Первая любовь Императора

Первая любовь безжалостно настигла наследника престола, едва ему исполнилось шестнадцать лет. Такой взрослый. Такой юный. Она была учительницей по искусству. Вообще мужчины редко относились к этому предмету серьезно, скорее даже с некоторым пренебрежением. Поэзия – это пустая трата слов, живопись – бумаги, а музыка – просто глупость. «Такими вещами обычно занимаются женщины, чтобы с ними было не скучно», - говорил отец. Отец много чего говорил, много циничных и жестоких вещей обо всем, понемногу. Он любил делиться своим опытом, поучать «неразумное дитя», даже когда «неразумное дитя» не желало его слушать и всячески избегало его общества… *** Это случилось весной. Да, в пору любви, когда все цветет, оживает, пробуждается ото сна. Так проснулась и моя любовь, дремлющая где-то глубоко внутри в потаенных лабиринтах моего сердца. Ту женщину я встретил совершенно случайно. Я убегал от отца, в очередной раз заставшего меня за бездельем, а она… Она, как бы это странно ни звучало, прикрыла меня, уберегла от незавидной участи, спасла. Мир, в котором я жил был скучен? Пуст? Монолитен? Нет, не так! Он был плоским. Как идеально прочерченный круг. В нем не было ничего привлекательного, волнующего, пленительного. Но она отличалась от этого и в тот день, первый день нашей встречи я окончательно и бесповоротно ее полюбил, как мальчишка, маленький глупый ребенок, да что и говорить, ведь я таким и был. Непозволительная вольность, недопустимый возраст, невозможный союз - так я бы описал наши отношения, которых не было. Была только моя любовь, бесконечное созерцание и ее равнодушие, изменившее меня навсегда. Шизука… я до сих пор невольно замираю, когда слышу это прекрасное имя. Оно сравнимо разве что со стремительно опадающими лепестками сакуры. Она была такой же. Как ее имя. Как эта сакура, которую я часто видел из своего окна. Как та мелодия, которую она исполнила в первый день нашей встречи. Как те короткие строки, что я посвятил ей во время очередной бессонной ночи. Она была для меня всем, занимала все пространство, манила загадочностью и запретом. Она убивала меня, медленно и мучительно, но я все равно шел ей навстречу. Страшно даже подумать, что сделал бы отец, узнай, что у меня роман со зрелой женщиной, к тому же замужней, пусть и не совсем роман. А ее муж – черствый сухарь, видевший мир сквозь призму цифр и что она нашла в нем?! Не отвечай. Я ведь знаю ответ. Лишним будет говорить, что я с неистовством учил ее предмет, прибегая на занятия раньше положенного времени, изучая литературу, постигая азы и совершенствуя себя. Отец этого не любил, ведь я уделял меньше времени главным урокам. Он злился, кричал, но не запрещал, наверное, знал, что тогда я попросту сбегу. А может, просто думал, что это ненадолго. Ошибаешься отец, я долго, бесконечно долго не мог ее отпустить! Она смеялась. О, как же она смеялась! Пение прекрасных птиц по утрам было жалкой пародией на ее мелодичный голос. Он был божественен, проникая во все мое естество, наполнял меня невероятной энергией и счастьем. Я был счастлив. Как же давно я не был счастлив, Шизука. Как же давно это было… Ребенок. Да. Она всегда принимала меня за ребенка. Даже тогда, когда я, набравшись смелости и набрав в грудь как можно больше воздуха, скороговоркой выпалил моё первое в жизни признание. Даже тогда, глупая, ты нежно коснулась моей щеки и поцеловала в лоб. Но я был счастлив. Снова. Если бы моя мать видела это действо, то непременно заставила бы тебя покинуть этот дом и не возвращаться никогда! А люди вокруг никогда бы не поняли, что та самая маленькая вольность с твоей стороны буквально вознесла меня к небесам, и не было человека счастливей на свете, не было мужчины счастливей. Да, мужчиной, наперекор тебе, я считал себя таковым и старался доказать тебе свою правоту. Но ты так же безжалостно опустила меня с небес на эту грешную землю. Ты всегда это умела. Пронзить мое сердце острыми стрелами, заставить истекать кровью, сделать беспомощным, немощным и жалким. Будто бы не я был императором, пусть пока и наследником, а ты… да ты была императрицей захватившей мое сердце, пленившей меня. Сказать мне, что я лишь ребенок, что я так сильно похож на твоего старшего сына. Разве это… разве это не жестоко? Неужели в тебе никогда не было ни капли милосердия? Ты вырвала сердце из моей груди и, пронзив его ножом, еще и бросила оземь, притоптав своей изящной ножкой. Даже так я не перестаю тобой восхищаться, глупец. Впервые мои слова не вызвали у тебя звонкий смех, когда я сказал, что был серьезен, что я мужчина. Да, я созрел и признался вновь. Но ты отвергла меня. Опять или снова? Сказала, что у тебя есть муж и дети, что ты слишком стара для меня. Стара? Глупости! Разве у женщин бывает возраст? Разве они не прекрасны в любую пору? Тем более, если это особенная женщина. Та, чья красота не померкнет в моих глазах даже через сотни тысяч лет. Я лгу? Посмотрите мне в глаза, загляните в мою душу, прочтите мои мысли и вы поймете: я не лгу. Я просто не в силах лгать. И вот опять. Твой смех, но он уже не такой звонкий, как когда-то. Неужели я смутил тебя? Привел чувства в смятение? Заставил усомниться в твоей правоте? Всего три слова, отнюдь, не «я тебя люблю», а «стань моей женой», я произнес их, не дрогнув, ни разу не моргнув, отчеканив и выделив каждое. Я не лгал. Я был серьезен. Это был не приказ, скорее даже просьба. Мольба? Неужто я так низко пал? Эта женщина невыносима. Она опутывает меня словно паутиной. Мне не выбраться. Да я и не хочу выбираться. Будь со мной! Молю! Отказ. Глухой, как стук камня оземь. Говорит, что я ребенок, что не видит во мне мужчину. Мои слова для нее блажь. Дальше не слышу. Не хочу слушать. Ухожу. Сначала спокойными уверенными шагами, а потом прочь из сада и из ее жизни. Прочь. Я больше не ходил на уроки по искусству, сказал, что надоело. Отец был рад. Он даже сделал мне подарок на мои семнадцать лет. Да, прошел уже год. Он повел меня в квартал развлечений, заставив облачиться в одежду простолюдинов. Сказал, что так будет удобнее всего. Куча ярко раскрашенных и безвкусно одетых женщин. Это не красота. Вульгарность. Меня тошнило от нее. Я не позволил ни одной не то, что прикоснуться, а даже подойти ко мне. Это не та красота, что была в стенах дворца. Разнообразие это хорошо, но такое разнообразие меня отталкивало. Мне было жаль их. Людей, не видевших истинной красоты. Шизука, они не встречали тебя. Еще один год. Год без тебя. О, нет, моя любовь все также со мной, она не посмела покинуть меня как в тот вечер, так и в последующие. Я все еще пишу стихи и в каждом из них намек о тебе. Пишу их, когда темно, когда дворец погружается в длительный сон, когда сакура видна из окна, когда еле слышно журчит ручей, когда мое сердце отбивает очередной ритм. Я играю, да, только вновь втайне ото всех. Рассказал об этом матери. Она одобрила и позволила играть в ее саду. Ей нравятся те песни, что я посвятил тебе. Я безумен, да? Нет, я все еще не пробовал живопись, боюсь тогда, что твой портрет раскроет мой секрет, но я слишком самонадеян, ведь мне попусту не хватит мастерства и чуткости, чтобы передать твою живую красоту, своей мазней я ее опорочу. Мой девятнадцатый день рождения. Думаешь ли ты обо мне также, как и я о тебе, или уже давно и бесповоротно забыла того глупого мальчишку, который любил тебя больше жизни? А я начинаю. Я начинаю забывать твои неуловимые черты лица, твой звонкий смех, мягкий взгляд. Ты ускользаешь от меня, и я не успеваю тебя поймать. Не уходи. Не будь жадной. Оставь мне хотя бы свой образ. Я хочу помнить тебя: твое лицо, голос, взгляд, смех, прикосновения, нежный поцелуй в лоб. Искусство вновь было положено в самый дальний угол старого крыла дворца. Вопреки моим просьбам твои едва уловимые черты померкли в просторах памяти. Три с половиной года… такой малый срок, не думал, что ты исчезнешь так скоро. Хотя одинокая сакура под моим окном все также скребется мне в душу. Когда-нибудь я и ее срублю. Когда-нибудь. Не сейчас. Мне двадцать и я в полном расцвете сил, как говорит мой отец, а я опять пропускаю его слова мимо ушей. Такое чувство, будто весь дворец нарочно занялся поисками спутницы для меня. А мне все равно. Те едва уловимые черты стерты, письма и стихи сожжены, а одинокая сакура, увы, срублена. Вот и итоги моей печальной первой любви. Прощай. "И да начнется новая жизнь", - думал я, но она не началась. Сначала было весело: новые лица, знакомства, интересы, а потом это все просто свернулось и скукожилось в пестрый клубок. Женщины же утратили красоту и блеск, померкли, словно звезды, опали, как листья. Я пытался найти в каждой из них ту красоту и изысканность, а нашел только отточенные движения и выученные на десяток лет вперед фразы, а дальше… Дальше пустота! Когда мне перевалило за двадцать меня стали посещать не радужные мысли и туманные перспективы. Да я старик. Может пора уже пустить бороду и отправиться в монастырь? Любви я так ведь и не встретил… Но я ошибался. Моя первая любовь впорхнула в мой дом вновь. Точнее новость о ней. И она вовсе не пестрила счастьем. Кто бы мог подумать, что через столько лет я вновь услышу о Шизуке. Шизука… я даже забыл, как звучит твое имя, а ведь раньше я повторял его, чуть ли не каждое мгновение. Спустя пять лет, изменились ли мои чувства? Не знаю. Уверен в одном, я не в силах тебя ненавидеть. Потом дни не прошли, а буквально понеслись, полетели волнительной чередой событий. Я пытался сделать все возможное, чтобы освободить тебя. Из заключения. Зачем? Шизука, милая, любимая, дорогая, Шизука, зачем ты сбежала? Сбежала с простолюдином от мужа, детей, долга, чести…от меня?! Значит он… он не был ребенком и его ты любила, а я, тот, кто дышал тобой, каждым сантиметром тебя, я был тебе не нужен?! Бесполезен?! Он опозорил тебя! Обесчестил! Трусливо сбежал! Предал! Он убил тебя… он забрал тебя у меня. Тот вечер в темнице, ты ведь помнишь? Ты не узнала меня. Я вырос. А ты… Ты тоже изменилась, твои блестящие черные волосы почти потеряли блеск, проступила седина, на лице появилось немного морщин и главное, твои глаза, в них не было того искрящегося cвета, как и в сухом бесцветном смехе. Но даже тогда ты казалась мне прекрасной. Нет. Ты всегда прекрасна. То, что он сделал с тобой непростительно, и я покараю его! Вдоволь наслажусь его предсмертными муками, заставлю молить о пощаде, захлебываясь собственной кровью! Я отомщу ему Шизука, клянусь своей честью, он поплатится за каждый твой седой волосок, за каждую морщинку на твоем прекрасном лице! Но вот ирония. Ты. Ты умоляла меня пощадить его. Что это? Любовь или помешательство? Меня распирало от смеха, ядовитого, как желчь. Ты мой палач Шизука, и когда-нибудь ты точно меня убьешь, если уже не совершила это действо. Что ж, будь по-твоему. Но только, если я смогу уберечь тебя от смерти. Но я не уберег. Отец ненавидел измены. Он издал закон, по которому при измене жене полагается казнь. Жестоко? Отнюдь, он так не считал. На мои слова о его изменах, он ответил немедля, очень грубо и да, было больно, неделю. Но эта боль несравнима с потерей Шизуки. Правильно. Потерей. А вам когда-нибудь приходилось наблюдать, как любовь всей вашей жизни казнят публично на эшафоте? Как сотни людей кидают в нее гнилые овощи, срамя ее имя? Как грубые палачи тащат ее за руки к месту убийства? Да, это убийство, никак не казнь. Казнят за преступление, а не за любовь. Любовь – она вне закона. Единственной памятью о ней стал медальон. Даже он был предназначен не мне. Она просила передать его тому трусу. Я не смог. Знал, что, если я найду это исчадие ада, то не смогу его отпустить просто так. А я обещал. Обещал, что подарю ему жизнь. Так что, очень жаль, но эти обещания взаимоисключающие, Шизука. Поэтому медальон я оставлю себе. Позволь мне запомнить хотя бы твой аромат. Прощай, Шизука.