Англия, 17 … год
— Данте. Да-а-анте-е-е, — мягкий и вкрадчивый голос внезапно распорол тишину, как тонкое лезвие. Он проплыл над пыльной конторкой и пошевелил волосы на затылке темноволосого юноши, склонившегося над большим фолиантом. Улыбка против воли наползла на губы священника, ведь мелодия, так сладко напевающая его имя, была ему знакомой. Преподобный тут же одернул себя. Он мигом вспомнил, что не должен был вестись ни на какие уговоры демона с золотыми кудрями, который был послан в этот мир из самого ада лишь затем, чтобы смущать его покой. — Да-а-анте, я знаю, что ты тут. — Текучий тембр щекотал и вылизывал уши. — Я занят, Адам. Зайди попозже, — строго отозвался Дантаниэл в надежде, что это сработает. — А врать нехорошо. Ты же священник, — шаги все приближались. Они отстукивали по каменным плитам, гулко раздавались в сводах церкви, в такт начинающему ускоряться сердцу преподобного. Юный священник порывисто встал и попытался запереть дверь на засов, пока не стало слишком поздно. К сожалению, когда он обернулся, то понял, что уже опоздал. Голубоглазый Адам появился в дверях с неизменной нахальной улыбкой. Он оперся плечом о дверь и принялся внимательно изучать облаченную в ткань темной сутаны стройную фигуру священника. Данте весьма недовольно прочесал собственные взлохмаченные черные волосы. Отчаяние скользнуло в этом жесте, что не укрылось от проницательных глаз светловолосого юноши. — Адам, серьезно, ты не можешь сюда приходить так просто, — служитель церкви совладал с собой. — Хм. Это почему? — вкрадчиво, как игривая кошка, промурлыкал посетитель. — Потому что мы в церкви. — Это я понимаю. Но я как раз думал, что дом Господа открывает для всех свои врата? Данте вздохнул. Это никогда не бывало просто. С ним. — Пожалуйста, Адам, мне действительно надо доделать… — он немного притормозил, замечая, что тот отходит от дверного косяка и плавно начинает проникать в комнату. Медленной и грациозной походкой, немного смахивающей на женскую, юноша сделал шаг в комнату. Затем обернулся и изящным движением прикрыл дверь. Тонкие пальцы с массивным серебристым кольцом легли на засов. Уже через мгновение Данте оказался запертым в ловушке холеной парой аристократичных рук Адама Бёрнли — сына местного мецената, который выделял неограниченное количество средств на реставрацию их маленькой церкви. Преподобный отступил назад. По комнате поплыл свежий аромат душистого алиссума — медово-сладкий запах, смешанный с нотками свежескошенной травы и сена. Было трудно с чем-то перепутать его. Было трудно дышать. Мальчишеская улыбка Бёрнли стала еще шире и задорнее. — Ну. Вот так гораздо лучше, — он снова обернулся. Сапфировые зрачки его блеснули в свете лучей солнца, пробивающегося через единственное окно под потолком темной комнатки. — Адам. Открой дверь, — в тоне Данте послышалась тревога. — Мм. Давай поторгуемся. Что мне за это будет? — За это я сделаю вид, что ты сюда не приходил и мы забудем об этом. Оба. — Какой серьезный. Люблю, когда ты такой, — не обращая никакого внимания на строгий голос, Адам сделал еще один шаг к объекту своих издевательств. — Бёрнли, не делай этого … — неровно произнес Данте, стараясь успокоить ненормальный темп своего пульса. Молчание. Адам опустил ресницы, затем снова их поднял. Данте, не отрываясь, смотрел в его лицо, замечая, что оно почему-то становится ближе. Еще ближе. Совсем близко… Он мог почувствовать дыхание на своих губах — то самое, теплое, ласкающее его чувствительные рецепторы. — Ты пропадаешь всю эту неделю. Избегаешь меня? — Нет. Да… Нет… — Данте окончательно и мастерски загонял себя в тупик. — В смысле, у меня много работы. Некогда. Копчик преподобного уже уперся в угол стола, за которым он только что доживал последние минуты своей жизни. Он вдруг обнаружил, что отступает, пятится назад, словно нашкодивший пес. — Опять врешь. Данте молчал. Его взгляд невольно скользнул по губам молодого человека, а тому, в свою очередь, не составило труда отследить это движение. Крупное кольцо волос упало на его лоб от легкого поворота плеч. Данте перевел глаза на золотистые локоны. Адам с интересом наблюдал, как в лице преподобного мечутся все мыслимые и немыслимые терзания души. — Ну? Так и будешь столбом стоять? — спокойный вопрос, который прозвучал хлестко, как удар плети, рассекающей воздух. Данте плотно зажмурил веки. Знай он, каким это окажется проклятием, жутким и очень мучительным, он бы никогда не позволил себе подобную слабость. Для начала — Адам был женат. Будь данная деталь единственной бедой, связанной с именем этого утонченного блондина, все оказалось бы не так трагично. Но вторая проблема была куда хуже — он был женат на родной сестре Данте, Рейчел Блэр Баррингтон, миловидной рыжеволосой девушке, которой преподобному приходилось смотреть в глаза дома вечером по возвращении домой. Но и это было не все. Еще более безнадежной, чем две предыдущие, казалась третья напасть… Руки Адама осторожно легли на талию молодого священника, очерчивая контуры его тела. Данте сделал один— единственный глоток воздуха, который был сейчас ему необходим. Бёрнли не давал ему прохода с того самого момента, как они впервые встретились. Пределом для Данте стало понимание того факта, что и он смог найти в себе ответные чувства к этому молодому мужчине. Он попросту не мог сопротивляться всепоглощающему обаянию Адама. Бёрнли был смелым и отчаянным, к тому же никогда не сдавался и шел напролом, не давая шанса ни себе, ни тем, кто его окружал, оглянуться и посмотреть на то, что они творили. Он не давал шанса понять, что воспылать эмоциями к священнослужителю было неправильно. Его язык коснулся манящих его полных губ Данте. Он будто пробовал их на вкус. Преподобный напрягся всеми мышцами, в попытке выстоять на последнем рубеже, но его сопротивление было сломлено всего одним предложением. — Я так скучал по тебе, — интимный шепот прополз дрожью по всему телу. Дантаниэл заскулил, как маленький волчонок. — Что ты меня мучаешь? Нам нельзя встречаться, и ты это знаешь, — руки его обхватили стройного юношу, крепко прижимая его светлую голову к груди. Собственные слова казались разумными только в некоторые моменты, но, к сожалению, их силы было не достаточно, чтобы раз и навсегда оборвать эту тонкую, но такую прочную нить, ведущую к безграничному безумию. Адам улыбался. Его губы послушно раскрылись для поцелуя. Он налег на своего тайного возлюбленного всем телом, всем существом, судорожно закапываясь пальцами в его волосы. Данте вобрал в себя его язык, всасывая его, как ядовитое жало, и безропотно поддаваясь магии, затмившей его разум. Его губы, как проклятые, оставались на поругание чужим губам, так что это мракобесие казалось нескончаемым. Темноволосый священник покрывал поцелуями шею, лицо, каждый дюйм теплой кожи юноши. Ресницы Адама трепетали от удовольствия и триумфа. — Я знаю, что нельзя. Но я так не могу больше, Данте. Я думаю о тебе каждый день. И особенно, когда я с Рейчел, я так боюсь назвать ее твоим именем. — Я так не могу, ведь она моя сестра… Ладони Данте стиснули ягодицы Адама, крепко впиваясь ногтями в его кожу через ткань. Если путь к счастью лежал в достижении максимального удовольствия, избегая при этом боли, значит, они оба где-то пропустили поворот в нужном направлении. Адам неумеренно жарко дышал в рот, жадно целующий его губы, гладил плечи и шею Данте, расплавляя их своими ладонями. Изнеможение и желание кружили голову двум мужчинам, теряющимся друг в друге. Ничего не помогало против этой зависимости и даже тот факт, что Данте так старался избежать фарфоровой мордашки Адама всю эту неделю. Это лекарство не приносило облегчения, наоборот, напряжение соскучившегося тела давало о себе знать только сильнее. Теперь, когда Бёрнли извивался в его руках, покорно делясь своим теплом, Данте не понимал, как можно было держать себя в узде. — Пришел по мою душу, — обреченно шептал он в его влажные, чуть припухшие губы. — Возьми меня, Дантаниэл. Я уже устал тебя об этом умолять, — настойчивые ладони и ласковый язык, движения пальцев по лицу смывали все: уверенность, решимость противостоять. Оставалось лишь желание — дикое и неутолимое, как воск горящей свечи. Оно текло по телу и оставляло после себя незаживающий красный след. — Я не могу… Мне нельзя, я давал обет… Ты знаешь. — Я знаю. Но ты ведь так этого хочешь, — настойчивое трение и ладонь, сжавшая центр удовольствия под свободной черной тканью одеяния священнослужителя до судорог. — Зачем ты сопротивляешься? — Адам, нет… — Данни, пожалуйста… Серые глаза Данте распахнулись. Только Адам мог произносить это глупое ласковое имя так, что захотелось продать весь мир. В голове щелкнуло что-то. Белоснежная рубашка юноши соскользнула на пол, разорванная на груди. Адам согласно зарычал, когда сильные руки подхватили его под ягодицы и усадили на бедра, немного покачивая в стороны. Он обвился вокруг желанного им тела, как плющ вокруг ствола дерева. — Это неправильно. Мы будем гореть в аду, Бёрнли… — последнее, что было сказано в пределах комнаты, ставшей святилищем одного из семи смертных грехов, объединившего в слитном порыве две заблудших души. — Значит, так тому и быть. Хочу гореть. С тобой. Под тобой… — Последние слова были сказаны жарко и четко. Без единого сомнения. Это желание исполнилось в тот же час. Адам изнемогал от сладкой муки, поваленный на поверхность стола в тесной церковной конторке. Он даже не мог стонать, хотя его легкие разрывались от выдохов наслаждения. Его существо жадно принимало все прикосновения и любовь, подаренную черноволосым молодым священником, который встал на путь вечных мучений ради него. Томные изгибы двух тел в ласкающих ладонях, абсолютная покорность каждому движению: они как будто танцевали вместе невыносимо прекрасный и сладкий танец, пока их бедра прижимались плотнее, а возбуждение откровенно касалось кожи. Адам разводил колени еще шире, чтобы ощутить, движения твердого тела между ног. Перекрещенные лодыжки юноши вздрагивали от каждого толчка. Данте медленно поднимал и опускал его бедра, возвращая их в прежнее положение еще и еще, с деликатностью совсем ему не свойственной. Молочно-белая грудная клетка Адама подрагивала, нестерпимое жжение раскручивалось внутри под взглядом сумасшедших серых глаз Дантаниэла. Охваченные блаженной теплой негой, они не замечали бега времени. Данте был немного несмел, но настойчив, оставаясь при этом нежным. Так хотелось сделать все, чтобы не причинить боль юноше, бившемуся в его руках. Они шагали к блаженному краю вместе, наслаждаясь, растворяясь друг в друге и теряясь с каждым нежным стоном. Данте рычал, не в силах сдержать импульсы, сотрясающие его тело. Неправильно и, одновременно с этим, так прекрасно. Что может быть более правильным? Мелодия их голосов в слитном аккорде достигла высочайшей точки в один момент — если бы Дантаниэл мог приказать сердцу перестать биться именно в этот миг, ему было бы не жаль сделать это. Они лежали некоторое время на полу без одежды на разорванной белой рубашке Адама и черном церковном одеянии Данте. Два цвета словно смешались в их сознании, перепутав все личные и моральные правила. Стерев все ответы. — Ты теперь мой, — Адам накрутил на палец золотую цепь с крестом, висящую на шее его любовника, подтягивая его к себе для поцелуя, глубокого и нежного. — Я не смогу смотреть на Рейчел, Бёрнли. Что мне теперь сказать ей? Что я горю при одном взгляде на твое лицо? Довольная улыбка тронула губы светловолосого юноши. — Я сам не знаю. Мы придумаем что-нибудь, хорошо? Просто не оставляй меня. Я не могу без твоего тела, оно манит меня с первого дня, как я увидел тебя. Я без ума от тебя, Данте… Без ума — это слишком мягкое сравнение. Данте плотно сжал веки. Им обоим было тяжело принимать эту новую реальность, где они были теперь неразрывно связаны. Но пути назад уже не существовало– ни для кого из них. Возможно, этот грех и послужил той самой точкой невозвращения. Но кто бы мог предсказать это с точностью тогда? С того дня что— то неуловимо изменилось в их жизнях. Данте больше не мог зайти в церковь без того, чтобы не начинать нервно чесаться и оглядываться по сторонам. Ему все время казалось, что кто-то узнает, пронюхает, высмотрит их с Адамом маленький секрет. Он отдраил с мылом всю комнатушку, где ими так недолго, но так сладко владела страсть, желая смыть тягучий запах трав с пола и столешницы. Затем он перестирал четыре раза свою сутану, перечитал все известные ему молитвы, мечтая, чтобы проклятый Бёрнли прекратил охотиться за его душой во снах и в реальности, хотя надежда на спасение была крайне слаба. Молодой человек стал его ночным кошмаром. Данте снилось его светлое тело на его простынях, открытое лишь для его объятий, бесстыдные выдохи и прогиб спины, колени, сжимающие его бедра, бесконечные скольжения двух поверхностей кожи — светлой и смуглой, похожих на кофе с молоком. Это не прекращалось ни на мгновение. Он просыпался в ледяном поту у себя дома далеко за полночь, а вокруг него были скомканные, влажные одеяла. Данте обнаруживал себя встрепанным и напряженным, как струны инструмента, из которого можно было извлечь мелодию только если провести смычком. Адам стал его смычком. Его дикой страстью, проводником в мир тайных, запретных наслаждений. Данте пришлось съехать из дома. Они с Рейчел и родителями жили в двух половинах одного и того же коттеджа на окраине города, но с некоторых пор, по понятным соображениям, ему стало совершенно невозможно там находиться. Адам бледнел и отворачивался каждый раз, как они пересекались в пределах комнат. Данте сдался первым. Он уехал ближе к центру, сняв себе небольшую комнатку, которую едва тянул на свое крошечное жалование, но это было все, что ему оставалось. Если бы это помогло. Бёрнли и там не оставлял его в покое. Его юное шелковое тело оказывалось под боком каждый раз, как только Рейчел уезжала куда— нибудь по делам или отворачивалась, не успевая проследить за своим суженым. Данте любил его до изнеможения, выжимая на податливое теплое существо всю свою страсть и утопая все больше и больше. Он так и не понял, как это случилось, но в одну из таких ночей сердце не выдержало мучений. Он выдохнул Адаму прямо в лицо, изливаясь на его молочно-белый живот: — Я люблю тебя, Адам… — простонал он, крепко и до судорог сжимая его плечи. Молодой человек отрешенно хлопал ресницами, приходя в себя. Данте понял, что хватил через край, не сдержав в себе этот порыв. Он прикусил язык от страха. Возможно, этого не следовало говорить, не следовало падать с головой в то, что никогда не стало бы чем-то большим, чем тайной связью. — Правда? — Адам привстал на локте и внимательно вгляделся в красивые черты лица в темноте. Данте облизал сухие губы и прикрыл веки. Затем судорожно кивнул. — Данни, — Адам расплылся в нежной улыбке и провел пальцем по его скуле. — Если бы ты знал, как много это значит для меня. Как бы я хотел принадлежать одному тебе. Он крепко обнял молодого человека, целуя его влажную шею и грудь. Данте показалось, что именно в тот момент мир обрушился на него и не было уже ничего, что могло бы их сломить. Адам тоже любил его, он слышал это в биении его сумасшедшего сердца. Это стало единственной причиной для того, чтобы хотеть шагнуть в новый день. Им было хорошо друг с другом, а Дантаниэл слишком быстро увяз в своем неправильном счастье. И все могло бы быть замечательно, насколько это было возможно в их ситуации, если бы не случилось одно жуткое событие, разом поставившее точку в этой запретной истории любви.***
Как-то раз, примерно полгода спустя, преподобный брел по весенней улице в компании своего приятеля — Мэла Марлоу. Они были знакомы уже лет десять или около того. Этот необычный высокий и широкоплечий мужчина однажды пришел в церковь, чтобы исповедаться и замолить свои грехи. Данте выслушал его, дав ему добрый духовный совет, как всегда и делал для всех нуждавшихся. Марлоу поблагодарил его. Затем пришел через неделю, а затем еще, и еще… И вот уже много лет его визиты носили постоянный характер: Данте даже удивлялся, если случалось так, что Мэл не заглядывал в их скромную обитель. Так бывает иногда, что те, кому доступны многие людские тайны, получают доверие и вне церкви. Это произошло и с Данте. Поначалу Мэл казался ему отстраненным и чужим, немного грубым человеком, который любил в одиночестве коротать свои часы, но затем они подружились, поняв, что у них есть нечто общее, и потому довольно часто проделывали вместе путь домой. Мэл жил в одном из высоких, тесно лепящихся зданий в центре города, в соседнем квартале, и работал надсмотрщиком в городской тюрьме. Данте было не удивительно, что этому мужчине так часто хотелось излить кому-нибудь душу. Семьи и детей у Марлоу не было, возраста он был среднего, профессия его оставляла желать лучшего — никому не приходилось сладко в казенных домах, находись эти люди с той стороны решетки или с этой. Вот и Марлоу был угрюм и мрачен. Дантаниэл и сам не понимал, чем обязывался такому вниманию. У него иногда возникали подозрения, что Мэл в чем-то похож на него по части любовных пристрастий, но смелости спросить у этого сурового мужчины прямо он не находил, пока однажды Марлоу сам не завел эту тему. — Забавная штука жизнь, — заметил он, когда повернул на нужную улицу перед высоким кирпичным домом. — Мы сегодня повесили одного парня. Никогда не догадаетесь за что, отец Баррингтон. — И за что же? — Данте мечтательно проводил взглядом белое облачко, которое плыло в небе. Цвет небосвода напомнил о голубых глазах Адама, блестящих и таких лучистых. Он знал, что сегодня ночью снова увидит этого безумного мальчишку и жил лишь этой мыслью весь день. — За мужеложство. Просто потому, что он предпочитал не женщин. С высоты, на которой парил, священник очень резко снизился на грешную землю. Его зрачки слегка расширились, выдавая волнение. — Э… Надо же. Но ведь это… Закон. Так? * _____________________ С XIII века законы против гомосексуализма существовали и в Англии и во Фландрии, где содомия считалась «преступлением против божественного величия» и наказывалась смертью. С 1317 по 1789 г. прошло 73 процесса. В 1533 году в Англии был принят Buggery Act, предусматривающий наказание в виде смертной казни за содомию, включая однополые сексуальные контакты, анальный секс и зоофилию. Виновные в преступлении подвергались казни через повешение. В случае доказанной попытки совершения указанных деяний обвиняемые наказывались тюремным заключением. — Так. А вы не считаете, что это неправильно: таким образом наказывать тех, кто делает свой выбор иначе, чем другие, преподобный? Данте потерялся. Он не знал, что можно ответить на такую провокацию. Иногда рядом с Мэлом Марлоу он чувствовал себя лишенным одежды и всех покровов, как будто этот проницательный человек видел его насквозь. Такой момент наступил и сейчас. — Все мы равны перед лицом Всевышнего. За свои грехи отвечают все, поздно или рано, не так ли, Марлоу? Значит, не имеет значения, когда. Это просто… происходит. С каждым из нас, — Дантаниэл слегка расслабил начавший вдруг давить воротничок. — Так. Но я не спрашивал про Всевышнего, преподобный. Я спрашивал ваше мнение. Данте нервно огляделся. Знакомая чесотка начала одолевать его. А Марлоу, казалось бы, наслаждался подобной реакцией. — Мое мнение резко отрицательное. Это противоестественное деяние против церкви и против Бога, — сжав зубы, солгал Данте. — Хм. Почему-то я разочарован вашим ответом, — уголок губы Мэла дернулся немного вверх. — Я думал вы более… Мм… Свободны во взглядах. А что бы вы сказали, если бы я вам сознался, что сам являюсь одним из тех, кто практикует содомию? Мое предпочтение — не только женщины. Я также не против мужчин. Глаза в глаза, ровно на секунду. Достаточно для того, чтобы щеки Дантаниэла полыхнули пожаром. — Мэл, вы понимаете, что-то, в чем вы сознаетесь мне… Против всех правил? Учитывая, что вы один из сторонников закона. — Конечно, понимаю. Но я же могу вам доверять? Считайте это моей тайной исповедью, святой отец. — К-конечно. Я не стану говорить о таком на каждом шагу. Но впрочем, мне пора, Мэл. Был рад вас видеть! Криво улыбнувшись, Данте попятился. Он свернул чуть раньше, чем предполагалось и проделал свой путь до дома чуть ли не бегом, стараясь спастись от настойчивого взгляда, который, он был уверен, продолжал проедать его в спину. — И вам всего доброго, отец Баррингтон, — темноволосый мужчина улыбнулся прохладной улыбкой и через некоторое время тоже задумчиво побрел своим путем. Данте же летел, как не в себе, прочь от того места, где он только что чуть не выронил собственное сердце. Мысль о том, что однажды смерть за содеянное могла постигнуть его или Адама, резала его, словно тупым ножом. Ему почему-то до смерти хотелось увидеть Бёрнли, просто понять, что Мэл говорил не о нем, когда рассказывал свою страшную историю. Желание его разгорелось настолько сильно, что он, не думая ни о чем, поймал кучера, проезжавшего мимо и, заплатив ему пару монет, спешно покатил к дому сестры. Он старался не появляться там чаще, чем необходимо, но сегодня этот личный негласный закон не имел силы. Сердце колотилось слишком быстро. Мысли были слишком черными. Все вдруг потеряло свои краски и хотелось лишь немного василькового цвета, который таился в глазах у одного-единственного человека. Данте доехал до места назначения довольно быстро. И уже с порога понял, что что-то не так. Из окон кирпичного коттеджа доносились крики и ругань — их было слышно у самой тропинки. — Я не понимаю тебя, Адам. Ты стал совсем не похож на себя, — резко вылетел из распахнутого окна обрывок фразы Рейчел. — Ты едва ешь. Почти не бываешь дома. На меня — ноль внимания… Скажи сразу, у тебя появился кто-то? Не ври мне. Я за милю чую твоё вранье! — Рейчел, не надо, — приглушенный ответ. Тот самый родной голос, живой. Данте должен был бы успокоиться прямо сейчас, услышав, что все в порядке, что его дурацкие сомнения оказались напрасны, но не мог двинуться и заставить себя не слушать, того что происходило. — Рейчел, не надо. Рейчел, не сейчас. Рейчел, я устал… Это все я слышу каждый день от тебя, Адам! Говори, как ее имя? Я нашла у тебя в кармане чей-то платок с инициалами! Чей он? Данте машинально схватился за внутренний кармашек своей сутаны. Из-за чувствительной слизистой его постоянно мучила страшная аллергия. Вот уже пару дней он не вспоминал о недуге. До этого момента. Карман был пуст. Платка не было. Проклятый романтичный Бёрнли вечно таскал его вещи, чтобы «оставить при себе что-то на память о прекрасных мгновеньях». — Рейчел. Я купил его на распродаже. У меня чувствительная слизистая, — раздался чуть приглушенный ответ. Было похоже, что Адам ушел в дальний конец комнаты, откуда его было хуже слышно. — Чувствительная слизистая? Где же я уже слышала эту песню в детстве. Не от моего ли брата ты научился говорить подобное? — Рейчел, Данни тут ни при чем. — Данни? Что еще за Данни? Дантаниэл похолодел от ужаса. Прежде, чем Адам успел зайти дальше в своих бессмысленных оправданиях и все уничтожить, он взлетел на крыльцо и открыл дверь в комнату, приветствуя всех своим внезапным и крайне торжественным визитом. — Добрый вечер, Рейчел. Адам, — Дантаниэл поприветствовал их сухо и отстранено, очень сильно сдерживаясь, чтобы не взять Бёрнли за шиворот и не тряхнуть как следует прямо при сестре. В последнее время фраза «мне все равно, что будет. Мне надоело прятать ото всех свою истинную сущность» все чаще срывалась с губ этого строптивого мальчишки в разговорах. Данте ругал себя на чем свет стоит за то, что он не усмотрел в этом ни одного тревожного сигнала. Адам всегда пер напролом, так с чего ему останавливаться теперь? Светловолосый молодой человек слегка побледнел. — Ты. Что ты тут делаешь? — Вот и я хочу тебя спросить. Ваши крики слышны на весь двор. Не очень-то прилично говорить так, что все прохожие в курсе ваших дрязг, — довольно резко заметил Данте. — Ну, в общем–то хорошо, что ты зашел. — Адам усмотрел в этом некий знак. — Рейчел, я состою в сексуальной связи с твоим братом, — резко выпалил он, заставив преподобного подавиться своими словами, как костью. — Ты это хотела узнать? Так вот оно, живое доказательство. Ты как раз вовремя, Дантаниэл. Рейчел моргнула. Раз, другой. Ее пальцы судорожно сжали найденный платок с инициалами — Д.Б.Б. — Дантаниэл Блэр Баррингтон, — прошептала она, все поняв. — Это правда, Данте? — Нет. Нет, конечно, как это может быть правдой, — кошмар сбывался с оглушительной скоростью, заставляя ее брата потеть и нести ересь. — Как я могу… Я давал обет безбрачия, я никогда в жизни не делил свое ложе с… — Врешь, — усталый шепот Адама пресек его желание говорить. — Ты всегда врешь, Данте. Разве не вчера ты потрясающе имел меня на коленях и шептал в ухо, что собираешься жить до самой старости занимаясь этим только так? По щекам Рейчел побежали прозрачные дорожки. Ей не требовалось повторять дважды: она всегда была смышленой девушкой. — Не может быть… — она прижала бледные ладони к щекам. Данте не успел сказать или сделать что— то. Сестра попятилась от них, как от эпидемии чумы. Подол ее платья мелькнул в дверях, и в мгновение ока топот каблучков раздался на дорожке, удаляясь в неизвестном направлении. Данте рассвирепел. Он отвесил Адаму такого мощного тычка, что тот отлетел к стене и смахнул по пути несколько глиняных горшков со стола. Они разлетелись вдребезги, как и сердце священника, внезапно ухнувшее с очень большой высоты. — Какого же демона ты наделал, Бёрнли? — прошипел он сквозь стиснутые зубы. — Прости меня, Данни. A не могу больше жить этой двойной жизнью. Я хотел лишь одного… — светлая голова свесилась вниз. — Но это оказалось сильнее меня.Was That Just Goodbye You Know I Couldn't Tell A Heart That's made of Gold Doesn't Mean That it's For Sale You Taught Me How to Love And Set Me Up to Fail Gave Me Prayers Without the Words A Cross Without The Nails And Let Me Go (One less Reason — Ghost)