И во веки веков

1. Et nunc. Кожа Александра как будто каменеет. Он запускает отросшие ногти под толстую складку у локтя, разламывает наметившуюся под ней трещину еще шире, обнажая липкое, бледное, блестящее нутро. Александр не чувствует боли, она осталась где-то в прошлом, потерялась среди множества вещей, которые он хотел бы помнить, и других, которые рад забыть. Еще недавно Александр помнил, каким был до обращения – ни семьи, ни родного дома, ничего, достойного сожаления, но это не значит, что он не тоскует по потерянному. Его память разрушается, Александру все труднее представить себя человеком или хотя бы прежним вампиром, тем, кем он был до болезни – когда его десны не пересыхали, покрываясь мелкими язвами, а не было шелестящих крыльев. Теперь его лицо похоже на обожженный камень, веки трескаются, кожа вокруг глаз сочится липкой сукровицей, медленно стекающей вниз. Александр – точно дерево, плачущее смолой там, где его повредил топор. Сердце Александра стучит о ребра, куда быстрее чем прежде, отбивая маршевый ритм, но ему все равно кажется, что жизнь из него уходит, он перестает чувствовать хоть что-то, кроме голода. Завернувшись в собственные крылья – они шуршат, бумажно-тонкие, почти прозрачные – Александр замирает, проваливаясь в небытие. Прежде, чем уснуть, он чувствует запах чужих тел, сукровицы, проступающей на трещинах чужих ран, и голод снова подкатывает к его горлу болезненной тошнотой – но потом это чувство рассыпается, уходит, темнота заполняет Александра. В его снах – если можно назвать сном то, что приходит к вампирам – все иначе: прошлое не бежит от него, память Александра раскрывается, как шкатулка с секретом. Когда сон окутывает разум полностью, он снова становится усомнившимся в вере монахом, который сбегает из монастыря среди ночи, опасаясь гнева аббата – в голове его эхом отдаются песнопения, и Александр может повторить каждую молитву, пусть даже давно потерял веру в них. На пустынной дороге, когда ночь почти готова смениться утром, Александр впервые встречает Ангела и принимает от него новое крещение – кровью, а не водой, и губит свою душу, но спасает разум. Александр не хочет просыпаться, но голод заставляет его открыть глаза, разворачивает кокон крыльев, выгоняет его из гнезда, вперед, навстречу новым жертвам. Встряхнув головой, Александр отгоняет сон, и лишь на секунду в его сознании проблеском вспоминаются слова молитвы: оставь мне мой путь, Господи, и я оставлю тебе твой. 2. Et semper. Бухарест тонет в говне. Как ни взгляни, а это чистая правда, и если кто-то пытается с этим спорить – то он попросту дурак, не заслуживающий даже удара по морде. Николай надеялся, что все изменится после того, как болезнь будет побеждена. Может быть, людям хватит мозгов понять наконец-то, что вампиры не какие-то уроды, которые спят и видят, как бы высосать кровь из всех домохозяек и офисных задротов. Но все стало только хуже: после нападения зараженных вампиров на дилеров люди начали шуметь, возмущаться, повели разговоры о полном уничтожении всех вампиров – а уж после подстроенного Ковачем взрыва наружу поперло такое, что Николаю вспомнились старые-добрые гитлеровские времена и гетто, кишащие клопами. Они с Александром бывали там. Кровь загнанных в угол евреев на вкус – ничуть не лучше любой другой, просто когда люди в отчаянии, их легче поймать, заарканить, чтобы выпить столько, сколько захочется. Смертные ненавидят вампиров, и Николай не знает, столько еще они сами смогут сдерживаться, прежде чем станут чудовищами, как этого все ждут. Николай может рассказать людям о любви и дружбе, что связывает многих вампиров, об узах родства обращения, которое сильнее родства по крови, но все равно останется просто чудовищем, место которого – на костре. Он смотрит в окно на то, как солнце выбирается из-за горизонта, и представляет себе вздохи облегчения: люди так рады, что смогли пережить ночь и ни один кровосос не влетел в окно, чтобы разорвать клыками чье-то горло. Николай усмехается, задергивая шторы. Рано или поздно кому-нибудь из вампиров бухарестского гетто надоест это все, и он станет тем самым монстром, которого люди так боятся – может быть, им будет даже сам Николай. Этот кто-то начнет новую войну между людьми и вампирами, открытую, жестокую, долгую – Бог досыта напьется крови. Николай из тех вампиров, которые верят в Бога. Не раз и не два он до хрипоты спорил об этом с Александром, утратившим веру еще в пору смертной жизни – для него Бог был всего лишь сказкой, выдуманной теми, кто сочинял законы и правила, сказкой, которую они использовали для утверждения собственной правоты. Николай верит по-настоящему, искренне, как ученик воскресной школы, только Бог видится ему не сидящим на облаке добродушным стариком, а черной дырой, всасывающей души. В конце концов, он ведь послал людям своего сына, чтобы они пили его кровь, ели его плоть – так что ему наверняка нравятся вампиры. Он сделал вампиров сильными, способными убивать людей, раздирать на части их хрупкие тела, похожие на влажные губки: мышцы легко рвутся, кости ломаются, кровь льется на землю, которая жадно выпивает каждую каплю. Еще Николай верит, что вампиры наследуют землю – они совершеннее людей, и потому им должно принадлежать царство земное. Однажды так и будет. Отступив к дальней стене, Николай читает про себя молитву, сочиненную им много лет назад: да будет сила наша и слава, во имя отца моего, брата моего и Бога моего. Аминь. 3. Et in saecula saeculorum. Такие, как Ангел, – это память народа вампиров, слова их легенд и песен. Он может многое рассказать любому, кто согласится слушать. Но вампиры не так уж сильно отличаются от людей: им тоже легче забыть о стариках, чем прислушаться к их словам. Ангел не ропщет на свою судьбу, он довольно пожил на свободе, знал много радостей, и мудрость пришла к нему в благодарность за все сотворенное. Он не хотел бы для себя другой участи – но хотел бы для своих сыновей. Александр всегда жил прошлым, Николай все так же живет своей ненавистью, он говорит, что смирился с властью людей, готов прощать им проступки, готов принимать их законы, но Ангел видит ложь в глазах сына, когда тот заводит подобные разговоры. Он знает: Николай тоже уйдет от него, точно так же, как Александр – не один, так другой грех заберет его. Участь отцов и матерей в народе вампиров скорбна – почти все они видят, как уходят их дети: одних пожирает собственная ненависть, других – людская, третьих сжигает безжалостное солнце. Но Ангел не проклинает Бога, вере в которого научил Николая и пытался научить Александра – пусть он был воином, а не монахом, но вместе с мудростью к Ангелу пришло смирение, он готов принять от судьбы любой дар, горькую чашу или сладкую. И он молится не о себе, но о всех вампирах – грешны они или чисты. Да пребудет с ними Господь-создатель, да защитит Он их тела от чужого гнева, а сердца – от их собственного, да продлятся их дни во веки веков, аминь.