Бессмысленно нежное

Как ни странно, сначала просыпается именно кот, хотя охранные магические растяжки на всех внешних окнах Башни Бдения ставил вовсе не он, а вполне даже его хозяин. Сам Андрес вскакивает секундой позже. Не вполне еще понимая, что происходит, но предполагая худшее, он несется к комнате Стража-Командора, на бегу путаясь в полах мантии. Дверь покоев Сураны оказывается приоткрыта, из узкого проема геометрически ровный луч света протягивается к висящей в коридоре картине и освещает половину сурового, насупленного лица какого-то породистого мертвеца семьи Хоу. Из-за двери слышится незнакомый голос с сильным северным акцентом: — Антиванские вороны приветствуют!.. Ох! И сразу за этим: всхлип, шорох ткани и падающих бумажных листов, шлепки босых ног по каменному полу, приглушенный смех и звуки борьбы. И вздохи, и охи, и снова смех, и незнакомый голос ласково шепчет: «ну что ты, родная, не плачь». Сэр Ланселап мягко спрыгивает с рук Андерса и приближается к дверному проему. Маг беззвучно орет любопытному коту «вернись!», но тот остается безучастен к его мольбам. Аккуратно, будто по утыканному ловушками узкому лазу, Андрес подкрадывается к непокорному животному. И случайно, одним только глазком, заглядывает в комнату Стража-Командора. Сурана подергивает рукава ночной рубашки, берет кувшин и льет воду на шею склонившемуся над тазом эльфу. Тот умывается быстрыми движениями, шумно фыркает, трясет головой. С волос летят грязные капли, темной росой опадают на пол, кляксами остаются на светлой одежде Сураны. Светлой, невесомой, полупрозрачной… Острые лучи от масляной лампы за ее спиной пробивает ткань насквозь, бесстыже очерчивая контур фигуры. Каждую линию и каждый изгиб. Видно даже, как складками идет ткань на кончиках грудей, там, где ее приподняли мелкие отвердевшие соски. Напротив Сураны эльф, грязный, темный от пыли и крови, по-собачьи встряхивается. Сурана выглядит счастливой — из-за него. Сурана улыбается — ему. И когда он хватает ее и туго, так что скрипит кожа доспехов, стягивает в объятьях, она не кричит, а только вздыхает, будто ее ткнули ножом под сердце и это последний вздох в ее жизни — долгий, отчаянный, чувственный до неприличия. Выдохнуть она не успевает — эльф накрывает ее рот своим. Поцелуй долгий, звук от него — влажный, разносится, кажется, по всей Башне. — Ты грязный. — Очень. — От тебя воняет. — Кошмарно. — Я хочу тебя. — Всегда. Андерс видит, как подгибаются колени Сураны. Она расслабленно висит на руках эльфа, позволяя ему трогать себя, жадно мять хрупкое, тонкое тело. Ночнушка испачкалась и промокла. Там, где прошлись ладони эльфа, ткань прилипает к коже. Между поцелуями Сурана шепчет: — Кинжалы… в крови… заржавеют… — Ты жестока. Пусть лучше они заржавеют, чем я. Когда эльф поднимает Сурану, держа ладонями под ягодицы, и сажает на заваленный бумагами стол, и задирает подол ночной рубашки до живота так, что становятся видны ее гладкие голые бедра, которые эльф нагло и беспорядочно лапает, Андерс тихонько поднимает загипнотизированного зрелищем кота на руки и отходит от комнаты, зачем-то зажимая пасть Сэру Ланселапу, как будто это коту, а не самому Андерсу хочется заорать в голос.