Рыцарь

      Вторые сутки Гарри не выходил из своей мастерской. Окружившие его мольберты, законченные и брошенные на половине пути картины, палитры с засохшими пятнами масляных красок — все стало баррикадами от внешнего мира. Он спасался среди знакомых предметов, пытался заземлиться ими, ухватиться таким образом за реальность. Гарри боялся, как никогда. Было нормально испытывать страх перед каким-нибудь ожившем манекеном или выпрыгнувшей из картины девушкой, рот которой был наполнен острыми зубами, с которых стекала слюна. Эти существа принадлежали чужому иррациональному миру, гадкие монстры, мечтавшие разодрать в клочья живых, из плоти и крови, людей. Наверное, если бы подобное творение сумасшедшего художника набросилось бы на него сейчас, он бы даже немного обрадовался: угроза жизни и просыпавшийся инстинкт самосохранения выключали все прочие мысли. Опасность отвлекала, так, например, он ни разу не сталкивался с самим собой и моральными дилеммами, пока они с Иб не выбрались на свободу. Не было этих идиотских конфликтов с собственным «я». Теперь же, когда риск умереть за ближайшим поворотом, исчез, сердце его по-прежнему заходилось бешеным ритмом.       Гарри изо всех сил зажмурился, закрывая ладонями горящее стыдом лицо, и яростно потряс головой. Не помогло, вдобавок, и без того пребывавшие в беспорядке волосы приняли совсем безобразный вид. Он опустил взгляд на сведенные крупной дрожью руки, такими не взяться за кисть. В целом, выглядел он сейчас как беспробудно пьющий мужчина средних лет, ничего не добившийся в жизни, который семь раз в неделю топит горе в бутылке крепкого вина. Нет, дешевого, дрянного суррогатного пойла. Увидел бы кто Гарри в его состоянии, то поставил бы десять баксов на то, что он не будет в силах подняться на ноги. Но он не употреблял алкоголь, совсем, только курил, только стал делать это чаще. Раньше пачки хватало на неделю, сейчас за тот же срок уходило две-три. Спорный способ привести себя в надлежащую форму, он знал.       Но так инструменты хотя бы не валились из слабых пальцев.       Никогда Гарри не чувствовал себя героем, достойным почестей или наград, хотя и спас беззащитную девятилетнюю девочку из лабиринтов проклятой художественной галерей. Во-первых, потому что никому не доказать, что они побывали в параллельном измерении и сбежали живыми, но без малейших свидетельств пребывания там. Во-вторых, потому что Иб спасала его не меньшее количество раз. Он просто думал о ней, как о младшей сестренке, за которой, вспомнив все пройденные бок-о-бок кошмары, он обязан был продолжать приглядывать и здесь. Все резко изменилось, перевернулось с ног на голову. Он в своих глазах был отвратительным, мерзким.       Такие гадкие люди не достойны общения с такими чистыми и горящими искренностью людьми, как малышка Иб. И поэтому его так трясло, от липкого, противного чувства, несчастье затапливало его изнутри, от грудной клетки и выше к горлу, перекрывая воздуху доступ, мешая, черт, просто дышать. Художнику, в общем-то, не привыкать страдать, но муки нынешние были чем-то особенным и несравнимым.       Да, как ни странно, вернувшись в нормальный мир, он не утратил страсти к искусству, продолжив занятия живописью. Приключение переменило жизненный уклад, приоритеты, но саму суть Гарри ему исказить не удалось. Вернувшись в мастерскую он сразу же прибрался в ней, расставив все по новым местам. Сюда он потом частенько приводил маленькую Иб, радостно вцепившуюся во взрослого друга. Гарри показывал ей, еще слишком робкой и несшей в себе горечь нанесенной детищами Гуэртены травмой, что ничего страшного в картинах нет.        Их следовало создавать с чистой душой, щедро прибавляя к творчеству доброту и улыбки, делая радость от процесса главным орудием творца. Он даже нарисовал ее саму, три недели погруженный в работу с холстом. Десятки эскизов, с разных ракурсов, со всевозможными выражениями лица, эмоциями, наброски в полный рост и по пояс, только с лицом — листов было бесконечное множество, избавиться хотя бы от одного не повернулась рука, все Гарри сложил в отдельную папку, закинув ее на верхнюю полку стеллажа. У стены стоял прикрытый накинутой на него тканью портрет.       Гарри вновь вздрогнул, вспомнив о нем, и от души отвесил себе подзатыльник. Звонко, громко. Черт, как же все стало сложно в последнее время.       Иб исполнилось целых семнадцать лет. Минуло восемь лет с тех пор, как она познакомилась и рассталась с Мэри, как получала в утешение от Гарри, не умевшего ладить с детьми, лимонные леденцы. Восемь лет с их первой встречи. Самому ему уже двадцать девять, маска затворника была лиричной в юности, теперь делая из него нелюдимого чудака. Действительно, странно, что все эти годы единственным другом для художника оставалась эта несносная девчонка, то и дело вытаскивающая его или в кафе, или в парк, или в кино… или куда ей будет угодно. У него оставались университетские приятели, но с ними не было так легко и комфортно, на них не хотелось тратить свободное время или переносить сроки сдачи немногочисленных заказов.       Картины Гарри продавались плохо, но на средства к существованию хватало, поэтому каждую подобную работу он старался сделать максимально хорошо и быстро, не сдвигая дедлайны. Только если вдруг Иб заболевала, и требовалось срочно занести ей свежих апельсинов с рынка неподалеку, или в городе открывались новые аттракционы, бесплатные исключительно в первый день.       С Иб было так весело просто гулять, объяснять какие-нибудь неимоверно сложные вещи и слушать ее удивительно простые понятные ответы, учить чему-то новому. Гарри пришлось смириться в скором времени, что взрослеющая Иб и сама могла много чему учить его, законченного троечника в учебные годы. Например, девочка делала большие успехи с освоением точных наук, тогда как он сам ничего не понимал в метаматематике уже со средней школы.       Тогда Гарри с улыбкой заметил, как быстро растут детки, а потом понял — именно это и было самым страшным открытием в его жизни. Детки растут. Все девочки рано или поздно становились девушками, все люди менялись, один он, как будто, застрял на месте, как жучок в янтаре. Будущее приготовило много неприятных сюрпризов.       Гарри мог признаться лишь самому себе, сидя за очередным белоснежным холстом, которым так легко отгораживаться от всего вокруг, кое-как преодолевая смущение и боязнь: ему очень сильно нравилась Иб. Нравилась так, как не должна нравиться семнадцатилетняя особа с крутым норовом, буквально выросшая у него на руках, тридцатилетнему мужчине.       В этом нет и толики нормального, весь Гарри сплошная ошибка.       Два дня назад все пошло крахом, для конца света хватало так мало времени, прежде Гарри думал, что такое бывает только в каких-нибудь книжках, романах для подростков и одиноких взрослых дамочек. Любимое кафе встречало неизменным ароматом свежеиспеченного хлеба и крепкого кофе средней обжарки, на фоне играла легкая мелодия без слов. Отхлебнув из чашки, сонный Гарри слушал вполуха щебетание Иб, которая хвасталась отличной успеваемостью в выпускном классе и выбранными курсами для подготовки к поступлению в университет. Она шла на направление финансов, шутя, что сможет стать отныне его личным агентом и организовывать успешные выставки, произведшие бы фурор в мире искусства. Что на это ответить, кроме кивков и пожеланий удачи? Он верил в нее всем своим болящим от неразделенных чувств сердцем, желая, чтобы она поскорее заинтересовалась кем-нибудь еще, не связывая все свои планы с готовящимся вот-вот разменять третий десяток холостяком.       Иб улыбнулась, точно заметив, что он размышлял попутно о чем-то своем. Хитро прищурив необычайно красивые глазки, лукаво блеснувшие, она быстро чмокнула зазевавшегося Гарри в губы. Тот остался сидеть с поднятой в воздух чашкой. Упомянутое сердце ухнуло вниз, и только по той причине, что хорошо бы сохранять какую-нибудь мужественность при своей юной возлюбленной, он сдержал ругательства. Спокойно и улыбнувшись в ответ, он протянул к ней руку. Спину жгло от раздраженного взгляда владельца кафе, который что-то недовольно бормотал, громко и небрежно: он-то, разумеется, считал их братом и сестрой, если не отцом и дочерью. Ласково Гарри заправил за ушко Иб длинную каштановую прядку, прежде чем попрощаться и подняться со своего места.       Он сбегал, не стал слушать ее объяснений, пулей бросился прочь на улицу, не запоминая дороги до дома. Когда, наконец-то, захлопнулась дверь в квартиру, смог со всей силы удариться о нее лбом. Затем кулаками. В студии, совмещавшей и жилье, и творческое пространство, было тяжело дышать. Все вокруг давило, схлопывалось вокруг него, сжималось до размеров спичечного коробка.       «Мне так хочется кричать»       Иб ошибалась, само собой, но этого нельзя было делать Гарри. Недопустимо испытывать к ней и толику тех чувств, что вспыхнули в его начисто лишенной рассудка душе. Восемь лет… выходило, если посудить, не так уж и «коротко», но это все равно не было оправданием ни симпатии, ни чего-то более весомого и серьезного. Ему следовало позволить себе перегореть, ведь ей уже больше не девять, ее не обрадовать теми мелочами, если объяснить значение незнакомого слова или же подарить вкусные конфеты. Наверное, она, как все девушки ее возраста, грезила о романтика, и он подавал ей неверные (верные?) знаки внимания.       Он запутал их обоих, и нужно время, чтобы закрутившийся клубок развалился сам собой, чтобы она осознала неправильность этого поспешного первого поцелуя и исчезла из его жизни. Такое случается. Так непременно случится.       «Она выросла, Гарри», — шептал насмешливый внутренний голос. — «И ты это заметил очень давно, любя ее все сильнее, твои чувства просто росли вместе с ней, становясь осознание и полней. И любовь — это совершенно нормально». Только почему тогда так жутко стыдно, и в целом дурно от всего происходящего? Почему ощущение, что ему в жизнь не отмыться от грязи, которая замарала все выстроенное с таким трудом? И…       … почему она первая решила поцеловать?       — Гарри… я зашла без разрешения, прости, просто дверь была открыта, — робкий голосок, тонкий и изящный, как акварельный мазок на белоснежной бумаге, раздался за спиной, и Гарри от неожиданности запутался в своих ограждениях. Холсты, выстроенные рядком, грохнулись на пол. — Я правда стучала, но ты не отвечал. Глупый, я ведь за тебя волновалась! Звонки на телефон второй день игнорируешь, дома тоже молчишь.       Грации у Иб не отнять, она обогнула бочком весь накопленных художником хлам и опустилась рядом с ним. Гарри сидел ближе к стене, ему было неловко за опухшие глаза, немытые волосы, за нездоровые пятна румянца, пылавшие на щеках. И ладно бы он сам продолжал сидеть на грязном полу, но вот теперь затащил сюда и ее, в белоснежной юбке и блузке из тонкого шелка. Маленькая богиня, муза, которой запрещено трогать недостойного человека.       Гарри был как раз таким, и ему было стыдно, наверное, за очень и очень многое. Но за что именно — он никак вдруг не смог сформулировать, взглянув в горящие изнутри неподдельной нежностью глаза, почувствовав на шее еще холодных после улицы ладоней. Иб поддерживала его так, заставляя смотреть исключительно на себя, никак ни в сторону, ни куда-либо еще.       — Ну и почему ты так испугался, Гарри?..       — Я не… — кажется, или зубы предательски стучат?       — Ты не боишься, ага. Точно, это мы уже проходили, — Иб чуть склонила на бок голову, и на миг он отчетливо уловил след былого ребенка, растерянно плутающего по коридорам в окружении диких монстров, с прижатой к груди красной розочкой, хрупкой и, несмотря на шипы, такой ранимой. Шипи стали крепче, растерянность исчезла вместе с детскостью, она стала умна и серьезна. Она, оказывается, знала все обо всем лучше него, пользуясь какой-то врожденной женской интуицией. — Так что же?       — Иб, послушай…       Послушай. Не зря же они рука об руку прошли весь огромный путь. Он начался разъедающим уши смехом Мэри, бедняжки, обреченной быть мученицей и злобной тенью, истлевшей с другими полотнами, которую они не смогли спасти. Дорога продолжалась новым знакомством друг с другом, уже здесь: встреча с родителями Иб, нанявшими Гарри для уроков живописи, переводные экзамены в среднюю, а затем старшую школу. Государственная аттестация. Сотни выставок, которые они посетил, сотни мелких бед и крупных проблем, которые были преодолены. Не зря же они вместе, по кусочкам, вспоминали их пребывание в аду господина Гуэртены, вспоминали, чем все могло закончится для обоих. Они не умерли только потому, что без причин поверили друг другу, бережно прятали от невзгод красную и синюю розы, спасая не себя, но другого. Гарри отлично помнил, как накидывал на потерявшую сознание и метавшуюся в бреду подругу свой потертый годами плащ, как целовал ее в горячий лоб, желая всего самого-самого лучшего. Для нее.       Лучшего. Кто-то должен был подарить ей это. Но сможет ли.       Попытаться он просто обязан.       — Иб, я люблю тебя. Сильно, — обхватывая тонкую талию, в которой не осталось следа угловатости подростка, прошептал Гарри и аккуратно притянул ее ближе, — прости меня, пожалуйста, прости, если сможешь.       — Ты все еще глупый, Гарри, хотя настолько старше меня, — наигранно сурово ответила Иб, не пощадив любимого друга, награждая его острым тычком под ребра, — я тоже люблю тебя, мой бравый рыцарь. Люблю так, как никто не полюбит, веришь?       Гарри очень хотел бы ответить ей, что, конечно же, верит без каких-либо иных вариантов, что ему самому никто, кроме нее и не был бы нужен рядом. Он готов прямо сейчас бежать в ювелирный магазин за обручальными кольцами, после наведываться в гости к ее суровому отцу, от которого бы заслуженно получил кулаком в лицо. Но он готов, действительно. Но вместо всего этого мягко, как только Гарри один и может, он улыбнулся ей и звонко поцеловал       Правда, пока еще только в щеку.