Игра Сато Таданобу

Жизнь ли подобна игре в го, или игра подобна жизни - как знать! Пусть об этом спорят мудрецы, если им так неймется - а Сато Таданобу оставьте его доску, да корзину камней, да человека, с которым не стыдно сыграть. И дайте ему тихий вечер в горах Ёсино, и пусть падают на доску бледно-розовые лепески сакуры. А если нет ни тихого вечера, ни доски, ни достойного соперника - то оставьте Сато Таданобу верный меч и крепкий доспех, и поле боя, на котором нет ему равных, кроме самого Куро Ёсицунэ. - Увы, судьба редко даёт нам то, что мы хотели бы от неё получить, - вздохнула Сидзука, ставя чёрный камень на центральную линию. - Если же говорить о жизни и об игре в го... Вы слышали о госпоже Гиё? - Кто ж не слышал, - усмехнулся Таданобу, кладя свой белый линией левее. - Так вот, когда я была ещё девочкой, господа Гиё учила меня играть на тамбурине. Ну и, как водится у монахинь, жизни тоже учила. И вот она всё рассуждала, что мы играем с судьбой всё в то же го: нам даны белые камни деяний, а судьбе - черные камни событий. - И что же мы должны выиграть? - Как водится: Просветление. - Вот уж за что играть не стал бы... Я понимаю - выиграть земли, выставляя свои камни, как иной выставляет войска. Но - деяниями отыгрывать у судьбы просветление? Игра не стоит доски. Сидзука усмехнулась, доставая новый камень и ставя его за спиной у первого, словно защищая от вражеской атаки: - Припоминаю, что тогда я ответила примерно то же самое. Да и сейчас, пожалуй, не могу с вами поспорить. Но если, положим, играть не за Просветление, а за бессмертие? - Слишком туманная цель. Если за что и играть с судьбой... - То? - То за самоё себя. За то, чтоб остаться собой. - У! Далеко стрельнули, Сато-доно. - Зато метко. - Зато метко, да... Это странно: сидеть в полуразрушенной усадьбе какого-то давно подохшего Ходзё, под пологом из паутины и клочьев пыли, рядом с женщиной, которая сделал несчастной единственную сестру - и говорить о жизни и судьбе за игрой в го. Доску они нашли в груде полусгнившего хлама, брошенного прежними хозяевами, должно быть, при переезде. Вместо камней послужили крохотные чарочки для сакэ - белые и красные, с выщербленными краями и стёршимся рисунком. В ящике из-под придворных одежд дремал новорожденный сын Куро Ёсицунэ, сжимая в руке позолоченную погремушку (последнюю кроху былой роскоши), с ширмы скалился зверь Нуэ, которого некому было побеждать, поскольку храброго Минамото-но Ёримасу ещё вчера оборвали и безжалостно пустили на растопку. В щели и прорехи в стенах пробивался красно-рыжий свет закатного солнца, загораясь огнём на полированных ножнах с гербом дома Сато. Где-то там, на далёком Севере, пробивался к полусказочному Эдзо их возлюбленный господин. - Если оставить высокие материи... - Сидзука задумчиво посмотрела на доску и выдвинула черный камень - снова на центральную горизонталь, но на сей раз справа. - Если оставить высокие материи, то сейчас у нас тоже - партия в Го. Причём нечестная. - А именно? - У нас есть черные камни и есть право первого хода, - пояснила Сидзука. - Но у господина Камакура камни не белые, а прозрачные. - И мы видим его ходы лишь тогда, когда приходит время снять с доски один из наших камней? Похоже на то, - кивнул Таданобу. - Но ведь это даёт шанс угадать диспозицию, а? - Но разве для этого не придётся пожертвовать много ценных камней? - Придётся. Но иначе нет даже мнимого шанса на выигрыш, - пожал плечами Таданобу. Закричал младенец, и Сидзука, извинившись, встала из-за стола. Сквозь полупрозрачную ткань старой ширмы было видно, как она дала младенцу грудь. Сердце Сато Таданобу болезненно сжалось: его сестра была лишена подобного счастья... как и любого другого - а теперь и вовсе была мертва. Когда при ней прочли указ, объявивший господина Ёсицунэ в розыск, она только ахнула - и, прежде чем её успели остановить, воткнула себе в горло нож, да так, что часть рукоятки вошла в рану. Как холодно отметил старший брат, Цугунобу - «отчаянье придало ей сил». И всё же Таданобу не мог ненавидеть Сидзуку - хотя был обязан. Он не видел в ней публичную женщину - и вообще женщину не видел, скорее уж юношу-воина, такого же вассала, как он сам. Просто красивого лицом и оттого призванного на ложе господина, и только. Женщины - они другие. Они нежны и печальны, они не умеют играть в го и тихо сидят за бамбуковыми занавесками, пока не скончаются или не уйдут в монастырь. Сестра была такой... и, признаться, Сато не мог осудить господина за то, что тот предпочёл её скорбной и должной любви дерзкую ласку боевого товарища. Белые и чёрные камни на доске сложились в причудливый узор, смутно различимый - стемнело, но ни Сидзука, ни Таданобу не спешили зажечь огонь, боясь себя выдать. - Вы слышите? - вдруг сказал Таданобу. Сидзука кивнула. После нескольких лет в бою они оба ни с чем не могли перепутать этот звук: короткий бряк неплотно пригнанной цубы. Забавно, но оба не тронулись с места. Таданобу взял очередной камень и положил на пятую горизонталь, угрожая камню Сидзуки с четвёртой. - Говорят, Кобо Дайси умел так сыграть, что выигрывал, оставшись при всех своих, - задумчиво сказала Сидзука. - Так утверждала Гиё-доно, по крайней мере. - В нашем случае это невозможно. Одним из чёрных камней надо пожертвовать, открыв возможность выигрышного хода. - Полагаете? - Разумеется. Неопытный игрок, увлекшись идеей отнять камень у врага, забывает о ситуации в целом - и тем самым помогает своему противнику. - Много партий на моей памяти так и проиграли. Только не те, кто гонялся за камнем противника, а хитрецы, избравшие вашу тактику и сами забывшие, что ключевые камни отдавать нельзя. Потянуло дымом. Сидзука, отойдя от доски, перепеленала сына и крепко привязала его к себе. Сато Таданобу, зачерпнув из корзины три камня, крутил их, тихонько постукивая друг о друга. Гнилые доски старого пола скрипели и трещали - незваные гости уже не таились. Потом он вдруг встал, взял свой меч и подал Сидзуке. - А вы? - А я слабый человек. Если вас возьмут - убьют сразу, вместе с ребенком. А меня будут пытать. Я, конечно, буду терпеть, я воин и привык к боли. Но когда они начнут рвать мне ногти или загонять под них иголки... или положат меня жариться на угли... я не трус, я воин и знаю, как от боли мутится сознание. В горячечном бреду, вызванным смертным страхом и болью, я могу сказать много того, чего говорить нельзя. Он свернул какое-то тряпьё в подобие куклы и снова сел за доску. Сидзука, бросив на него печальный взгляд, неслышно выскользнула из комнаты. Через несколько мгновений послышался знакомый бряк и чей-то полузадушенный хрип: как видно, одним гостем стало меньше. Ещё мгновение - и рухнули старые фусума, комнату залил чадный огонь факелов. - Нашёл! - крикнул один из гостей, бросаясь на Сато. Тот усмехнулся и поднял за одну из ножек тяжелую доску. Камни посыпались на пол. «А ведь ещё два хода - и я бы выиграл по очкам», - мельком подумал Сато, обрушивая доску ему на голову, так что тот мешком рухнул поперёк прохода (вместо лица - красное месиво) и тут же широкой отмашкой вбивая острый угол в висок другому, подкравшемуся сзади. Ещё троих он снёс, крутнувшись на пятке - и одному тут же загнал в глаз точёную ножку, а второго просто приложил, опустив доску ему на голову и словно бы вдавив её в плечи. Шестой поскользнулся на рассыпанных камнях и без посторонний помощи въехал головой в раму для фусума, насадившись лицом на выступающий уголок - на него, должно быть, предполагалось ставить свечу. Но оставалось ещё много, а сил махать тяжелой доской оставалось всё меньше. «Они пришли не убивать. Они знают. Они пришли брать живьём». Осознание было страшнее, чем мысль о пытках. Ведь если так - то всё напрасно, и их Господин не сможет уйти от гибели. Резко шарахнувшись и угрожающе подняв своё страшное оружие, Сато Таданобу шарахнулся прочь, лихорадочно ища, где скрыться и чем бы по-быстрому убить себя, чтоб не достаться заплечных дел мастерам господина Камакуры. Кто-то подпалил усадьбу - что было на руку: враги плутали в своём же дыму, проваливаясь сквозь прогнивший пол. А Сато вместе с Сидзукой ещё когда проверили все переходы и определили те, по которым можно ходить без опаски. Наконец, выбив спиной одну из затянутых бумагой рам, Таданобу вывалился в ночной сад и замер, вдыхая свежий, чуть терпкий зимний воздух. Над головой гигантской жемчужиной среди бисерной россыпи звёзд сияла луна, белыми бликами играя на серебристой от инея траве, ветвях деревьев... и на полированных ножнах лежавшего на садовом светильнике-треноге меча. В ножнах с гербом дома Сато. «Спасибо, Сидзука-годзэн, - улыбнулся Таданобу. - И пусть случится так, что вы уже далеко отсюда!». Он поставил доску на веранду, взял свой меч, сел на траву и ещё раз глубоко вздохнул. Вынул клинок из ножен и отбросил их прочь, в густые кусты хаги - пусть потом ищут, если им не лень. Сбросил верхнюю одежду, приставил меч к низу живота, упёр рукоять в ладонь. Задержал дыхание, зажмурился. И - одним долгим сильным движением вдвинул меч в себя, как в ножны - так, что кончик лезвия вышел из горла. Последний смех розовой пеной вскипел на губах. «Если дела наши - белые камни, а Судьба играет черными - разве я не выиграл по очкам?». Это был бы отличный дзисэй, но записать было не на чем, так что стихи остались просто предсмертной мыслью. Так Таданобу покончил с собой - ночью шестого дня первого месяца второго года Бундзи. Утром его нашли - мёртвого, с серебром инея в длинных волосах - но не посмели ни отрезать ему голову, ни вынуть из него фамильный меч. И долго ещё о его смерти говорила Столица - пока Куро Ёсицунэ уходил всё дальше и дальше на Север...