Запах яблок и комет

Вечерело. Запах позднего лета и яблок разливался по саду; Изуна собирал упавшие и побитые плоды в подол юкаты – такие ему нравились больше всего. На ткани потом останутся пятна, но вряд ли юношу это интересовало. Повязка на глазах почти развязалась, ослабла, но его руки были заняты, поэтому Учиха её не поправлял. Тобирама наблюдал за ним с веранды. С тех пор, как Мадара покинул селение, прошёл уже год. Что-то разрушилось в его душе, что-то надломилось между ним и Хаширамой, который тосковал до сих пор, а шепотки в спину о слепоте младшего Учиха доконали его совсем – ушёл, да так и не вернулся. Изуна рассказывал, что они говорили, что знал он, что Мадара покинет его и разрешил, но с тех пор Учиха-младший не улыбался. Вообще. У Изуны закончилось место в подоле. Мягко переступая босыми ногами, он осторожно, чтобы не уронить ни яблока, направился к дому; шёл уверенно, сад этот знал уже наизусть. Тобирама смотрел на его худое лицо и был уверен, что Учиха чувствует его взгляд, уверен, что улыбкой оно не озарится. Не сомневался, что сам он, Тобирама Сенджу, пленён этим лицом и Изуной в целом. - Отбери небитые, ладно? – тихо попросил он, подойдя вплотную. - Да тут и нет почти... – тихо. Учиха был тихим, и от того Сенджу не смел повышать при нём и уж тем более на него голоса; на брата смел. И не раз. - Так вот их и возьми. Тобирама отобрал штук пять-шесть яблок без коричневых боков и отложил их на чисто вымытый пол рядом с собой. Голова кружилась от запаха приближающейся осени, влажной травы и фруктов. От ненормальной белизны изящных, но совсем не женских рук Изуны. - Всё. Меньше десяти. А остальные куда? - Насушить можно... или в пирог... – рассеянно. – Пойду на кухню, вымою. Юноша зашёл на веранду, не думая о том, что грязными ногами оставит следы. Пройдя мимо Сенджу, он слегка задел его и обронил всё же развязавшуюся повязку. Не отреагировав никак на её потерю, Учиха скрылся в доме. Тобирама вздохнул, взял ткань и, отряхнув её от соринок, направился следом. Яблоки после заберёт. Сенджу помнил тот день, когда Хаширама послал его проверить брата Мадары; у брата тогда был завал, сам, как обычно ходил, не мог. Своё недовольство, своё последующее неверие – ведь перед ним предстал кто-то иной, другой, не того человека он ранил почти до смерти на поле битвы. Воин стал духом. Дух был тих, спокоен и невыразимо прекрасен. Слепой, но не беспомощный, тусклый, как ранний туман, но сияющий для Тобирамы звёздным огнём. Сенджу задохнулся, грудь сжало тисками, повлекло-потянуло к белым рукам и худому телу, скрутило тоской и желанием спрятать от слишком жестокого к людям мира. Спустя месяц он забрал Изуну к себе домой. Отчего-то Учиха не был против. На кухне шумела вода. Изуна уже сгрузил яблоки в раковину. Плоды были испачканы землей, немного – травяным соком, некоторые подгнили. В мусорной корзине было уже три штуки совсем непригодных, а на столе рядом с Учиха высилась небольшая горка вымытых, с блестящими капельками воды на крутых боках, из которых ещё предстояло тщательно вырезать самые помятые части. Тобирама подошёл к нему со спины абсолютно бесшумно – и, разумеется, Изуна его услышал. Этот странный юноша всё слышал: плач беспомощных птенцов, рост травы, как движутся облака на небе, биение чужого сердца и ток чакры, крови и лимфы в жилах. - Ты потерял, - шепнул Сенджу, мягко накрывая повязкой веки, под которыми не было ничего – ни глаз, ни возможных слёз. Учиха не умел плакать. - Руки были заняты, вот и не поднял, - отозвался он, не прекращая мыть. Тобирама затянул узел на затылке, обнял юношу со спины за шею, мешая, и поцеловал в висок; мужчина был выше, поэтому сделать это было очень удобно. Затем – в острую скулу, нежно. Когда только и как эта щемящая сердце мягкость появилась в нём? Сенджу прикрыл глаза, целуя ниже, ближе к подбородку и губам. Свободной рукой он обхватил запястья Изуны, разворачивая его к себе и ища губы. Мягкие, узкие, безвкусные – но не оторваться, так как у самого Тобирамы – горячие и сухие, с чешуйками мёртвой кожи, солоноватые. Как только Учиха оказался полностью лицом к нему, Сенджу уже не мог оторваться. Увлекаясь, он мял чужие губы своими, трогал их языком и дурел, дурел с каждой секундой всё сильнее, даже не пытаясь поймать ускользающий рассудок. Одна рука легла на поясницу, ладонь другой – зарылась в мягкие и шелковистые, спутанные на затылке волосы. Шум воды почему-то мешал. Тобирама прижал Изуну тесней к себе, проскальзывая в податливый рот языком. Потянув за волосы, цепляясь пальцами за повязку, мужчина запрокинул его голову назад. Юноша положил холодную мокрую ладонь ему на шею. И всё-таки лишний звук раздражал. Учиха всегда реагировал на ласку очень тихо, и Сенджу боялся пропустить малейший вздох. Кое-как дотянувшись до крана, Тобирама закрутил его и, не открывая глаз, на мгновение оторвался от Изуны. - Пойдём в спальню... – выдохнул шумно. - Я ещё не закончил, - спокойно, шепотом. - Успеешь ещё, - уже хрипло, и Сенджу вновь впился в него поцелуем. Хорошо. Просто до боли хорошо. Когда Тобирама плавно вошёл в него, Изуну охватила дрожь. Ощутив её, Сенджу медленно толкнулся до упора и негромко застонал. Учиха тяжело дышал, грудь ходила ходуном; он был напряжён и тесно обхватывал изнутри. Горячо-о-о... Не дав ему достаточно времени привыкнуть, Тобирама осторожно начал двигаться. Изуна выгнулся, принимая его в себя. Сенджу закинул его ногу себе на плечо и поцеловал голень. Не найдя в себе сил оторваться, мужчина заскользил к щиколотке, чтобы с нескрываемым наслаждением прижаться губами к острой косточке на ней. Тобирама повернул голову, целуя ступню и каждый палец, голова кружилась от своих же действий, жара чужого тела и мучительной тяжести внизу живота. Учиха комкал пахнущие порошком простыни, стискивал их пальцами. Сенджу склонился к нему, ловя судорожный тихий вздох, и вдохнул сводящий с ума запах сырой земли, запах его кожи возле тонкой ключицы, перемешавшийся с пряным, густым, сладким ароматом яблок и хвойного шампуня. Тобирама куснул легонько; Изуна обхватил его за шею руками и запрокинул голову назад, подставляясь и постанывая в такт движениям бёдер Сенджу. Учиха мог бы сдержаться, в их первую ночь он не издал ни звука, но со временем он стал показывать, что ему нравится. Мужчина послушно заскользил языком по сонной артерии любовника. Тобирама хотел заставить его полностью отдаться ему и удовольствию. Чтобы Изуна не думал о брате хотя бы сейчас, деля ложе со своим почти убийцей. И стонал искренне, и просил ещё, и дарил хоть какую-то ласку в ответ... Кровь вскипела, становясь лавовым огнём, Сенджу ускорился и кончил, крича и наваливаясь. Учиха под ним всхлипнул надрывно, выгнулся в последний раз и излился себе на живот, вцепившись в волосы Тобирамы так сильно, будто хотел их вырвать с корнем. Задохнувшись на несколько долгих секунд, Сенджу рухнул на любовника сверху, вдавливая его в футон. Изуна уткнулся ему в плечо. Переведя кое-как дыхание, Тобирама вышел и перекатился на бок, не выпуская юношу из рук. Оргазм оглушил, не хотелось ни о чём думать – только обнимать Изуну, прижимать к себе, целовать и пьянеть от того, что Учиха-младший принадлежит ему. - Я посплю? – тихо спросил он через некоторое время. Всегда спрашивал, хотя странен был бы ответ «нет». - Конечно, - ласково. Ради Изуны Сенджу научился быть таким. Ласковым. Нежным. Заботливым. Целовать в щёку или в висок перед сном. Укрывать одеялом – Учиха часто мёрз даже после секса – и прижимать к себе. Снимать повязку, так как с ней неудобно спать, подставлять грудь, чтобы юноша в неё утыкался доверчиво, прячась, перебирать волосы, пока он не уснёт. Тобираме было трудно этому научиться. Но у него был целый год, чтобы сломать часть себя ради другого человека, которого полюбил болезненно-неправильно... Если не с первого взгляда – так немного после. Пирог стоял в духовке. Честно говоря, вышел он просто гигантским, они перемазали полкухни в тесте, так как Изуне нужна была помощь, а Тобирама не умел готовить, но давно у него уже не было столь хорошего настроения. Учиха сидел на краю стола и по-детски болтал ногами, а Сенджу грыз отобранные им яблоки для «просто съесть» и наслаждался моментом. Перед ним был таймер, и мужчина поглядывал то на него, то любовался Изуной. Скоро сентябрь. А в прошлом сентябре они стали жить вместе. Тобирама был почти счастлив. Кто-то постучал в окно и окликнул его; Сенджу запретил кому-либо, кроме брата, заходить к нему домой. - Я быстро, - бросил он и поднялся. Уходить из этой уютной кухоньки не хотелось даже на мгновение. К сожалению, это мгновение растянулось на целых двадцать минут. Тобирама злился на своих же подчинённых, которые напутали что-то в отчётах и по цепочке едва не испортили работу Хаширамы, к которому на подпись шли все бумаги, но, возвращаясь, Сенджу вновь становился спокоен. Пирог стоял на столе, накрытый полотенцем, запах яблок усилился, кружа голову. На кухне никого не было, в доме царила тишина. - Изуна-кун! – нет ответа. - Хм... В сад что ли ушёл? Но у Тобирамы отчего-то было дурное предчувствие. Наверху что-то упало с диким металлическим грохотом. Сенджу взвыл и бросился в оружейную – единственное место в доме, куда Изуна не заходил и не знал, что там и где стоит. И была только одна причина, зачем он мог туда пойти, ведь кухонные ножи лежали для него слишком высоко. Тобирама с порога бросился к нему и сшиб с ног. Выпавший из его руки кунай чиркнул кончиком по предплечью Сенджу, но он не обратил на это внимания. Рухнув вместе с Изуной на колени, мужчина стиснул его и принялся раскачиваться, как полоумный; дыхание было частым и сбитым, сердце испуганно хотело вырваться из оков ребёр, а на лбу выступил холодный пот. Успел. Учиха только содрал немного кожу возле ярёмной впадины. По руке потекло что-то тёплое, по лицу – солёное, но на первое Тобирама не обращал внимания, а что такое второе давно уже позабыл. Ком в глотке мешал дышать. - У тебя кровь, - робко сказал Изуна и положил ладонь на рану, перекрывая ток крови. Сенджу судорожно выдохнул. Нити ледяного секундного ужаса, опутавшие его, не желали отпускать. «Чёрт... чёрт, чёрт, чёрт!» Тобирама тонул в глухом отчаянии, и ему никак не удавалось всплыть из этого жуткого чёрного омута. Мужчина был способен только сжимать едва не лишившего себя жизни юношу сильней, на чьё плечо с лица Сенджу скатывались прозрачные капли. - Ты... – голос Учиха дрогнул. – Ты плачешь? Тобирама на автомате помотал головой, а ещё из уважения к Кавараме, на чьих похоронах он не проронил ни слезинки. - Ну... Ну, не надо, - робко попросил Изуна, боязно обнимая. – В... всё хорошо. Но Сенджу рыдал, стыдясь этого, и не мог успокоиться. Злое воображение показывало образы младшего Учиха с кунаем в горле, и мужчина снова пугался, и, взяв себя было в руки, вновь начинал выть. Изуна осмелел, сжал теснее в объятиях и пообещал, что дальше так делать не будет. После чего потянул отвлекать: потянул вниз пить чай с яблочным пирогом. «Прости, я просто скучаю». «Прости, я не подумал». Так сказал Учиха-младший. Тобирама и не сомневался, что ему трудно, а то, что юноша не подумал о нём – что ж, предсказуемо. Но от этого не легче. Сенджу не отходил от него ни на секунду. Чтобы Изуна мог нормально ходить в туалет, мужчина убрал из ванной все острые предметы. Всю работу Тобирама взял на дом. Любовники вместе ели, вместе спали, вместе выходили в сад – Сенджу не мог рисковать. Впрочем, не было похоже, что Учиха попытается навредить себе снова; он посветлел, повеселел и, как зверёк или малый ребёнок, тянулся за лаской и вниманием. Было всё хорошо, прям как он сказал. Разве что Тобирама не спал почти. - Брат... Мадара... – бормотал во сне Изуна. Юноша задрожал и всхлипнул. Сенджу прижал его плотнее к себе, мысленно проклиная Мадару и молясь на него в прошлом: чтобы забрал несчастного теперь слепца с собой, чтобы не обрекал на такие муки родного брата, а Тобираму – на медленное безумие. Или это такая изощрённая месть ему за что-то? - Не бросай меня... братик... я с тобой... Мужчина зарылся рукой его в волосы и принялся тихонько укачивать, нашёптывая что-то успокаивающе ласковое, но крайне глупое. Сделать большего он не мог, а потому только шептал еле слышно – спящему этого было довольно – да гладил осторожно, как раненного и напуганного зверька: - Ч-ч-ч... Тише, тише... Я рядом, тише... Я тебя не оставлю. Сенджу прижался губами к его макушке; Учиха постепенно затихал. Глупая попытка утешения. - Мы с братом любим смотреть на звёзды, - вдруг произнёс он, не используя прошедшего времени, ведь вряд ли он разлюбил это занятие. Тобирама вздрогнул от неожиданности – не спит. - Я тебя разбудил? – виновато. - Нет, - Изуна сжал пальцами одеяло. – Я хочу посмотреть с тобой на звёзды. Мог ли Сенджу отказать ему? Конечно же, не мог. Собрался с силами и мыслями Тобирама через пару дней, а ещё тогда настала удивительно ясная ночь. О том, что младший Учиха ничего всё равно не увидит, Сенджу заставил себя забыть: это было совсем не важно. Изуна сам попросил что-то, захотел заняться тем, что ему нравится. Заняться тем, что он любил делать с братом. Важнее этого не могло быть ничего. Найдя в саду самое открытое и сухое место, мужчина постелил там старую циновку-татами, пахнущую пересохшей соломой, и только поверх неё разложил футон: ночи уже были холодными, а это было не задание, чтобы пренебрегать комфортом. Тобирама нырнул под одеяло первым и, устраиваясь, принялся в буквальном смысле греть постель. Мужчина лёг на спину, закинул за голову руки и запрокинул лицо к тёмному небу: мрак уже сгустился, звёзды ярко засияли бриллиантовой крошкой, а Млечный Путь раскинулся широкой рекой молока через чернильную землю небесного купола. Лишь у далёкого западного горизонта был тусклый росчерк серо-зелёного – последнее напоминание о закате. Придёт Изуна или нет? Сенджу не дождался от него ответа час назад, когда спрашивал, но готов был принять любой. Шорох густой травы под босыми ногами, чуть позже - взволнованное шумное дыхание. Тобирама закрыл глаза и распахнул веки снова только в тот момент, когда Учиха оказался у него под боком, прижимаясь холодными и мокрыми от выпавшей рано росы ступнями к ногам Сенджу. Мужчина осторожно приобнял его одной рукой. - Тебе не холодно? – шепнул он Изуне, зная, что юноша часто мёрзнет. Да и сейчас Учиха слегка дрожал. - Немного, - тихо. – Но ты тёплый. Изуна положил ладонь ему на грудь и, устроив голову на плече, ткнулся губами в шею. Тобираму окатила волна живого тепла. - Сними с меня повязку, - попросил Учиха; ответ «нет» не принимался. Сенджу повиновался и аккуратно, не торопясь, чтобы не зацепить мелкие прядки на затылке, развязал узел, после чего отложил полосу ткани в сторону. Изуна подался вперёд и потёрся носом о его щёку – не улыбается, но радостный, оживший. У Тобирамы перехватило дыхание от чего-то слишком сильно похожего на восторг; мужчина бы расцеловал его, но опасался ненароком спугнуть. Звёзды засияли ярче. - Какое сейчас небо? - Как бархат... глубокое, тёмное... – Сенджу было трудно, так как даром описания он не владел. – Как бы получше описать... Ладонь Учиха легла ему на рот. - Достаточно. Я представил, - пальцы исчезли. – Облака есть? - Ни одного. - Опиши звёзды... Как описать неописуемое? Как рассказать о том, на что не хватит его грубых слов? Тобирама закрыл глаза и принялся говорить по памяти. О том, как много сейчас звёзд, что нет луны, чей свет мог бы их затмить. Мужчина рассказывал, какие они далёкие и холодные, но в то же время кажется, что протянешь руку и коснёшься. Сенджу, подглядывая, говорил, что их так много, что не сосчитать никому, но это всё равно не больше двадцатой от всех... Затем они искали созвездия. Тобирама искал взглядом скопления звёзд и, взяв Изуну за запястье, вычерчивал их в воздухе его рукой. - Вон там – Полярная звезда, от неё ниже – Малая Медведица... – он повёл его ладонь ниже. – А вон там – Большая. - Ковш? - Он самый. Учиха тихо смеялся, но Сенджу не видел, улыбался он или нет. Боялся посмотреть. Уже засыпая, Учиха пробормотал: - А... Тобирама... – зевок. – Падающие звёзды есть? В смысле – сейчас есть? Мужчина в который раз посмотрел на небо. - Есть. Вот упала... и ещё... – рассеянно. Изуна затаил дыхание и, может быть, загадал желание. Вскоре он уснул, и Тобирама, укутав в одеяло, бережно понёс его в дом. Про падающие звёзды он солгал, но был уверен, что где-то взрываются кометы. Возможно, в его несуществующей душе. Изуна улыбался. Сидя на подоконнике, он гладил красивого и ухоженного молодого сокола по клюву и перьям над ним, кормил его с рук холодным фаршем, который был куплен для ужина, и улыбался. Светло, искренне, счастливо... Тобирама задохнулся и подумал, что где-то он уже видел этого сокола. На лапе птицы была маленькая полая трубка для передачи посланий, хотя обычно хищных для такого не использовали. Изуне пришло письмо? От кого? Как он смог прочитать? И где само письмо? Это были достаточно глупые вопросы, кроме двух последних, особенно – второго с конца. Но рельефное письмо ещё никто не отменял, а Учиха уже умел так читать, медленно – но мог. А значит отправитель знал о его слепоте... Знал же? Это же не тот, о ком подумал замерший на пороге Сенджу? Учиха соскочил с подоконника, срезал кухонными ножницами прядь своих волос – Тобирама около недели назад перестал прятать острые предметы, ограничиваясь пристальным наблюдением – и, осторожно уложив её в трубку, закупорил её. Нежно погладив сокола ещё раз, юноша подошёл обратно к открытому окну и выпустил птицу в небо. Улыбка так и не исчезла с его лица. - Изуна? – тревожно. – Ты... Изуна развернулся, подбежал и слёту бросился на шею. Рефлекторно обхвативший его за пояс Сенджу был выше на голову, поэтому Учиха принялся забавно болтать ногами в воздухе – радостный, светился. Улыбался. Изуна улыбался, Изуна улыбался, Изуна безумно красиво улыбался... - Пойдём, погуляем? – беззаботно предложил он. Как будто ничего не произошло и не происходит. Как будто всё в порядке вещей. Как будто у Тобирамы не колотилось бешено сейчас сердце от его улыбки и предчувствия скорой беды, потому что он вспомнил, что видел этого сокола на руке Мадары Учиха. Но гулять они пошли, ведь было солнечно и по-июньски тепло, а Изуна улыбался, когда шли, держась в пустынных местах за руки, как малые дети. На столе лежал завёрнутый в ткань последний кусок пирога, сверху на нём – бумажка из блокнота с тремя корявыми, так как Изуне плохо удавалось писать вслепую, иероглифами. Первый – «люблю». Второй и третий – «другой» и «ре», из которых складывалось сухое и колкое, как грубая наждачка, «прощай».* Всего три иероглифа. Два значения. Первый был особенно непонятно написан – Сенджу еле разобрал. Судорожно выдохнув, мужчина сжал ладонью короткую записку, которая походила на срочные приказы на передовую во время войны, поцеловал кулак и свободной рукой принялся разворачивать пирог. Пахнуло сластью и яблоками. Тобирама откусил кусочек, хотя не был голоден, и, развернувшись к столу спиной, медленно съехал на пол.** Подтянув ноги к груди, он уставился на щель между досками в полу и, поглощая всухомятку пирог, старался ни о чём не думать. Изуна, возможно, уже счастлив в объятиях старшего брата. Ни о чём не думалось легко – в голове было так же пусто, как в душе. Доев, Сенджу обнял ноги руками, прижался лбом к коленям и, прикрыв глаза, стал считать секунды. Их должно было получиться столько, сколько на небе мёртвых звёзд. Умирающая Вселенная пахла пеплом, росой, туманом, печёными яблоками и волосами младшего Учиха. - Эй. Кто тут ещё? Тут не должно никого быть – Тобирама один, один, один, брошенный и один... - Эй, Тобирама. «Уйди», - хотел сказать Сенджу, но вдруг осознал, что сил на это осталось слишком мало, а куда утекли они, по какому стоку – непонятно. Поэтому у него не вышло прогнать неизвестного гостя, чей полузнакомый голос прорывался к впавшему в защитную апатию сознанию словно через толщу воды или толстое стекло. - Братишка... – выдохнул кто-то, и широкая ладонь легла на плечо, быстро переместившись к волосам возле уха и растрепав их, чуть касаясь щеки. – Посмотри на меня. Тобирама не шевельнулся. Не хотелось. Его вполне устраивало сидеть в статичной позе. - Пожалуйста, - очень тихо, и не будь интонация умоляющей почти, мужчина не поднял б головы. Сенджу посмотрел на просящего и увидел старшего брата. - Он ушёл, да? – догадался Хаширама, поэтому Тобирама никак не отреагировал на вопрос – и так ясно всё, а движения требовали титанических усилий. - Ты давно тут сидишь? – прошептал старший Сенджу, ловя его ускользающий взгляд и гладя по щеке. – Ты сказал, что зайдёшь ко мне в шесть, ушёл из резиденции в четыре и исчез. Я просто не выдержал... Младший Сенджу пожал плечами, так как понятия не имел, сколько времени прошло. Может, два часа, так как в шесть он к Хашираме уже не зашёл, а может – миллиарды световых лет. - Уже десять часов. Тобирама предпочёл ничего не говорить на этот счёт; во рту ещё был вкус яблок и сладкого теста, и мужчина не хотел его терять со словами. След Изуны в его жизни был блёклым, но важным – нельзя было его терять. Никогда. Хаширама сел на колени – до этого он был на корточках – и мягко привлёк его к себе. Уткнувшись Тобираме в висок, мужчина стал гладить его по волосам и нашёптывать: - Всё хорошо... Ты не один, я рядом. Его губы почти касались виска. Сенджу-младший не верил в первое, понимал и радовался второму, а ещё он почувствовал себя ребёнком из тех далёких времён, когда не было ещё ни Каварамы, ни Итамы, а боящийся всего и вся трёхлетний глупый Тобирама Сенджу лип к брату, как к тому единственному надёжному, что в этом мире есть. В его руках было спокойно. Защищёно. Тобирама прикрыл глаза и расслабился. Почти сразу начало клонить в сон от тепла и моральной истощённости; не став себе отказывать в отдыхе, мужчина слегка навалился на старшего брата. Уснуть бы прямо тут, но они уже не дети... Просто отдохнуть немного... А брат всё шептал: - Всё хорошо... всё хорошо... Я рядом... Сенджу удалось ему поверить и уснуть, на этот раз действительно ни о чём не думая. Почему-то наутро он проснулся в своей постели, а у изголовья сидя дремал Хаширама. *愛 – «люблю», «любовь»; 別 – «другой» и れ – «ре», вместе 別れ – «прощай». Как тут видно, первый иероглиф сложнее и написать его труднее, тем более, слепому, поэтому то, что почти непонятно – объяснимо. **Имеется в виду кухонный стол, что-то типа стойки, которые есть почти у каждого на кухне.