"ВМЕСТЕ ДО КОНЦА..."

Холодный, пронизывающий, казалось, до костей ветер заставлял их кутаться в остатки того, что раньше называлось одеждой, но теперь просто лохмотьями висело на тощих телах. Они шли колонной, вперёд, по размытой дождями октября дороге — медленно, не торопясь. У большинства из них уже не хватало просто сил, чтобы идти в том темпе, который старались им задать охранники-эсэсовцы, сопровождавшие этих заключённых в новый концлагерь, где была необходима свежая рабская сила. Марк шёл в середине этой организованной толпы голодных и измученных людей, почти не поднимая глаз от дороги. За последние полгода он так привык к боли и всякого рода издевательствам, что просто уже не обращал ни на что внимания. Даже известие о том, что их переводят в другой концлагерь, не вызвало у него никаких эмоций. Теперь они шли к новому месту своего заключения, и он не думал, что там будет чем-то лучше. Тут идущий рядом с ним немолодой мужчина, который всё время надрывно кашлял, укутавшись в подобие шарфа, остановился, тяжело задышал и упал. Толпа не обратила никакого внимания на это и продолжала двигаться вперёд медленным потоком, оставив его лежащим позади. На минуту Марк обернулся и увидел, как от шеренги охранников отделился один из солдат, встал рядом с корчившимся на земле мужчиной, достал из кобуры пистолет и выстрелил тому в упор в голову. Марк быстро отвернулся и вновь уставился в дорогу, чтобы не обращать на себя внимания. «Господи! — думал он. — Как же здесь всё дико и мерзко, жестоко и бесчеловечно, когда жизнь ничего не стоит!» Они как звери: каждый сам за себя в этой борьбе за существование, за место под солнцем. А ведь когда-то, всего несколько лет назад, всё было совсем по-другому! И он — молодой, подающий надежды художник, работал в Мюнхене в Академии искусств. Всё это теперь казалось ему таким далёким и нереальным, хотя с тех пор прошло и немного времени. Из раздумий его вывел окрик одного из охранников, приказывающий всем выровняться. Он и не заметил, как они подошли к воротам из колючей проволоки: здесь ему предстояло продолжить свой адский жизненный путь, который начался полгода назад, когда по доносу одного из коллег, завидовавших юному дарованию, он попал в концлагерь. Людвиг проснулся от громкого лая овчарок на улице. В бараке все ещё спали. Поняв, что снаружи определённо что-то творится, прислушался. Только тут до него дошло, что пригнали новых заключённых: об этом ходили слухи уже больше недели. Он даже не представлял, куда их всех разместят, ведь бараки и так были переполнены и им приходилось спать — тесно прижавшись друг к другу, чувствуя тяжёлое дыхание рядом лежащего. Он перевернулся на спину и уставился в дощатый потолок барака, вспоминая, что уже больше года находится здесь. Как он был наивен, когда верил властям, что положение евреев в Австрии не изменится в связи с вступлением его страны в состав Рейха. Но как только это случилось — начались гонения! Потом забрали небольшую ювелирную мастерскую отца, потом он был исключён из университета, а потом за ними пришли. Всю его большую семью сослали в Германию. Последний раз он видел родителей на вокзале, когда его вместе со старшим братом сажали в один из этих скотских вагонов. Спустя полгода его брат умер от голода, и вот с тех пор он находился в этом концлагере: работал на износ, из последних сил, а потом, чуть не падая, вместе с другими узниками возвращался в барак. Дни превратились в неясную череду медленно плывущего времени. Они все жили почти как животные, руководствуясь только инстинктами: есть, спать, справлять нужду. Одно его только и спасало — это стихи. Многие он помнил наизусть и миллионы раз, оставаясь после изнурительного рабочего дня наедине со своими мыслями, когда все засыпали, читал их про себя, ясно представляя себе образы, выраженные в классических строках Пушкина, Гейне, Шекспира, Байрона! Всё это не давало ему сойти с ума — в этих скотских условиях. Сейчас он смотрел на потолок, а представлял себе звёздное небо, стрекот цикад и их небольшой сад, где по весне цвела вишня… Теперь ему казалось, что это было — целую вечность назад. Вдруг широкие двери барака распахнулись и вошли несколько охранников с собаками, начиная будить узников, проходя по рядам между трёхуровневыми нарами и стуча дубинками. Люди немедленно вскакивали и строились в две шеренги, опустив головы вниз. Один из охранников, старший по званию, встал перед ними и, расхаживая туда-сюда, объяснял, что прибыла новая партия людей, половина из которых разместится в их бараке, так что придётся потесниться. Людвиг услышал, как рядом стоящий пробурчал: «И так — негде спать, теперь ещё будем это делать по очереди! Сволочи!» Но все понимали, что изменить ничего не смогут… Через несколько минут их всех согнали на плац лагеря и устроили перекличку, как было каждое утро. Потом они увидели, как из-за угла соседнего барака вышагивает нестройная шеренга новых заключённых, которые тут же смешались с ними. Людвиг обратил внимание, что вид у них был намного хуже, чем у «местных». После того, как их покормили прямо на холоде баландой из чего-то непонятного и пресного, все двинулись на работу в каменоломни, где возили неподъёмные грузы на тележках. Людвиг после двух часов такой работы почувствовал, что больше не может, даже несмотря на страх физического наказания. Он остановился с тележкой, нагруженной щебнем, чтобы отдышаться. Тут сзади подошёл один из новых узников и прошептал ему: «Нельзя останавливаться! Понимаешь, нельзя!» И сам, взявшись за его тележку, стал толкать вместе с ним, но Людвиг почувствовал, что большую часть ноши тот взял на себя. — Ты отдохни, я сам вперёд толкать буду! Делай вид! Меня Марк зовут! Я из Мюнхена! — Я — Людвиг! — растерянно представился он, и они вместе потащили тяжёлую тележку. Так состоялось их знакомство, которое для обоих стало судьбоносным. Дней через пять Марк и Людвиг уже стали закадычными друзьями. Первый в друге увидел прекрасного собеседника: они могли часами болтать об искусстве, даже спорить. Марк сразу перебрался на нары к Людвигу, и они порой по полночи шептались о своём. Марку же тоже было приятно встретить подобного друга, но он чувствовал, что с каждым днём Людвиг становится ему всё ближе и ближе, больше, чем он на самом деле думал. Когда однажды тот заболел, Марк все три дня не находил себе места, пока Людвиг находился в лазарете. Тот вернулся оттуда ещё более похудевшим, но при виде друга улыбнулся своей прекрасной улыбкой, по которой Марк так скучал. Он просто сиял, несмотря на то, что только тяжело переболел. Слава Богу, выздоровел, иначе охрана не стала церемониться и сразу пристрелила бы его, как негодного к работам: кормить даром никто никого не собирался! Все должны были, в той или иной мере, приносить пользу экономике Третьего Рейха! После этого случая Марк старался большую часть скудной пайки отдать Людвигу. Пытаясь оберегать его от тяжёлой работы, вызывался вместо него. Однажды ночью, когда они лежали прижатые с разных сторон другими заключёнными и смотрели в полумраке барака друг другу в глаза, Людвиг произнёс: — Марк, знаешь, ты здесь уже несколько недель, но стал за это время так мне близок и дорог! Я не знаю, где моя семья, живы ли они, но я уверен, что рядом со мной человек, за которого я отдам свою жизнь — не колеблясь, так как это единственное, что у меня сейчас есть! Поверь, ты не просто дорог мне, Марк! — он на секунду замолчал и в этот момент почувствовал, как тот протянул руку и нежно провёл по его щеке. Людвиг ощутил её тепло, замечая, с какой осторожностью и трепетом парень прикоснулся к нему. Прижавшись к нему ближе и обняв (здесь на это просто не обращали внимания, поскольку из-за холодов многие так согревались, прижимаясь — друг к другу), Марк тихо прошептал на ухо Людвигу: — Ты понимаешь, я просто люблю тебя, и этими словами всё сказано! Ты для меня самый дорогой и родной человек на всём белом свете, Людвиг. Только ты как яркий лучик — светишь мне в этом аду! Только ты сглаживаешь весь кошмар нашего существования, веришь? Сейчас есть только ты, только тобой я живу! И благодарен, как бы это ни казалось странным, обстоятельствам, что меня перевели сюда! Людвиг слушал его, и в мыслях пронеслась картина, как бы они были бы счастливы вместе при другом стечении обстоятельств! Но он понимал, что, находясь здесь, — они смогут вместе преодолеть всё. Что они, несмотря ни на что, могут в этом мире издевательств, безразличия и животного страха — остаться людьми! Их спасёт любовь, пусть тайная, которая грозит смертью (CC не разбирались в этом, а сразу пускали в расход). Он, не говоря ничего, просто потянулся своими губами к его, нежно поцеловав Марка. Тот ответил на эту ласку, прижав ещё крепче. Так они и лежали рядом и ничего не говорили. Да и так всё было обоим ясно без слов. В череде серых будней, которые для этих двоих казались просто раем, они старались урвать каждую свободную минуту, чтобы побыть наедине, но это давалось с огромным трудом! Однако они умудрялись выкраивать время и изыскивать для этого возможности, хотя во многом поддерживали их другие заключённые, которые, не говоря ничего, лично помогали им в этом, так как видели, что Людвиг и Марк испытывают друг к другу настоящие чувства. Как-то раз, месяца через четыре, они оказались на плацу во время переклички рядом, что случалось нечасто. Обходя переднюю шеренгу, немецкий офицер внимательно вглядывался в каждого заключённого, пока не остановился напротив Людвига. — Имя! — властно произнёс он. — Людвиг Вайсберг! — тихо ответил тот, опустив глаза в землю, но офицер своей плёткой поднял его голову за подбородок. — Смотреть в глаза! Кем работал? — Я был студентом, изучал медицину в Венском университете, — проговорил Людвиг, чувствуя, как страх закрадывается в его душу: этот разговор не предвещал ничего хорошего. — Еврей?! — задал тот самый вопрос, которого Людвиг боялся больше всего. — Да, герр офицер! Тот, ничего не говоря, наотмашь, со всей силы — ударил парня. От этого удара Людвиг пошатнулся, но удержался на ногах. Но это ещё больше разозлило офицера, и то, как парень смотрел на него, не опуская глаз. Людвиг чувствовал, что рядом стоит Марк, и это придавало ему силы, чтобы стерпеть невыносимую боль. Эсэсовец, взяв в правую руку плётку, ногой пнул парня в живот: тот, потеряв равновесие, упал на спину. Люди, стоявшие позади, во втором ряду, расступились. Офицер уже ничего не видел вокруг — от вспыхнувшей в нём ненависти и злобы к Людвигу. Он молча стал бить плёткой по лицу, которое тот пытался прикрыть, по телу… Марк сразу хотел рвануться к офицеру, но его за руку удержал их знакомый — поляк Анджей, прошептав: — Нет! Марк, не надо, этим ты не поможешь ему, а только ещё больше разозлишь эсэсовца, да и сам можешь погибнуть, а Людвигу будет ещё хуже! Не стоит, не горячись! Марк смотрел, как на его глазах издеваются над человеком, в котором он не чаял души, которого безумно любил. Анджей крепче сжал его руку. Через несколько минут, увидев, что Людвиг замер, офицер остановился, пнул ещё раз того в живот и пошёл прочь. Когда экзекуция закончилась, Марк подбежал к своему любимому и, взяв его на руки, понёс в барак, прикрываемый верными товарищами. Внутри помещения он положил Людвига на ближайшие к входу нары. Тот, тяжело дыша, попытался открыть глаза: но один заплыл, а всё лицо поперёк пересекали полосы от кожаной плётки эсэсовца. — Родной мой, хороший! — Марк гладил кончиками пальцев его раны, пытаясь хоть так снять боль, которую он чувствовал сейчас вместе с Людвигом. К его горлу подступил ком: хотелось заплакать от переполнявших его чувств! Но не мог он позволить себе это, так как должен был быть сильным для них обоих. Тут его друг зашевелил губами: — Марк, любимый, я больше так не могу! Поверь, они не оставят просто так это и завтра или даже сегодня ночью придут за мной! Прошу, не подставляй себя… уходи! Умоляю! Моя жизнь уже решена, но ты… Ты, любимый, должен жить дальше. — Нет, я не брошу тебя! Мы вместе, вместе до самого конца! Понимаешь, Людвиг, я люблю тебя и никогда тебя не брошу! — после этих слов Марк наклонился и поцеловал любимого в окровавленные губы. Людвиг обнял его руками за шею и притянул к себе, смотря одним глазом, произнёс: — Да, любимый мой, вместе… до конца! Наутро охранник-эсэсовец, обходивший территорию лагеря, увидел, что на колючей проволоке, через которую проходил электрический ток, повисли два тела… Они держались за руки…