Scene in San Francisco

Шивон долго выбирает между Сан-Франциско и Лос-Анджелесом. Ему нравятся оба города, у каждого свои плюсы и минусы, не большая разница в ценах на жилье. У Сан-Франциско есть свой особенный шарм, а Л.А. — город-мечта для любого актера. Но, если честно, то ему все равно, и поэтому так сложно выбрать. — Мне больше нравится Лос-Анджелес, — бросает как-то между делом Хёкджэ. Шивон даже не помнит, что они обсуждали. — Там погода приятнее и вода теплее. Если он мне за эти годы так не опостылел, я бы с удовольствием пожил там немного. Но когда я прошлой осенью был в Сан-Франциско, то неожиданно влюбился в этот город, если ты меня понимаешь. Шивон с трудом терпит до ночи, чтобы позвонить знакомому в Сан-Франциско, ему не хочется упустить тот элегантный дом на холмах, под которыми расстелились пляжи и синий океан. Дом, в который захочется вернуться снова и снова. Эта идея посетила Шивона давно, когда они были ещё совсем молодыми, но казалась такой несбыточной. Чем старше они становились, тем сильнее Шивону хотелось обладать местом, которое можно было бы называть домом, находясь вдалеке от Кореи. Когда Шивон приезжает в Сан-Франциско, чтобы посмотреть на ход отделочных работ, он долго стоит на уложенной камнем дорожке и смотрит на фасад здания. Как-то так он всегда представлял себе американскую мечту: два этажа, бело-красные цвета внешних стен, черепичная крыша, окна от пола до потолка в гостиной, бассейн во внутреннем дворике, много-много декоративных растений и несколько невысоких пальм. — Это все настолько дорого, что почти безумно, — говорит знакомый Шивона, Лео Ким, высокий американец корейского происхождения. Он занимается музыкой в Лос-Анджелесе, а так же принимает участие в организации концертов молодых групп из Кореи. Шивон знает его почти десять лет. — Ты уговорил их на отличную скидку, — успокаивает его Шивон, протягивая ладонь для пожатия. Лео с радостью её пожимает, переложив толстенную папку с документами в другую руку. — Как-нибудь я тебя отблагодарю. — Как насчет юбилейного тура Super Junior? — осторожно спрашивает Лео. — Вы же знаете, что фанаты очень его ждут. — Не слишком ли рискованно устраивать концерт группы, которая уже четыре года не существует? Лео прочищает горло, чтобы что-то ответить, но к Шивону подходит подрядчик и заговаривает с ним об одной из комнат на втором этаже. Для неё у них нет никаких указаний, кроме одного — оставить её полностью пустой. Шивон объясняет ему, что все так и задумано и, когда у комнаты появится проект интерьера, он обязательно им сообщит. Подрядчик, крепкий мужчина в возрасте с сединой в тёмных волосах, пожимает плечами и говорит: — У нас почти все готово, в таком случае. Стены сделали, полы почти везде постелены. Можете звонить дизайнерам. С ними мы уже со всем остальным разберемся. — Да, конечно, — кивает Шивон, находясь где-то в своих мыслях после разговора с Лео. Они снова остаются один на один, и Шивон ведет Лео во внутренний дворик. Газон пожухлый, неухоженный и затоптанный, но и его скоро приведут в порядок: удалят всю мертвую траву, посеют новую, начнут постоянно ухаживать. Шивон усаживается за столик из дорогого светлого дерева на роскошной террасе с колоннами, Лео присоединяется к нему, предусмотрительно смахнув пыль со скамейки. — А для кого пустая комната? — интересуется он. — Это просто подарок. — Девушке? — с ухмылкой уточняет Лео. Но Шивон пропускает вопрос мимо ушей. — Или для кого-то из группы? Ты, вроде, хотел купить дом вместе вскладчину с остальными? Тогда цена дома не такая уж сумасшедшая, кстати. Шивон качает головой, праздно наблюдая за птицами, которых он никогда не видел в Корее, которые резвятся у бассейна, полного дождевой воды и листьев. От мысли о воде у Шивона пересыхает в горле. — Я покупаю дом один, — вдруг признается он, машинально рисуя пальцем круги на пыльной поверхности стола. — Больше никому эта идея не показалась… нормальной. На втором этаже кто-то открывает окно, и шум рабочих вырывается на террасу. После перелета у Шивона раскалывается голова, и он беспомощно смотрит по сторонам и морщится от шума. — Где здесь можно выпить? — спрашивает он. — Сейчас десять утра, — отвечает Лео, приподняв брови. — В смысле, кофе или минералки, — быстро исправляется Шивон. В голове только шум и ни одной ясной мысли. — Внизу полно всего, думаю, есть пара ресторанов, подающих поздние завтраки. Лео выходит из-за стола первым и сразу идет на выход, Шивон ещё с минуту стоит, задрав голову, и смотрит на закрытое окно комнаты, в которой пока никто не будет ничего менять. Солнечная сторона, красивый вид на задний двор. Телефон нетерпеливо ворчит в кармане. Шивон открывает одно единственное сообщение в KakaoTalk: «Думаю, фисташковый цвет подойдет». Шивон не имеет понятия, как этот цвет выглядит, но улыбается, проводя большим пальцем по экрану и небольшой фотографии рядом с сообщением. Хёкджэ на ней всего двадцать семь лет. «Ок. Спокойной ночи». Он крутит телефон в руке, направляясь сквозь гостиную к входной двери, поглядывает на экран, и едва не врезается в Лео. Они отскакивают друг от друга в легком испуге. — Когда будем на месте, закажи двойной эспрессо, — говорит Лео и качает головой. Шивон улыбается в ответ и извиняется жестами до гаража с припаркованным автомобилем, взятым на прокат. Хёкджэ слегка подается вперед и выключает радио в машине. Шивону нравится песня, которая играла, и он тянется, чтобы включить обратно. Но Хёкджэ начинает говорить, подняв взгляд с планшета на коленях: — Спорю, что дом был чертовски дорогим. — Совершенно неважно, — хмурится Шивон. Он не любит говорить о стоимости вещей, которыми владеет, потому что он очень редко об этом задумывается. И когда кто-то обращает на это его внимание, Шивону становится не по себе. — Это дом, понимаешь? Он не может быть дешевым. — Я не думаю, что могу принять от тебя комнату в нем, — говорит Хёкджэ и отдает Шивону планшет с открытыми на нем фотографиями дома. — Я ведь даже не верил, что ты серьезно предлагал нам купить дом вскладчину. Шивон хочет сказать, что на самом деле он не говорил об этом больше никому, но Хёкджэ наверняка рассердится. — Поздно, стены уже перекрасили. Хёкджэ смеется, запрокинув голову назад, макушка головы касается кожаной спинки автомобильного кресла, а когда он снова смотрит на Шивона, то его глаза блестят. — Ну, будет удобнее останавливаться у тебя в Сан-Франциско, чем у Донхэ в Л.А., — соглашается Хёкджэ. — У меня не очень-то складываются отношения с его женой. Она меня ненавидит. — У тебя просто богатое воображение, — мягко замечает Шивон и не улавливает, как его рука скользит на бедро Хёкджэ и легко сжимает. Он постоянно делал так раньше, особенно часто — для камеры, и Хёкджэ подыгрывал ему, но в этот раз Шивон пугается возможной реакции и убирает руку. — И вся эта ваша ситуация очень похожа на глупую детскую обиду, когда два упертых ребенка не хотят друг другу уступить. Жена Донхэ милая и красивая девушка, Шивон никогда не испытывал проблем в общении с ней, но Хёкджэ постоянно повторяет, что они друг с другом не ладят. Шивон достаточно хорошо знает Хёкджэ, чтобы понять, что тот злится на неё за то, что она уговорила Донхэ переехать жить в Америку полтора года назад. На прощание Хёкджэ пожелал им «скатертью дорожку» и обещал не слишком скучать. Рассерженный Донхэ не звонил ему два месяца. — Это не обида, — бурчит Хёкджэ. — Просто я думаю, что Корея — намного лучше. Шивон задумчиво кивает, откидываясь на спинку водительского сиденья. Он любит свою страну, но иногда его посещает мысль переехать вслед за Донхэ, чтобы почувствовать себя свободнее там, где за ним никто не наблюдает целые сутки. — Итак… — тихо начинает Хёкджэ. — Ты идешь в большую политику? Шивон вскидывает бровями в удивлении и напрягается всем телом, будто кто-то потянул его за ниточки вверх. — Откуда ты знаешь? — Ходят слухи, — туманно отвечает Хёкджэ, заерзав на сиденье. — Можем мы включить печку? — праздно спрашивает он, переключая свое внимание на панель управления новенькой Audi Шивона, по-хозяйски нажимает несколько кнопок и удовлетворенно кивает, когда чувствует тепло. — Мы скоро развернем предвыборную кампанию, но постарайся до тех пор не подогревать эти слухи, хорошо? Пресса и без того мне досаждает в последнее время из-за того, что мэр скинул на меня все свои дела и решил повеситься. — Без проблем, господин мэр, — протягивает Хёкджэ с усмешкой. Вот уже три месяца Шивон, будучи первым заместителем мэра Каннама, временно занимает его должность. — Ты же знаешь, что мне не нравится, когда ты так меня называешь, — напоминает Шивон. — Именно. По телу Хёкджэ пробегает дрожь, и он накидывает капюшон толстовки на голову. — Я ненавижу январь, — бормочет он, ежась от холода, и просит Шивона подвезти его домой. — Если ты, конечно, не боишься, что нас увидят вместе. Шивон качает головой. — Может, тебе будет теплее в Сан-Франциско? — праздно спрашивает он, когда машина останавливается на следующем светофоре. . . Хёкджэ летит в Сан-Франциско на несколько недель, чтобы переждать холода. Шивон остается в Сеуле, где весь Каннам теперь увешан плакатами его бурной предвыборной кампании. Аналитики считают, что у него хорошие шансы на победу, поэтому Шивону совсем не до полетов в Америку. Почти все время Хёкджэ проводит в доме, который, надо сказать, потрясает его воображение своей неоправданной дороговизной обстановки. Он либо спит, вымотанный разницей во времени, либо лежит с ноутбуком на огромном черном кожаном диване в гостиной. Иногда он выбирается в Чайна-таун или бесконечно долго сидит на берегу и смотрит на Золотые Ворота, пытаясь поймать на камеру ту красоту, которую видят его глаза. Снимки выходят посредственными, но он все равно пересылает их друзьям. В Сан-Франциско намного теплее, чем Сеуле, но ночью Хёкджэ все равно заворачивается в большое толстое одеяло из спальни Шивона. Тот вряд ли им хоть раз пользовался, но оно пахнет в точности как Шивон, Vintage Black Кеннета Коула: лайм, древесина, горьковатость грейпфрута и много того, что нельзя разобрать неискушенным носом. В конце концов, на какое-то время он перестает разделять свою и комнату Шивона, хотя бы потому, что хозяин давно забыл дорогу в свой дом. Самое странное и неожиданное для всех его знакомых то, что Хёкджэ остается в городе дольше пары недель, которые перетекают в долгие месяцы. Зима незаметно сменяется весной. Шивон звонит почти каждый день, обычно из машины, и каждый раз Хёкджэ желает ему удачи на выборах, когда они прощаются. Он никогда не жалуется ни на холодный ветер с океана, ни на постоянно выходящий из строя термостат. — Я надеюсь, тебе не очень одиноко? — спрашивает как-то Шивон. — Шутишь?! Да я всегда об этом мечтал, — отвечает Хёкджэ. Но правда в том, что в доме всегда кто-то есть: экономка, садовник, ухаживающий за кустами перед фасадом дома и за садиком на заднем дворе, Лео, который останавливается тут каждый раз, когда приезжает из Л.А. Кюхён, Генри и Рёук время от времени заглядывают на пару дней, когда оказываются в Америке проездом. Если они приезжают вместе, то Хёкджэ потом ещё несколько дней мучается от ужасного похмелья, уткнувшись в подушку в спальне Шивона. Сонмин и Чонсу, как сговорившись, прилетают с разницей в неделю. Они готовят для Хёкджэ, улыбаются и не говорят ничего, что могло бы его расстроить. Хёкджэ начинает подозревать, что у него депрессия, и об этом не знает только он. В конце апреля прилетает Хичоль. Как обычно: без звонка, без письма, даже без банального сообщения в KakaoTalk. Хёкджэ озадачено смотрит на своего хёна: он в крупных солнечных очках, с растрепанными волосами, в джинсах и футболке и с внушительным красным чемоданом. Хичоль молниеносно влетает в холл, бросив чемодан на пороге, и выдыхает. — Какая жара, — он оттягивает ворот футболки с V-образным вырезом и крутит головой, — помереть можно. Хоть здесь прохладно. — Мощный кондиционер, — машинально отвечает Хёкджэ и в ожидании смотрит на Хичоля. — Закинь мой чемодан в какую-нибудь комнату, пока я принимаю душ, — распоряжается Хичоль, разворачивается и стремительно шагает в сторону лестницы. Через секунду, правда, замирает. Хёкджэ улыбается и говорит: — Гостевая ванная — направо, дверь заметишь. В холле незаметно появляется Геральдо, садовник, подхватывает чемодан и тащит его через гостиную к лестнице. — Миссис Смит сказала, что приготовит гостевую на втором этаже, — говорит он с сильным мексиканским акцентом и пыхтит. — Она уже знает? — Мы видели, как гость с трудом тащил чемодан в гору несколько минут, потому что слишком рано вылез из такси, — поясняет садовник. — Только не говорите этого нашему гостю, — просит Хёкджэ и улыбается уголками губ. Хичоль не раскрывает свои карты даже после бутылки калифорнийского вина (Хёкджэ оно не очень нравится, но Хичоль очень хотел попробовать). Большую часть времени он проводит туристом в городе или прячется дома от солнца. Иногда Хичоль пропадает, порой даже на несколько дней. Хёкджэ не замечает, как в его ненавязчивой компании пролетает ещё три недели. Блуждая по интернету, Хёкджэ узнает, что Хань Гэн снимается в новом фильме в Силиконовой долине, и его терзают подозрения, что вторжение Хичоля и эта новость как-то связаны. Возможно, именно поэтому Хичоль иногда пропадает и искусно избегает любых расспросов. Все его сомнения рассеиваются, когда Хичоль возвращается после трехдневного отсутствия в футболке и кепке из сувенирного магазинчика Силиконовой долины. Они всю ночь сидят у бассейна, освещенного фонарями по периметру и лампочками под водой, и Хичоль показывает Хёкджэ фотографии своей поездки. На некоторых из них есть Хань Гэн, почти везде — в очках-«авиаторах» и с широкой белозубой улыбкой. Он заметно постарел, думает Хёкджэ, и тут же понимает, что у них небольшая разница в возрасте, и у него самого полно морщинок. — У него очаровательная жена, — говорит Хичоль, пролистывая несколько фотографий вперед до снимка длинноволосой женщины и маленькой девочки в небесно-голубом платье. — И милая дочка. Ну, его жену-то ты видел? Хёкджэ кивает. Конечно, ведь Хань Гэн женился самый первый, опередив даже Донхи-хёна и Донхэ; они читали и смотрели все новости на эту тему. — Я даже завидую, — произносит Хичоль и умолкает. — Не знал, что вы общаетесь, — замечает Хёкджэ и опускает босые ноги в воду. Хичоль пожимает плечами, мол, ничего особенного. — Как-то само вышло. — Ещё туда поедешь? — Нет, — с улыбкой отвечает Хичоль. — Я уже купил билет, завтра ночью улетаю домой. Не хочешь со мной? — Пока что-то не тянет, — признается Хёкджэ, и не верит, что только что сказал это собственным голосом в трезвом уме. — Все равно в середине июня, так или иначе, придется вернуться. — Как знаешь. Все по тебе скучают, особенно Шивон. Кампания Шивона завершилась несколько недель назад. Его переизбрали, и Хёкджэ почти ни на секунду в этом не сомневался. Шивон позвонил ему прямиком из штаба, где его окружила радостная толпа, сыплющая поздравлениями. У него вряд ли было время скучать. Хёкджэ пробормотал сухое поздравление и, сославшись на головную боль, прекратил звонок. Вдруг Хичоль толкает задумчивого Хёкджэ плечом и встает; снимает шорты, стягивает безразмерную футболку, оставляя все это под ногами, и ныряет в бассейн. Хёкджэ обдает холодными брызгами. . . В конце мая Хёкджэ наконец-то подписывает контракт с известной в Штатах танцевальной шоу-труппой в качестве хореографа. Он участвовал в паре их проектов, и они настойчиво звали его к себе вот уже несколько месяцев. С новым проектом они проводят две недели в Л.А., неделю в Вашингтоне и неделю в Нью-Йорке, и Хёкджэ давно не испытывал этого приятного чувства, когда времени катастрофически не хватает. Постоянный контракт обеспечивает не только хорошую работу, но и новую визу, означающую, что ему не обязательно возвращаться в Корею на следующие полгода. Сам Хёкджэ точно не уверен, как он к этому относится, но его родителям и сестре идея сильно не понравилась. Все это время в доме ничего не меняется — гости приезжают и уезжают, даже когда Хёкджэ там нет. Но постепенно работа входит в обычное русло, и он возвращается в Сан-Франциско. Снова прилетает Чонсу на пару дней после съемок своей программы в Бразилии. Он мягок и ненавязчив, даже ничего не говорит о возвращении в Корею. Хёкджэ обнимает его на прощание и долго не отпускает, потому что благодарен и будет скучать, но вслух он в этом не признается. Ему хочется казаться сильным. После отъезда Чонсу в доме становится совсем одиноко. До этого Хёкджэ думал, что его одиночеством не проймешь, но оказалось — ошибался. Вокруг него становится слишком тихо, и на выходные приезжают Донхэ и Генри, откликнувшись на его звонок. Они неплохо проводят время в трех самых известных клубах города за один только субботний вечер. Один из них — для геев, и Донхэ оказывается пугающе популярным, поэтому уже через пару часов они, навеселе, возвращаются домой. Генри остается на ещё один лишний день, чтобы составить Хёкджэ компанию, но утренним рейсом улетает в Канаду. Шивон приезжает в середине сентября с небольшой дорожной сумкой. С порога он вручает Хёкджэ нечто, похожее на букет из бело-красно-желтых цветов и зеленых листьев. Шивон чешет нос и признается, что просто нарвал цветов по дороге до дома и сам не знает — зачем. От него неизменно веет Vintage Black и ещё чем-то от Сеула и большой политики. Хёкджэ жадно вдыхает этот аромат, когда Шивон сжимает его в крепком объятии так сильно, что стонут кости. — Мне кажется, ты мне очень и очень нравишься, Хёкджэ, — бормочет Шивон. — Это все воздух Сан-Франциско, — отвечает Хёкджэ. Он делает им две чашки кофе с ликером в навороченной кофе-машине. Сначала Хёкджэ даже не знал, как делать в ней кофе, пока не приехал Кюхён и не поднял его на смех. К чести бывшего коллеги, он показал Хёкджэ, что и куда засыпать, когда и куда нажимать, и при этом почти не издевался. — Эта машина — просто монстр, — говорит Шивон. — Это я её купил? — Кто же ещё, — улыбается Хёкджэ. Они садятся за столик на террасе. Шивон живо оглядывается, оценивая работу дизайнеров и труды садовника. Кажется, ему нравится. Через десять минут бессмысленного и бесцветного разговора Хёкджэ успевает продрогнуть в лёгкой хлопковой рубашке и очень быстро допивает свой кофе, чтобы согреться. — Почему ты всегда такой? — вздыхает Шивон, ни с того ни с сего, и снимает пиджак. Он настойчиво пихает его в руки Хёкджэ и ждет, пока тот не оденется. — Накинь хотя бы, — хмуро и беспокойно просит он, и Хёкджэ повинуется. — Поздравляю, кстати. — С чем? — С победой на выборах. Мне ведь не удалось поздравить тебя лично, — беззаботно говорит Хёкджэ и протягивает руку. Шивон крепко её пожимает в ответ. Оба замолкают, и Хёкджэ переводит взгляд обратно в свою чашку. — Я слышал, ты опять поругался с Донхэ, когда он был здесь последний раз, — начинает Шивон после паузы. — Мм. — Он очень злится. — Мм, — снова мычит Хёкджэ вместо ответа. — У меня тогда было похмелье. — Так что случилось? — Я сказал, что у его жены ужасная улыбка, доволен? — устало признается Хёкджэ. Их ссора с Донхэ была совершенно абсурдной. Генри потом сказал, что разрывался между тем, чтобы расплакаться или рассмеяться. — У неё очень красивая улыбка— — Как у меня, — перебил Шивона неожиданно распалившийся Хёкджэ. — Я знаю. Донхэ сто раз мне это в лицо втирал. — Почему ты злишься? — тихо спрашивает Шивон. — От холода, — бурчит Хёкджэ в ответ. Шивон улетает через два дня вечерним рейсом. Перед этим он долго-долго смотрит на Хёкджэ, стоя на пороге, но так и не решается что-либо сделать, хотя Хёкджэ видит, как подрагивают его пальцы. . . На Чусок Хёкджэ летит в Корею. Второй раз с тех пор, как приехал в Сан-Франциско «перезимовать». Первый раз он летал в апреле, на свой День рождения, чтобы повидаться с родителями, и почти остался дома с мыслью, что ему нечего делать в Америке; именно тогда ему позвонили ребята из шоу, чтобы пригласить принять участие в постановке уличного мюзикла, и Хёкджэ не смог отказаться. Его мама рыдает весь день и не отходит от него ни на шаг. Она повторяет, что это намного хуже того времени, когда он почти не бывал дома из-за активности в группе, потому что тогда она хотя бы знала, где он и чем занят. Но от одной мысли, что её сын просто так покинул родную страну и не хочет возвращаться, у неё болит сердце. — Я там работаю, мам. KBS предлагает Хёкджэ стать DJ на вечернем радио вместе с болтливым пареньком из новой группы SM ent., дебютировавшей два года назад. Он приходит на программу в качестве DJ-гостя, сидит в студии, изменившейся до неузнаваемости, и почти не следит за ходом разговора. Они много смеются, дурачатся, делают фотографии, но когда координатор спрашивает, придет ли он обсудить контракт, Хёкджэ вежливо отказывается. Чонсу убежден, что Хёкджэ рехнулся и нуждается в помощи психоаналитика. — Они предлагали эту программу мне, но когда я узнал, что ты второй в списке, сразу отказался, — шипит Чонсу, сердито тыкая палочками в кусок жареного мяса перед ним. — Можешь им перезвонить, — пожимает плечами Хёкджэ. Донхэ тоже в Сеуле со всей семьей, он благосклонно прощает все обиды в честь праздника и зовет в гости, когда они снова вернутся в Америку. У Хёкджэ словно груз падает с плеч, и он понимает, что не замечал, как сильно переживал из-за их летней глупой ссоры. Шивон находит время для встречи только через две недели, буквально за день до возвращения Хёкджэ в Сан-Франциско. Сначала Хёкджэ отказывается, слишком вымотанный бесконечными встречами с друзьями и коллегами, но всего через два часа перезванивает и соглашается. Шивон подбирает его после полуночи на старой черной машине, которую он давно собирался продать. В молчании они едут за город, и машина останавливается на заброшенной стоянке, поросшей высокой травой. — Прячешь меня, будто я любовница или проститутка какая-то, — едко протягивает Хёкджэ, потягиваясь на пассажирском месте. — Ты же знаешь, что это не так, — тихо возражает Шивон. — Просто моя команда считает, что мне лучше воздержаться от публичных встреч с кем-то из вас, если ты это не запланированный ход. — Ненавижу политику, — скрипит зубами Хёкджэ. — Столько лицемерия. — Зависит от человека. — Только не начинай, а. — Хорошо. — Когда-нибудь ты станешь как все остальные, — с упреком говорит Хёкджэ, хоть и видит, что Шивону очень неприятно это слышать. Он подкручивает регулятор температуры, потому что в машине становится прохладно из-за приоткрытого — Хёкджэ нечем дышать — окошка. — Тогда ты скажешь мне уйти, и я остановлюсь, — произносит Шивон. Хёкджэ замирает с глупой улыбкой на лице и спрашивает: — Почему? Ты ведь мог бы пойти дальше, начать карабкаться по лестнице элиты и стать президентом. — Я никогда не хотел быть президентом, и ты прекрасно это знаешь. — Знаю ли? — Хёкджэ приоткрывает окно ещё чуть-чуть и вдыхает холодный ночной воздух. Все-таки Сеул пахнет иначе, чем Сан-Франциско. И если бы раньше он даже не задумался над ответом, теперь сложнее решить, какой из запахов нравится ему больше. — Вообще, всегда можно стать хотя бы мэром Сеула. Этого ты точно хотел, разве нет? — Иногда мечты и цели меняются, — пожимает плечами Шивон и стучит пальцами по рулю. — Однажды нечто становится новой мечтой, когда ты этого не ждешь и, возможно, не хочешь. Один человек может стоить любой великой цели. — Кто, например? — Ты, — выдыхает Шивон. — И тебе это прекрасно известно, ты всегда знал. Хёкджэ не отвечает, но прикрывает глаза и не двигается; он знает, что Шивон сейчас его поцелует. Они пробуют губы друг друга, и Шивон что-то бормочет, проводя большим пальцем по нижней губе Хёкджэ. На настоящий поцелуй это мало похоже, потому что Шивон слишком нерешителен и неловко оставляет влажные следы то тут, то там. Хёкджэ едва не начинает смеяться, когда чувствует его трёхдневную щетину на своей тонкой коже. — Скажи, — начинает он, когда Шивон чуть отстраняется, но его правая ладонь все еще гладит раскрасневшуюся щеку Хёкджэ, — зачем ты купил дом в чужой стране и сделал все, чтобы я там оставался? — Чтобы реже видеть тебя здесь, в Сеуле, — отвечает Шивон. Сеул пахнет пеплом прошлых лет, пролитым потом и кровью на коленях и костяшках пальцев, а ещё чем-то удивительно родным и чужим одновременно. . . В декабре Хёкджэ зябко по ночам, как будто кто-то, пока он спит, вырывает окно в его комнате вместе с рамой, а утром ставит обратно. Никто из его друзей в Сан-Франциско не может ни понять, ни объяснить его странную чувствительность к температуре. Конечно, по ночам зимой здесь не жара, но Шивон купил отличный дом, чтобы это не было проблемой. — Возможно, это мое воображение, — соглашается с ними Хёкджэ. В одну из ночей холод так достает его, что он берет подушку и снова идет в спальню Шивона. Здесь тихо, не обжито, но не пыльно — за этим всегда следит вышколенная прислуга. Хёкджэ чувствует себя странно, забираясь в чужую постель, хотя и делает это не впервые. Но день за днем он привыкает к этому, и даже ворчливая миссис Смит примиряется с тем, что Хёкджэ живет на две комнаты. Впрочем, он везде поддерживает за собой порядок, и иногда экономка жалуется, что у неё много свободного времени, поэтому она тратит его на готовку и забивает холодильник пирогами. Хёкджэ кажется, что он начинает впадать в зимнюю спячку и набирает вес, несмотря на занятость с Рождественским мюзиклом на работе. В Сочельник Хёкджэ совсем расклеивается и пишет Шивону сообщение, что хочет его видеть. Шивон ничего не отвечает. После Рождества Донхэ заглядывает на день, чтобы повидаться и подарить подарок — красивые часы. Это, примерно, пятые часы, которые Хёкджэ получает от своего лучшего друга за время их дружбы. Они вместе наряжают ёлку, купленную садовником перед праздником, но у Хёкджэ не было настроения возиться с игрушками и мишурой. В разговоре Донхэ мимолетно жалуется, что Шивон разослал всем однотипные поздравления с Рождеством. Хёкджэ молчит, потому что он не получил даже этого. В ночь после отлета Донхэ, Хёкджэ снова спит в постели Шивона, завернувшись в одеяло. Он не слышит, как в доме кто-то появляется, но просыпается от неясной тревоги, когда приоткрывается дверь в комнату. Хёкджэ не боится, потому что знает, кто это. Он слышит, как Шивон снимает верхнюю одежду и обувь, как он тихо подходит к кровати и ложится рядом. Хёкджэ на несколько секунд задерживает дыхание, потому что Шивон целует его шею и прижимает к себе. В эту ночь они занимаются любовью, и Хёкджэ ещё долго помнит тупую боль, горячие ладони на каждом сантиметре кожи и хриплый голос Шивона, повторяющий "Хёкджэ" снова и снова. Шивону нужно улетать следующим вечером. Он беспрестанно целует руки Хёкджэ и просит прощения. Он так занят, что иногда забывает поспать, не говоря уже о звонках не по работе. И ещё говорит, что его PR-команда советует найти невесту, потому что рейтинг начинает падать, да и по городу поползли слухи. — Как далеко ты хочешь, чтобы я убрался на этот раз? — спокойно интересуется Хёкджэ, впиваясь ногтями в ладонь Шивона. — Пожалуйста, — просит тот, — дай мне немного времени. . . В Сан-Франциско становится невыносимо морозно и одиноко. Хёкджэ с трудом терпит гостей в доме: слишком требовательный Донхэ, слишком строгий Чонсу, слишком язвительный Кюхён, слишком понимающий Хичоль, объявившийся в конце января. Они завтракают с Хичолем в столовой сытным завтраком от миссис Смит, и Хёкджэ вдруг просто не может больше ни есть, ни говорить, ни дышать. Он скидывает в дорожную сумку все, что подворачивает под руку, кладет паспорт во внутренний карман кожаной куртки и на такси едет в аэропорт. Сначала он хочет вернуться в Сеул, но видит на информационном табло рейс до Парижа и покупает билет без лишних раздумий. Париж зимой восхитительный, почти волшебный. Только заселившись в отель, Хёкджэ пишет e-mail своей труппе и просит бессрочный отпуск. В первые же выходные он едет в Диснейленд и проводит там несколько часов, чувствуя себя и глупым и счастливым. В сувенирном киоске он покупает себе майку с Микки-Маусом и долго выбирает футболку, в итоге берет на несколько размеров больше — такую, которая подошла бы Шивону. Один хороший знакомый позволяет Хёкджэ погостить у него в скромной квартире в 19-ом округе, совсем недалеко от концертного зала Le Zénith. Хёкджэ иногда прогуливается по парку и останавливается рядом, чтобы просто поглазеть со стороны на здание, где у SJ было несколько потрясающих концертов. В один из дней, скорее всего, это был очередной скучный вторник, Хёкджэ решает начать ходить на курсы французского языка. Правда, ему не очень нравятся занятия, он редко открывает учебник, но любит слушать песни на французском, читать меню в ресторанах и знакомиться с местными жителями. Вскоре он уже знает некоторых владельцев небольших магазинчиков на своей улице: приветливого араба из пиццерии и всю его семью, работающую там; пухленькую седовласую владелицу багетной, она зовет его Mon cher и произносит его имя на характерный французский лад; русскую хозяйку парикмахерской на углу, которая была в искреннем ужасе от плачевного состояния его волос. В очереди на Эйфелеву башню с ним знакомится привлекательный француз из Ниццы. Он приехал в Париж по работе, и за всю свою жизнь лишь однажды поднимался на главную достопримечательность города, когда ему было лет шестнадцать-семнадцать. Они проводят несколько дней вместе, несмотря на языковой барьер (Хёкджэ почти не знает французского, а мужчина с трудом подбирает английские слова). Француз зовет его с собой в Ниццу, дарит ему подарки и цветы, и когда Хёкджэ смотрит на красивый букет в вазе на окне в кухне, он вспоминает «букет» Шивона (который тогда очень быстро завял) и смеется вслух. Он отказывается от поездки в Ниццу. Хёкджэ проживает в Париже два лучших месяца в своей жизни. Ему не хочется возвращаться ни в Сан-Франциско, ни в Сеул, но он боится, что однажды его сердцу так же опостылеет Париж, и тогда в жизни не останется ни одного идеального места, где бы он смог укрыться. Когда Хёкджэ снова собирает сумку в дорогу и думает, куда ему податься, звонит Шивон. У Хёкджэ новый парижский номер, который никто не знает, но он даже не пытается узнать, где Шивон его достал. — Я тогда серьезно говорил. — О чем? — О том, что человек может стать важнее любой мечты или цели в жизни, — поясняет Шивон. Хёкджэ слышит тихий гул двигателя на заднем фоне. — Мм. — Я уйду с поста в мае. — Не надо, — бормочет Хёкджэ и опускается на край кровати, заваленной новой модной одеждой, которую надо как-то уместить в один чемодан. — Ты не из тех, кто так просто может отказаться от обязанностей и ответственности. Разве ты не хотел сделать мир лучше? — Ничего не выходит, — признается Шивон после короткой паузы. — Думаю, ты был прав, когда говорил, что я тоже начну превращаться в типичного лицемерного политика. По утрам меня тошнит от самого себя. — Мне это знакомо, — тихо бормочет Хёкджэ, сильнее прижимая телефон к щеке, словно это делало их ближе. — Моя команда даже нашла мне невесту — племянницу Министра Здравоохранения. — Она хоть симпатичная? — Довольно… милая, — уклончиво отвечает Шивон, и Хёкджэ невольно улыбается. — Это уже неважно. Я сказал, что не собираюсь жениться. — Они, наверно, очень рассердились? — Ну, они ничего не могут поделать, а вот отец был в гневе, — смеется Шивон. И затихает. Хёкджэ измождено падает на ворох одежды и смотрит в потолок: — Шивон… — Да? — Я не хочу, чтобы ты бросал карьеру, — Хёкджэ делает вдох, — то есть, конечно, хочу, черт возьми, но у нас может ничего не получиться, и мы оба останемся ни с чем. — Но— Хёкджэ, нет, — растеряно произносит Шивон. Хёкджэ слышит на заднем фоне агрессивные сигналы других автомобилей, видимо, потому что Шивон вдруг встал посреди дороги или не начал двигаться на светофоре. — В мае я возвращаюсь в Сан-Франциско, — резко и твердо говорит Шивон, не обращая внимания на хаос вокруг него. — И я буду ждать тебя там, пока ты не вернешься. — Возможно, я никогда не вернусь, — бормочет Хёкджэ в ответ, прижимая телефон к уху до боли. Он ещё столько стран не видел, по многим городам соскучился, пока торчал в Америке и ждал чего-то. Целой жизни не хватит, чтобы объехать их все. Ему хочется в Лондон на пару недель, испытать свои новые сапоги и зонтик в дождливом городе; было бы неплохо снова слетать в Грецию с Кюхёном и Рёуком; или немного пожить в Японии одному или в компании Донхэ, если того, конечно, отпустит жена. В голове Хёкджэ столько возможных маршрутов и людей, с которыми он мог бы по ним отправиться. Но на самом деле Хёкджэ знает, что через неделю, месяц или через год он все равно повернет назад, в Америку, чтобы раствориться в Сан-Франциско вместе с Шивоном. — Тебя это устраивает? Сначала Шивон просил времени для себя, теперь немного времени нужно Хёкджэ. — Возвращайся, когда захочешь, — говорит Шивон, он делает паузу и добавляет: — А я пока разберусь, почему в доме холодно по ночам.