Сталь и плоть

Мальчик сидел неестественно прямо, глядя на свои безукоризненно чистые руки, и молчал. Аямаро расхаживал по комнате взад-вперёд и говорил, жестикулируя в такт скорее походке, чем словам: — Ты больше не крестьянин, ты мой сын и должен постоянно помнить об этом. То, что ты когда-то жил в недостойном тебя окружении, должно выветриться из твоей памяти, ты слышишь? Хорошенько усвой мои слова! Когда-то ты жил в семье землепашцев, тебе была уготована жалкая судьба, но я избавил тебя от неё! И хотя бы в благодарность за это веди себя как подобает! Теперь я твой отец, и других родителей у тебя нет и не было. Пойми же наконец, Укё: для того, чтобы стать купцом, ты должен прежде всего перестать быть крестьянином. Аямаро остановился перед мальчиком, приподнял его голову за подбородок и, глядя ему прямо в глаза, с нажимом сказал: — Нельзя одновременно быть охотником и добычей. Просто запомни это. Прими как данность. После чего он развернулся и ушёл. Какое-то время Укё продолжал сидеть неподвижно, потом вытер слёзы рукавом и тихо шепнул: — Я хочу домой. Это было неправдой. Он вовсе не хотел обратно, в бедную крестьянскую лачугу, гнуть спину перед каждым проезжающим, до смерти бояться любого облака странной формы, появляющегося на горизонте. Ему нравилась одежда, которую дал ему Аямаро, вкусная еда, расторопные слуги. Он хотел быть купеческим сыном. Только пусть рядом будут папа и мама. Укё вертел в руках костяную статуэтку медитирующего Будды и вспоминал мальчика, который сидел на полу этой комнаты, из последних сил стараясь не плакать. Он смотрел на эту статуэтку, просто смотрел не мигая, пытаясь выбросить всё из головы. Прошли годы. Почти десять лет, Укё совсем вырос. Он научился — не плакать, прогонять ненужные мысли без труда, вести себя так, как хотел Аямаро. Иногда это было трудно, иногда, на его взгляд, бессмысленно. Иногда помогало не сойти с ума. Укё уже давно не вспоминал родителей. Он не хотел помнить мать бесформенным кулём с плотью, залитым кровью, в нескольких местах пробитым насквозь, разорванным посередине — из дыры вывалились в дорожную пыль кишки и вытекла какая-то слизь... Он не хотел помнить отца жалко скорчившимся у ног самураев, часто-часто кивающим — ведь нельзя кланяться, когда ты и так лежишь на земле, — и не глядящим на то, что когда-то было его женой. Он не хотел помнить металлический блеск на лезвии, занесённом над ним. И безразличный взгляд самурая, ждущего приказа зарезать парализованного страхом мальчишку. Укё сморгнул. Воспоминания отступили. Теперь думать о деле. Надо объяснить Аямаро... объяснить отцу, почему он не согласен... Надо найти доводы. Разумные, логичные доводы. Иначе отец просто не станет слушать. «Капризы вполне позволительны наследнику богатой семьи, — говорит он обычно в таких случаях, — но есть вещи, которые важнее капризов. Их немного: репутация, доход, безопасность» Доводы. Укё поставил статуэтку на столик. Нужны доводы. — Ай, да ладно, — Хёго искривил губы в брезгливой гримасе и грохнул стаканом об стол. — Мы живы? Значит, найдём себе что-нибудь. — Эй, — ему на плечо легла чья-то рука, и её обладатель, еле ворочая языком, спросил: — Ты вообще парень или девка, я что-то не пойму? У тебя сиськи есть или член? — У меня есть катана, — не оборачиваясь, ответил Хёго, — и если ты уберёшь руку с моего плеча, я её не достану. Я добрый сегодня. Так вот, Тэссай, я говорю — найдём что-нибудь обязательно, а пока ведь у нас есть деньги, верно? Рука исчезла с его плеча мгновенно, и грохот упавшего стула дал понять, что пьяница очень торопился вернуться на своё место. Народ в заведениях, подобных этому, обычно встречался понятливый, хотя порою и сильно нетрезвый, так что Хёго, равно как и его товарищи, вёл себя здесь миролюбиво. Тэссай покачал головой. — Ты привык, что мы нужны всем. Так было, когда ты родился, так было, когда умер твой отец. Но война закончилась, понимаешь? Я тоже раньше не представлял, как это. Теперь придётся представить. Ты видел, сколько самураев не могут заплатить за хороший обед? Как бы и нам вскоре... — Ты говоришь, будто монах какой-нибудь, — перебил его Хёго. — Старый и умудрённый опытом, вот-вот помрёт. Ты ли не видел самураев в деле? Десять из двенадцати не стоят этого ножа, — он взвесил в руке нож, которым несколько минут назад нарезал мясо. — Они зовут себя воинами, потому что их родители в своё время купили им катану и научили паре движений, или потому что им довелось служить пару месяцев стражниками. Но мы с Кюдзо убьём пару десятков таких самураев прежде, чем запыхаемся. Мы стоим достаточно дорого, чтобы не пропасть, Тэссай. И ты это знаешь. Не набивай себе цену. Кюдзо, до того сосредоточенно жевавший овощи, стремительный движением схватил за руку мальчишку, пробегавшего мимо. — Отдай сейчас же, — негромко сказал он, глядя мальчишке в глаза, — и больше никогда так не делай. — Дяденька, я... — попытался заверещать тот. Кюдзо сжал руку чуть сильнее. — Руку отпустите, — уже нормальным голосом сказал мальчишка. — Я ж не могу, оно с этой стороны у меня. Кюдзо, не шевелясь, продолжал смотреть горе-карманнику в глаза. Наконец тот засопел и, двигаясь нарочито медленно, как будто через силу, свободной рукой достал из-за пазухи кошелёк и вернул Кюдзо. Тот немедленно отпустил мальчишку и, как ни в чём не бывало, вернулся к трапезе. Воришка тут же исчез, словно его никогда здесь и не было. — Далеко пойдёт, — одобрительно сказал Хёго. Вытащить кошелёк у Кюдзо смог бы не каждый. Далеко не каждый. Кюдзо кивнул, не отрываясь от тарелки. Хёго этот короткий кивок сказал о многом. Он знал, что лет десять назад Кюдзо и сам по голодному делу подворовывал, так что уровень мальчишки оценить был способен. Тэссай, казалось, вообще не обратил на инцидент внимания. Он озабоченно качал головой, с укоризной глядя на Хёго. — Молод ты ещё слишком. Не понимаешь многого. — Ну да, конечно, — рассмеялся Хёго, — зато ты понимаешь. Сам же говоришь, что такого мира раньше не было. Значит, ты в нём не жил и судить не можешь. — Увидев выражение лица Тэссая, Хёго резко оборвал смех и серьёзно сказал: — Мы подчиняемся тебе в бою и вверяем тебе свою судьбу сейчас. В конце концов, это ты решаешь, с кем мы ведём переговоры о найме, а с кем не ведём. Но о жизни уж позволь нам иметь своё мнение, оно не менее веское, чем твоё. Война закончилась совсем недавно. Тэссай явно хотел что-то ответить, но не стал. Кюдзо молча жевал. Хёго нахмурился и тоже уткнулся в тарелку. Ему не нравились собственные слова, он был самураем, для которого субординация превыше всего, и возражать командиру нельзя, даже если командир говорит на красное кимоно, что это чёрная катана. Но мир вокруг и правда стремительно менялся, и иногда Хёго казалось, что их всех — и его, и Кюдзо, и Тэссая — рассматривает кто-то большой и для них невидимый, берёт в руки, вертит и, будто деревянные фигурки, раскрашивает по-новому. И в их головах появляются новые мысли, на их лицах — другие, непривычные улыбки, и хочется сбросить свою обычную одежду и переодеться во что-то совершенно неподходящее. То, что раньше казалось неподходящим. Неужели это и называется — новый мир? Или вся новизна на самом деле в том, что самураи теперь должны искать работу, словно те ремесленники, которые лепят горшки или делают гэта и которым приходится ходить по рынкам и толкаться на людных площадях, предлагая свои услуги, пытаясь поспеть раньше соседей? Хёго усмехнулся, представив, как они с Кюдзо ходят по улицам, время от времени по очереди крича нараспев: «Самураааааи, самурааааааи, защитим от бандитов, научим держать в руках оружие, поможем убить конкурента...» Ниже пасть нельзя, как сказал бы Ясухиро. Жаль, что он уже ничего не скажет. Забавный был, пафосный такой. Вот что значит — хороший древний род. Рядом с ним всегда можно было развлечься, а заодно поучиться не показывать веселье: Ясухиро обиделся бы, начни Хёго смеяться. Кюдзо доел и с интересом спросил: — Тэссай, а за комнаты у нас заплачено? Хёго и Тэссай переглянулись и дружно расхохотались. — Знаешь, Укё, аргумент «механический самурай — это слишком» не кажется мне убедительным, — Аямаро смотрел на сына снизу вверх, разница в росте между ними уже была значительной, но Укё всё равно чувствовал себя перед ним нашкодившим сорванцом. — Я бы понял тебя, если бы речь шла об огромном самурае вроде «Красного паука», но он ведь совсем ненамного крупнее обычного человека. Зато намного сильнее его. Один такой воин заменит нескольких. — Именно, отец, — Укё старался говорить небрежно, тем самым тоном, которым просил о какой-нибудь безделице. — Именно это меня и беспокоит. Он стоял прислонясь к косяку двери, сложив руки на груди, этакий скучающий юнец, Аямаро привык видеть его таким. — Слишком сильный — это плохо. Сколько людей понадобится для того, чтобы одолеть одного механического самурая? Десять? А если это не специально обученные воины? Что ты будешь делать, если механический самурай тебя предаст? Подставишь шею под удар? Где взять столько верных людей, чтобы они смогли его убить? — Знаешь, Укё, — Аямаро покачал головой, — нанимать телохранителя с мыслью о том, что он может предать — не лучшая политика. — А по-моему, наоборот. Мы должны учитывать уроки истории, например, крепость Тосигаюми взяли, когда... — Я помню, — резко оборвал сына Аямаро. — Предательство самураев, я помню, Укё. Но в телохранители обычно берут всё же тех, кому доверяют... Укё беспечно пожал плечами. — Я не вижу причин доверять механическому самураю, которого вижу впервые в жизни. Он хороший воин? Не сомневаюсь. Но кому предано его сердце? Ты хочешь убедить меня, что он увидал тебя и тут же решил: вон он, тот, кому я буду верен до гроба? Тем, кто предаёт, тоже сначала доверяют. Не втеревшись в доверие, предать невозможно, ты не находишь? Кроме того, отец, я не хочу выглядеть жалким замухрышкой рядом с горой сверкающего железа, — он капризно скривил губы. — Ну представь себе: идём мы вдвоём по улице, и никто даже не замечает меня! Нет, я хочу нормального телохранителя, человека. Пусть он будет не таким сильным, как механический самурай, но... Если уже говорить о репутации, может, предпочтительней нанять лучшего из людей, чем средней руки консервную банку? Аямаро молчал. Хвала богам, Аямаро молчал. Раз он не стал возражать сразу — значит, думает. Значит, признал аргументы Укё стоящими. Было очень сложно говорить об этом так небрежно, словно о сущем пустяке. Словно не было никаких воспоминаний, и снов, и ужаса, не дающего ни вздохнуть, ни вздрогнуть, когда в поле зрения Укё появлялся механический самурай. Пусть даже он не хотел причинить ему зло... Он всегда хотел. Любой механический самурай всегда хочет убить. Он изменил своё тело для того, чтобы убивать. Он сделал убийство целью своей жизни. Не воинское искусство, как люди, посвятившие годы овладению катаной. Не умение владеть каждой мышцей, направлять силу в нужную точку, чему там ещё учит это их бусидо? Что-то про дух? Неважно; важно, что механические самураи нужны совершенно не для этого. Они просто машины смерти. Не думать. Просто не думать сейчас об этом. Аямаро не должен увидеть застарелый страх в глазах сына. — Твои слова, — медленно начал говорить он, и Укё на пару мгновений забыл, как дышать, — резки и неприятны, но в них есть правда. Я рад, сын, что ты рассуждаешь так. Что бы там ни было, из тебя выйдет хороший наследник. Если подумать о том, о чём не хочется думать, придётся признать: я хотел найти тебе телохранителя побыстрее. Ты не можешь больше ходить, сопровождаемый моей охраной, ты не ребёнок. Но если искать не просто подходящих, а лучших, поиски затянутся... — Пусть, — быстро сказал Укё. — Пусть лучше они затянутся, но я смогу... меньше беспокоиться за свою жизнь. Ведь телохранители нужны именно для того, чтобы я за неё не беспокоился, верно? — его тон стал капризным; теперь, когда Аямаро твёрдо принял решение, это уместно. — Иди к себе, — отец раздражённо взмахнул рукой. — Я сделаю, как ты хочешь, теперь иди. Укё чуть насмешливо поклонился и вышел. Он старался идти своей обычной вальяжной походкой, но ему упорно казалось, что ноги подводят его, не гнутся как положено, а колени дрожат. Что Аямаро вот-вот увидит. Добредя до своей комнаты, Укё рухнул как подкошенный прямо у порога. И страх наконец накрыл его с головой. Хёго чуть слышно сопел, раскинув руки. Тэссай спал тихо, хмурясь во сне. Кюдзо лежал на спине и смотрел в потолок. Он сам не знал, почему не мог заснуть. Всё было хорошо: ужин сытный, комната удобная, тепло и сухо. Завтра новый день, никто не ранен, значит, они много пройдут. Может, Тэссай найдёт кого-то в этом городе, и не понадобится никуда идти вообще. Жизнь прекрасна, несмотря на то что война закончилась. Почему же ему не спится? Когакё — торговый город, вот почему. Кюдзо недовольно скривился. Столько лет прошло, а он всё ещё не может избавиться от детских... страхов. Мерзкое слово, но надо уметь его произносить хотя бы в мыслях. Кюдзо глубоко вздохнул — ровное дыхание Хёго на миг прервалось, и пришлось переждать, пока он снова глубоко уснёт — и осторожно поднялся на ноги. Хёго всё-таки что-то недовольно буркнул, но не проснулся. Кюдзо был, пожалуй, единственным человеком на свете, который мог двигаться рядом с ним и не разбудить. На улице было тихо и пусто. Кюдзо подозрительно огляделся: торговый город — и пустые ночные улицы? Бред. В Ёсио, где Кюдзо вырос, жизнь не прекращалась ни на минуту. — Почему так тихо? — спросил он, услышав осторожные шаги. Служанка испуганно замерла. — Не бойся, — Кюдзо повернулся в её сторону — девушку было невозможно разглядеть в темноте, но он точно знал: она там. — Ты тихо ходишь, просто я самурай. Почему так тихо? Где все? — Простите, господин, — прошелестел тихий голос, — когда в городе так много самураев, ночами люди предпочитают сидеть дома. Не все ведут себя так, как вы... Простите, господин. — Иди сюда, — Кюдзо протянул руку. Девушка с ведром, полным не то очисток, не то объедков, послушно вышла на освещённое вывеской и уличными фонарями место. — И давно в Когакё много самураев? — Всего третий день, господин. Наверное, завтра уедут. Обычно так бывает. Они... злы сейчас, вы ведь знаете, для самураев настали... сложные времена. — Не бойся, — Кюдзо чуть улыбнулся уголками губ. — Я не стану злиться за правду. Времена и впрямь... непростые. Что самураи делают в городе? Раньше вопрос прозвучал бы глупо. Но теперь... Раз самураи злы, как говорит служанка, значит, вряд ли они работают на правителя города. Скорее всего, они, как и сам Кюдзо, не имеют понятия, хватит ли им завтра денег на обед и квартал развлечений. Но что тогда они забыли там, где им уже не удалось найти работу? — Я не знаю, господин, — служанка поставила ведро на землю. — Но они часто приезжают. Кто говорит, к господину Аямаро, кто — что деньги проедают, да и всё... — Часто? — Раз в пару месяцев. — И каждый раз город замирает? — Кому хочется, чтобы механический самурай разрубил его пополам? Кюдзо смолчал. Девушка немного постояла рядом — вдруг господин решит что-то ещё спросить, — потом подхватила ведро и прошмыгнула за угол. Воздух, непривычно чистый для города, был свеж и прохладен. Кюдзо дышал полной грудью, глядя на небо, и вспоминал Ёсио. Он не хотел. Воспоминания пришли сами, как приходят старость или смерть. У мамы были удивительные фиалковые глаза и ласковые руки, а отец пытался казаться суровым, но Кюдзо и две его сестры знали точно: на самом деле он добрый, и если очень-очень попросить, обязательно купит игрушку, а если денег совсем нет, сделает её сам. Они жили в крохотном доме, таком маленьком, что когда за обедом собиралась вся семья, пройти от входа в дальнюю комнату было невозможно, если не вскочить на стол. Однажды Кюдзо сделал это. Мама тихо охнула, когда под его сапогами захрустели миски. Отец испуганно шарахнулся в сторону — он всё понимал: если самурай вскакивает на стол, накрытый в его честь, не время мешаться у него под ногами. Кюдзо тогда посадили на почётное место, как самого дорогого гостя. Глупый обычай. С тех пор он всегда занимал место, приличествующее воину: такое, откуда легко метнуться к выходу. Но в тот день он не смог отреагировать достаточно быстро, когда в дом ворвались вооружённые люди. Родители растерялись, сёстры завизжали — пусть война была долгой, но они не привыкли, что она приходит к ним домой. В таких местах, как Ёсио, люди верили: сражения происходят где-то далеко, на поле боя, пока их город не завоёван, им ничего не грозит... Они не были воинами. Они просто были его семьёй. Он крикнул им: «Уходите!» и бросился к дверям. Три трупа легли у ног Кюдзо, и он пошёл дальше, кружил возле дома, не давая в него войти никому чужому. Потом раздался крик Тэссая: «Кюдзо, сюда!», и он кинулся на голос. У них было достаточно времени, чтобы уйти через ту дыру в заборе, которую годами заботливо прикрывали плющом. Кюдзо повторял себе это не раз. У них было достаточно времени. В дом он не вернулся. Шла война, и он был нужен. Они могли уйти — а он не мог дать им большего, вот и всё. Тэссай отчаянно ругался, прорубая себе дорогу, а Хёго, дёргая забрызганной кровью щекой, повторял как заведённый: «Надо было нам с тобой пойти, надо было нам...». Пока Кюдзо не велел ему заткнуться. Потом, когда всё закончилось, горячей ночью, слизывая капли крови с его тонких пальцев, Хёго признался в странном. «Я боялся, — сказал он, — что тебя убьют. Маленький дом, узкие улицы... Надо было мне пойти с тобой». Кюдзо просто пожал тогда плечами и нехотя сказал: «Слишком маленький дом. Мы бы не разминулись». Больше они об этом не говорили. Толку объяснять Хёго то, что он и так знает — что семья хотела побыть с Кюдзо, а в присутствии чужого самурая все чувствовали бы себя неловко? Что рассчитывали на затишье, а не на открытые предательством ворота... Как теперь сказать ему, что тогда, каждую секунду ожидая нападения, Кюдзо был счастливее, чем сейчас? И надо ли это говорить? Может, он и сам знает? — Чего не спишь? — они задали этот вопрос одновременно. Хёго осклабился. — Интересно, я когда-нибудь смогу подойти к тебе незамеченным? — Зачем? — пожал плечами Кюдзо. — Ну просто хочется, — хохотнул Хёго и обнял его сзади за плечи. Кюдзо откинул голову, подставляя губы для поцелуя. На самом деле с Хёго можно было не разговаривать вообще — он трещал бы за двоих и объяснял Тэссаю, чего хочет Кюдзо. Иногда они так и делали. Тэссай говорил, они как пламя и лёд — два совершенно не сочетающихся человека, с какого-то перепугу решившие быть вместе. Кюдзо не спорил. Ему хватало того, что они с Хёго оба знали правду: ничего они не решали, просто были вместе, и всё. Так случилось. Копаться в причинах — бред: нет никаких причин. Двое сошлись так же случайно, как сходятся порой в бою. Случайно привыкли друг к другу. Случайно научились говорить без слов. Подумаешь. С кем не бывает. Руки Хёго настойчиво лезли под одежду. Кюдзо хмыкнул и сделал пару шагов в сторону, распуская пояс. Когда собираешься какое-то время провести голышом, лучше не привлекать к себе внимания, особенно если в городе полно людей с оружием. Хёго быстро разделся, пристроив катану под рукой. Такой же. Он просто такой же. Кюдзо выгнулся, опершись о стену дома — в одной руке катана, вакизаши воткнут в землю так, чтобы его можно было схватить мгновенно. Хёго сзади хохотнул и принялся торопливо раздевать Кюдзо, слишком ленивого, чтобы делать это самому. Правда была в том, что Хёго нравилось его раздевать, оба знали это, но жаловаться на лень было забавнее. Рука обхватила член, провела неторопливо по стволу сверху вниз. Кюдзо прикрыл глаза и чуть слышно застонал — привычный для обоих знак: всё в порядке, продолжай. Хёго ласкал его одной рукой, другой зачерпнул смазку, он всегда носит её с собой — Кюдзо не надо было оборачиваться, чтобы знать это точно, их секс всегда проходил одинаково. Всегда по-разному — и всегда одинаково. Кюдзо это нравилось. Смазка приятно холодила. На руках Хёго мозоли от катаны — Кюдзо мог показать каждую из них не глядя. Всё было как он любил — как они любили. Каждое движение — приласкать член, провести пальцем по мошонке, погладить бедро, невесомо поцеловать в шею — привычно и приятно. У Кюдзо постепенно расслаблялись плечи, и Хёго нравилось это тоже. Он был единственным человеком, с кем Кюдзо мог расслабиться — тем более повернувшись к нему спиной. Хёго резко выдохнул, когда его член проник в Кюдзо, и начал двигаться, плавно наращивая темп. Смотреть на обшарпанную стену было скучно, и Кюдзо подавался навстречу Хёго не открывая глаз — опасность он распознал бы и на слух. Пламя и лёд, говорил Тэссай; кажется, в чём-то он был прав. По телу Кюдзо разливалось приятное тепло, с каждым толчком он расслаблялся всё больше, как будто Хёго передавал ему немного огня, безудержного, дурного своего веселья и уверенности в завтрашнем дне. Тепло нарастало, наконец взорвавшись оргазмом; Кюдзо резко подался назад, заставляя кончить и Хёго. Какое-то время они, тяжело дыша, стояли неподвижно, потом медленно отлепились друг от друга и, всё так же говоря ни слова, оделись. Кюдзо умиротворённо вздохнул, посмотрел ещё раз на ночное небо и пошёл спать. После секса ему всегда спалось хорошо. Интересно, Хёго знает об этом? Устраиваясь поудобнее, Кюдзо посмотрел на него. Довольная рожа, зевает и тоже ложится. Знает, конечно. Слишком давно они вместе. Слишком прочно. Не расцепить. Утро было слишком прохладным. Укё раздражённо шагал, сквозь зубы проклиная свою дурацкую идею провести ночь в весёлом квартале. Девочки были, как всегда, умелы, закуски подали те, которые он любил, и музыка играла приятная — Кумико, хозяйка борделя, Укё хорошо знала и умела ему угодить, хотя это было и непросто. Девушки для увеселений всегда казались ему ненастоящими, будто куклам нарисовали на лице улыбку, одели красиво и научили удовлетворять мужчин. Но их тела всё равно сделаны из фарфора, а не из живой плоти. Укё капризничал, перебирал красавицами, и многоопытной Кумико приходилось нелегко с богатым клиентом. И всё же она — и только она, никто больше в Когакё — умела найти ту, которая устроит Укё. Так было и в этот раз. А утром, едва рассвело, отец прислал за ним человека и велел быть дома немедленно, а тёплую одежду прислать, конечно, не додумался. Укё с ненавистью посмотрел на затянутое тучами небо. Ещё вчера было солнечно, с какой стати именно сейчас, когда ему надо идти по улице, так резко похолодало? В борделе было тепло, в конце концов! Укё шёл стремительно, почти бежал, пытаясь согреться. Его слабое здоровье было предметом постоянных насмешек со стороны Аямаро, так что он ни за что не хотел простыть. Аямаро, конечно, его отец и имеет право смеяться над его слабостями, но... Как бы Укё хотелось больше никогда не давать ему повода для насмешек! Это унизительно, когда над тобой смеётся толстяк на две головы ниже тебя, не способный квартал прошагать без одышки. Даже если этот толстяк — хозяин Когакё. Когда Укё станет здесь главным, он никому не позволит над собой смеяться. Характерный, хорошо знакомый металлический лязг заставил его споткнуться на ровном месте. Потянуло гарью, тяжёлым запахом крови и сладким — горелой плоти. Укё нервно огляделся — нет, ничего не горит. Опять проклятые воспоминания. Грязный куль с выпущенными кишками и растрепавшейся причёской. Трясущийся отец на коленях. И ничего не выражающие глаза механического самурая, в которых отражался огонь, пожиравший его дом. — Я хочу домой, — одними губами произнёс Укё. Это было неправдой. У него больше не было дома. Механический самурай, вышедший из какого-то кабака, провернул свою нечеловеческую руку, проверяя, как работает сустав — снова этот мерзкий металлический звук! — и, конечно, заметил Укё. Иначе не могло быть. Когда снится кошмар, чудовище всегда находит тебя. — Эй, парень! — лениво позвал он — голос звучал гулко и искусственно, как у них у всех. — А ну, пойди сюда! — Да как ты смеешь?! — Рёити, отцовский охранник, выступил вперёд, но его голос звучал, как показалось Укё, неуверенно. — Это наследник сиятельного Аямаро! Механический самурай хохотнул. — Нечего сочинять, парень, я видел его раньше и прекрасно знаю, кто он такой. Он крестьянин, и это так же верно, как то, что я — самурай, а если вы ограбили кого-то в этом городишке и прикидываетесь богатенькими, то со мной этот фокус не пройдёт. Иди сюда, я тебе говорю! Он возвышался над Укё, над окрестными домами, над всем Когакё, и в его глазах отражался огонь. Он сейчас сожжёт здесь всё, сожжёт Когакё так же, как сжёг родную деревню Укё, и убьёт его, потому что несколько лет назад не добил. Страха не было, только спокойное знание: так и произойдёт. Он будет валяться на камнях кулём, из которого вывалятся кишки, а вокруг него будут гореть дома. Укё смотрел в механические глаза механического самурая; в них плескался гнев и отражался огонь. Укё сделал шаг вперёд. Рёити пытался ещё что-то сказать, но механический самурай взмахнул рукой... Сталь сильнее плоти. Укё же говорил отцу! Сталь сильнее плоти настолько же, насколько сладкие фрукты вкуснее несолёного риса, а купец Аямаро богаче крестьянина Тэнко. Нельзя пускать в город механических самураев, потому что они приходят убивать. Что-то шевельнулось в стороне, но это уже не имело значения. — Эй, но это действительно сын Аямаро! — воскликнул Тэссай. — Я видел его вчера! Что за ерунда? Они умывались, точнее, умывался Тэссай, Кюдзо с Хёго уже привели себя в порядок и собирались идти завтракать. А у Тэссая обе руки были заняты ведром с водой, и его катана лежала в двух шагах — он панически боялся, что однажды она заржавеет. Глупость, вообще говоря, сталь, из которой была сделана его красавица, не могла заржаветь, но каждый имеет право на причуды. Не будь у Тэссая заняты руки, он, конечно, не тратил бы время на болтовню. Но раз уж так случилось, он позволил себе... поговорить, так, наверное, будет правильно. Кюдзо прищурился, примериваясь. Мечи удобно легли в руки. Хёго отбросил назад волосы и выхватил катану. В дальнейших пояснениях оба самурая не нуждались. Тэссай собирался говорить с Аямаро, они не знали, о чём именно, и кто таков вообще этот Аямаро, но понятно же: с точки зрения Тэссая, он может дать им работу. Этого достаточно. А механический самурай или пьян — если они в принципе могут напиться допьяна — или просто дурак. Кюдзо метнулся вперёд. Хёго тенью скользнул за ним, ушёл чуть вправо. Силы в этой железяке, конечно, больше, но грубой силы недостаточно, чтобы победить Кюдзо и Хёго. Да даже и одного из них. Судя по теням, которые Кюдзо различал краем глаза, Тэссай решил не вмешиваться. И правильно, а то им досталось бы слишком мало хорошего боя. До смерти Укё оставалась пара вдохов, когда... что-то произошло. Сначала он не понял что. Кто-то закричал, Укё разобрал имя отца, потом появились люди, такие крохотные рядом с механическим самураем. Сейчас они умрут, выстукивало сердце в груди Укё, сейчас они умрут. Сначала они, а потом он. Механический самурай неловко повернулся, издал невнятный возглас и ринулся в бой. Рёити тянул Укё за рукав, бубнил что-то, кажется, уговаривал бежать. Бессмысленная затея. Однажды он уже убежал от смерти, и что? Она всё равно догнала. Рано или поздно всё равно... Три фигуры плясали на утренней улице — одна большая и две маленьких. Их тени причудливо переплетались, сверкали клинки, звенела сталь, ударяясь о сталь. Укё ждал, когда же раздастся знакомый звук, и сталь разрубит плоть. Две маленькие фигурки вились вокруг большой, и это было красиво. Говорят, смерть бывает красивой... Вдруг механический самурай дико взревел — и развалился на части. Это случилось так быстро, что Укё не успел ничего понять. Только что две маленьких фигурки были обречены, такие жалкие рядом с огромным механическим самураем — и вот уже посреди улицы стоят два высоких человека, к ним неспешно подходит третий, а у их ног валяется груда искорёженного, дымящегося металла. А где же... самурай? — ...господин Укё! Да что же вы стоите?! — Рёити пытался утащить его с дороги, но теперь Укё точно знал, что надо делать. Сталь сильнее плоти, говорите? А вот и нет! Наследник Аямаро решительно шагнул вперёд. — Кто вы, славные воины? — спросил он, втайне гордясь тем, что голос не дрогнул. Трое людей поклонились, и один из них, видимо, главный, заговорил. Укё важно кивал, хотя сознание пока ещё было немного затуманено. Самураи... ищут господина... слышали про Аямаро... Тэссай. Его зовут Тэссай. — Что ж, Тэссай, я думаю, отец возьмёт тебя и твоих людей на службу. По крайней мере, я попрошу, — Укё благосклонно улыбнулся, изо всех сил стараясь, чтобы не задрожали губы. Трое самураев снова поклонились. От груды железа исходило тепло. Запах гари... горящей плоти... Каменная мостовая качнулась перед глазами Укё, и он ухватился за руку Рёити. — Я хочу домой, — негромко сказал он. Это было неправдой. Но самураи молча кивнули, и они все вместе отправились к дому Аямаро — перепуганный Рёити, Укё и его новые телохранители. Отец обязательно наймёт их, иначе и быть не может. Укё обернулся и ещё раз посмотрел на дымящиеся останки механического самурая. Вот он, довод, на который Аямаро будет нечего возразить. Железный аргумент. Даже, пожалуй, стальной. Из-за туч наконец появилось солнце.