в грязную, придорожную корчму. Такую же я видела на ежегодной ярмарке. Подавали там тот же ассортимент: гусей на вертелах, тушеные с луком свиные ребра, печеную крупную картошку, черный, круто посоленный и суховатый хлеб, пропитанный гусиным жиром. Это была самая дешевая закуска, хлеб обычно клали под готовящуюся птицу. Стояла бочка с солеными грибами - для тех, кто посостоятельней, и с огромными, в пол-руки, мягкими огурцами для остальных. Я стояла у темного входа, стараясь разглядеть в людском мельтешении свободное место, пока из самого дальнего угла, размахивая рукой, не поднялся человек в темном, надвинутом на лицо капюшоне. Спешно проскользнув между кутящими компаниями, норовящими хлопнуть меня пониже спины, я добралась до нужного стола. - Садись, нужно поговорить, - сказал мне незнакомый низковатый голос невидимого в черноте капюшона собеседника. - Принеси пива, - сказал он, обращаясь уже к жирному, раздутому, как насосавшийся клоп, подавальщику. Я молча села на край шатающегося стула и попыталась разглядеть черты собеседника. Заметив это, он надвинул капюшон ниже. - Как тебе сон? - спросил он, с гордостью обводя рукой зал. - Очень правдоподобно, - похвалила я, - Но вот пьяные ласки можно было бы ограничить. Я счастлива в замужестве. - Вот об этом-то я и собирался с тобой поговорить, - сказал он, прихлебывая только что принесенное пиво. Я тоже опасливо пригубила из кружки. Вопреки моим опасениям, темное, в меру горьковатое, оно оказалось великолепным. Густая пена с тихим, едва различимым шипением лопалась. - Как ты заметила, иногда ветви яблони ломаются под тяжестью плодов. Иногда женщины умирают, не в состоянии выносить ребенка. Как человеческие, что случается чаще, так и эльфийские, - продолжил незнакомец. - Кто ты, и почему говоришь со мной об этом? - строго спросила я. Реалистичность сна и чистота моих рассуждений пугали. - Это абсолютно не важно и помешает нашему дальнейшему разговору, - ответил он, - Я представлюсь в самом конце, хорошо? Все, что тебе нужно знать сейчас, это то, что я не причиню зла. - Ты человек? Эльф? Он отрицательно покачал головой. - Айралин, - мягко продолжил он, - Твое тело не может выносить ребенка от эльфа. Ты заметила, что рядом с Финмором тебе лучше? Я потрясенно кивнула. - Он прекрасно все чувствует, не льсти своим способностям хорошо держаться. Его сил хватит еще на два, в лучшем случае три месяца. Потом неизбежное случится, и ты потеряешь плод. В его отсутствие у тебя уже были приступы, - говорил собеседник уверенно, просто и спокойно, и оттого становилось еще страшнее, - Я расскажу тебе одну историю. Мать величайшего из эльдар, яростного Феанора, ушла из жизни после родов, потому что он выбрал ее организм до капли. Ты же не сможешь даже родить. - Что ты предлагаешь? - спросила я после минутного молчания, уставившись в пивные пузырьки. - Подобного союза не может быть в Средиземье, - медленно ответил он, - Как завязь розы не приживается на терновнике, так людям не даны силы, чтобы вынашивать детей от эльфов. Поэтому выход только один. Мы должны позволить твоему телу справиться с непосильной ношей и уравнять ваш союз. Муж твой эльда, и эльда зреет в твоем чреве, тяжко высасывая сквозь пуповину твои соки. Опять молчание. Я не проронила ни слова, ожидая вердикта. - Либо станет твое дитя человеком, и пойдет тропою людей, и терновые колючки схватятся за полы ваших плащей, либо тело твое преобразиться, Айралин, и роза распустится в груди. Твоя душа никогда не станет прежней. Ты понимаешь, что тогда не быть тебе аданет? - он склонился совсем близко, и я почуяла запах липового цвета и мака, сонных цветов. - Ты - Айну? - с трепетом спросила я. Он кивнул, придерживая край капюшона. - Вала? - Нет. Майа. - Скажи, господин, чтобы я подтвердила свою догадку. Кем я стану, если перестану быть аданет? - Ты станешь Перворожденной, телом и духом, и ваш ребенок сможет огласить криком леса Нуата, - я чувствовала сквозь капюшон, как улыбается майа. - Я стану бессмертной? - со страхом спросила я. - Да, - опять кивнул он. - Я согласна, - тихо ответила я, - Что мне сказать Финмору? - Скажи ему, что во снах тебе являлся майа Олорин, - улыбнулся душой собеседник. Не знаю, как иначе описать это чувство, - До встречи, квенди. Дай тебе Единый, чтобы она была нескорой... Сон вокруг меня завертелся, выбрасывая в цветущий тихий сад, где я гуляла по тенистым аллеям до самого пробуждения.