Оданги

Иногда, я в отчаянии дергаю свои отвратительно яркие, почти кислотного цвета, розовые волосы и с завистью смотрю на твои ровные, идеально круглые, оданги. Мысленно сетую: «Ну, почему умение заплетать волосы не передается по наследству?» — и уже вслух, недовольным голосом заявляю: — Почему тебе никогда не приходило в голову научить меня правильно заплетать оданги? Ты удивленно на меня смотришь и обиженно надуваешь губы. Я вижу, как в твоих широко распахнутых глазах собираются слезинки. Удрученно вздыхаю: «Ох, Великая Серенити, когда же ты повзрослеешь?» — и прошу примирительным тоном: — Переплети мне их, пожалуйста. Твое лицо тут же светлеет. Тень обиды исчезла так же быстро, как и появилась. Неожиданно ловкие пальцы мягко перебирают мои волосы. Расческа почти не ощутимо движется вниз. Ощущения весьма приятные и поэтому, чувство досады на свою будущую мать растворяется в потоке удовольствия. Твои собственные светлые волосы, длина которых всегда немного меня поражала, щекочут мне руки. Я невольно вздрагиваю, а ты на это улыбаешься своей ясной, теплой улыбкой. Эта улыбка настолько похожа на мудрую, понимающую и всепрощающую улыбку моей настоящей мамочки из тридцатого века, что мое сердечко опять начинает тосковать по ней. Злясь на свои глупые мысли, я хмурю брови и сдерживаю желание заплакать или оглушительно закричать, а еще лучше — пнуть тебя, только бы не видеть такое, до боли знакомое, выражение лица. Я с грустью осознаю, что ты, все-таки не она… Но, о Священный серебряный кристалл, как я скучаю по своей дорогой мамочке! Каким образом ты замечаешь, что со мной что-то не так, для меня остается загадкой, ведь сижу-то я к тебе спиной. Но ты, Усаги, совершенно бесполезная плакса, великовозрастная дурочка и обжора, бросаешь плетение и, совершенно не заботясь о том, что все труды расчесать мои густые волосы могут пойти прахом, крепко обнимаешь меня сзади. И почему-то слезы, которые я коплю в себе уже вот как три месяца, начинают литься ручьем. — Тише, тише. Все будет хорошо, — нежно успокаивает меня твой голос. Я поворачиваюсь и утыкаюсь носом в твою страшную зеленую кофту с синими зайцами и красными цветами. Она пахнет едва уловимым запахом душистого мыла. А еще она пахнет тобой. Твой собственный аромат — ванильное мороженное и сладкие леденцы, — напоминают о духах Нео-королевы, лишь с той разницей, что к последней примешивается запах хрусталя. От этого воспоминания, больно резанувшего по сердцу, я еще больше захлебываюсь в слезах. — Я хочу к маме! — вырывается из глубины души отчаянный крик. Ласковые руки начинают гладить меня по распущенным волосам, а горячие губы на минуту прижимаются к макушке. Я раскачиваюсь из стороны в сторону и прямо сейчас, ты — моя единственная опора, яркий ориентир, за который я цепляюсь из всех силенок среди дрейфующей комнаты. Через некоторое время, громкий плач сменяется тихим подвыванием, и я остервенело тру мокрые глаза. Ты быстрым жестом останавливаешь мои махинации, и я замечаю, как твой взгляд, потемневший от переживаний, тоже затуманен слезами. Это настолько ошарашивает меня, что всхлипы идут на убыль. — Усаги, ты тоже плакала! — удивленно хриплю я, — Зачем? Ты задумчиво качаешь головой, а на твоих губах возникает загадочная полуулыбка. — Все просто, малышка. Когда тебе больно, то больно и мне. Мои глаза распахиваются еще больше. Хочется сказать, что так не правильно, что это бессмысленно, что ты не должна страдать, что я того не стою и еще, самое главное, что я очень сильно люблю тебя… Но тут, как назло, начинается икота и момент потерян. Твои ноги проворно вскакивают, а на лице появляется проказливое выражение. — А из напитков есть только клюквенный морс. Будешь? — ехидно заявляешь ты, прекрасно зная о том, как не люблю я эту кислятину. Смущенная и раздасованная, я недоумеваю, что на меня нашло. Я что, хотела сказать Усаги, что люблю ее? Вот еще, глупость! Может, в меня кто-то вселился? Вся благодарность и добрые чувства к тебе мигом летят Луне под хвост. На их место привычно взгромождается раздражение. Душевное равновесие потихоньку восстанавливается, и в комнате раздается мое рассерженное шипение:  — Нет, не хочу. Дай воды. Смотрю на тебя и вижу, что ты, супротив обыкновения, ни капельки не обижаешься. Удовлетворенно хмыкаю и потом несмело спрашиваю:  — А, оданги? Ты мне их опять заплетешь? И, получая в ответ радостный смех, счастливо улыбаюсь.