If You Dare

Вечером на берегу моря становится прохладно, и Рейчел натягивает тонкую серую кофту с бесформенным подолом, которая облепляет ее тонкие - кузнечиковые, балеринские, - руки, щуплые, вечно движущиеся плечики и маленькую острую грудь. Перси смотрит на Рейчел, сосредоточенно сдвинув брови, и размышляет, откуда у нее взялась грудь, ведь не было же осенью? Перси смотрит, как Рейчел сражается с мелкими поблескивающими пуговками на кофте, смотрит на ее ключицы, ржаные от усыпавших их веснушек, точно ломоть хлеба, на длинные пальцы с обкусанными ногтями, а плечи у нее двигаются, двигаются, двигаются... Рейчел поднимает голову, откинув за спину раскромсанную ветром копну огневых волос, и бросает на Перси взгляд исподлобья - как выстрел в лицо: - Ты чего? - Ничего, - пожимает плечами Перси и откидывается назад в полуобороте, роясь в расстегнутом рюкзаке. Еще он думает о том, что Рейчел вся - темная: темно-рыжие волосы, темно-зеленые глаза, темные ресницы. И это - откуда-то изнутри, потому что снаружи она - яркая и веселая, как огонёк, с измазанными в красках и грифеле руками, с пятнами от фломастеров на джинсах. Сегодня на ней нет джинсов, только коротенькие шортики, из-под которых торчат мокрые и холодные завязки купальника, поэтому Перси видны ее острые колени, узкие щиколотки, выступающие косточки и то, что она темная, темная, как пламя на крови. Он выуживает из рюкзака пластиковый контейнер с бутербродами. - Будешь? - Конечно! - возмущенно отзывается Рейчел, вырывая у него коробку, - Что ж ты раньше не сказал, что у нас есть бутерброды, дурья твоя башка! Я уже собиралась идти охотиться на моллюсков! Она голодная, потому что весь вечер бегала, думает Перси. Когда купаться стало холодно и люди убрались с пляжа, унося за собой покрывала, шезлонги, зонты и корзины для пикника, Рейчел вытолкнула его на темную полосу мокрого песка, потому что «здесь тебя ни одна фэйри не достанет!», и он стоял, сунув руки в карманы, и смотрел море, а Рейчел носилась вокруг, расправив руки, и кричала, как чайка. Перси искоса смотрит, как Рейчел отщелкивает зеленую шляпку с контейнера и впивается зубами в хлеб с ветчиной. - Поему вещина не ауая? - с набитым ртом спрашивает она. Перси поворачивается к ней лицом и высоко поднимает брови. - Я говорю, - прожевав и проглотив, поясняет Рейчел, - Почему ветчина не голубая? Хлеб синий, твоя мама пекла, а ветчина обыкновенная, розовая, из магазина. Почему? Перси смотрит, как она заправляет за ухо тяжелые, бьющие в лицо волосы, смотрит на ее белое, чуточку заостренное - как у эльфа, - ухо с серебряным дракончиком в сережке, и думает: как может человека волновать вопрос ветчины, если море, и небо, и песок, и они сидят в кузове машины, подстелив пледы и куртки, и весь мир сейчас опрокинут над ними - смотри, слушай, запоминай? Веснушки на переносице Рейчел тоже темные. Она откладывает бутерброд и отряхивает жирные, в налипших крошках руки. - Перси Джексон, - серьезно говорит Рейчел, упираясь ладонями в дощатый пол кузова между ними, - Ты весь день ведешь себя как-то странно. Если это из-за того, что ты начал курить, то поделись со мной сигаретой, потому что я тоже хочу, и не пялься больше. - Я не курю, - Перси встряхивает головой и широко распахивает руки, словно в доказательство своей невиновности. Выцветшая оранжевая майка полощется и хлопает, как парус, натянутая на узкой и тощей мальчишеской груди. Рейчел склоняет голову набок и щурится - то ли улыбается, то ли прицеливается. - Хочешь, я тебя поцелую? - спрашивает она, состорив гримаску. - Поцелуй меня, если осмелишься, - смеется Перси хриплым ломающимся голосом, переиначив название какого-то фильма, и глаза у Рейчел вдруг снова становятся темными-темными, как варево морской колдуньи, когда она склоняется к нему. Худенькая спина и мягкая серая кофточка под ладонью, Рейчел - как струна - слегка дрожит и звенит горячо в его руках. Запястья у нее сухие и теплые, как травиночки, обвитые дурацкими фенечками, а губы мягкие и солоноватые - Перси приходят на ум голубоватые ириски-тянучки, которые мама носила домой с работы - так же странно и сладко. Налипший песок мягко осыпается с высыхающих бронзовых лодыжек, сидеть на жестких подстилках тяжело и неудобно, где-то далеко чирикают сверчки, а мир и впрямь опрокинут над ними, как полная звездного инея чаша. Смотри. Слушай. Запоминай. *** Аннабет наклоняется, стягивая с ноги сандалию, и бросает ее рядом с летним платьем и панамкой из белой соломки - он смотрит на нее из влажной полутьмы Лагерного леса, прислонившись плечом к дереву. Аннабет осторожно входит в мутную зеленоватую воду озера, медленно раздвигая руками листья кувшинок. Ее сумка висит на поручне маленького деревянного пирса, нагретого солнцем, и сверкает, слепит, отражая лучи металлической пряжкой. Вода колышется, облизывая ее бархатистую персиковую кожу, он видит эти влажные следы, эти едва различимые белые волоски, вспушившиеся вдоль узкой линии позвоночника, завивающиеся от сырости густые светлые волосы, высоко приподнятые над тонким изгибом шеи, и впервые в жизни чувствует поднимающуюся к горлу горячую ненависть к воде. А она еще и зажмуривается так блаженно, дышит, приоткрыв рот, и движется медленно, томно, сладко, точно отдается какому-нибудь мелкому речному божеству... Перси выплевывает вполголоса какое-то ругательство и выходит из тени, сунув руки в карманы - джинсы низко висят на бедрах и подвернуты до колен. В конце концов, кто здесь, блядь, сын Посейдона? Все, что находится в воде, принадлежит ему, и эта девушка - тоже. Купальник Аннабет держится на завязках - дерни за веревочку, дитя мое - но Перси неинтересно просто взять ее силой. Нужно, чтобы она хотела его, чтобы плавилась от желания, изнывала и умоляла - вот тогда... Тогда... Когда он подпылывает к ней со спины и обнимает, крепко прижавшись всем телом, положив ладони на упругий влажный живот, Аннабет прерывисто вздыхает - но совсем не испуганно. Когда его жадный рот прижимается к впадинке над ее ключицей, Аннабет, закинув руки назад, обвивает его шею и едва заметно улыбается, прикрывая глаза. Онаждалаего. Перси отодвигает в сторону пустой стакан и помутневшим взглядом ощупывает бутылки за спиной бармена. - Эй, - хрипло кричит он, взмахивая рукой, - Гейб! Бармена зовут Джеймс Томмас, но он послушно отставляет запотевшие непротертые стаканы, скомканное белое полотенце и подходит к клиенту. Он привык, что для подвыпивших молодых людей - да и для многих трезвых тоже - бармен всего лишь безликий обслуживающий персонал. Этот загорелый черноволосый молодчик со шрамом на левой стороне лица после шестого или восьмого виски всегда зовет его Гейб - видимо, какая-то дурная ассоциация. - Налей еще, - говорит он, локтями и грудью навалившись на барную стойку. Зеленые глаза, поблескивающие из-под отросших волос, глядят с твердостью и пустотой камня, и бармен не решается ни возразить, ни отказать. Цветные огни придорожного бара отражаются в полированной коричневой поверхности дерева, смешиваясь и расплываясь, точно тени веницианских домов в прорезях каналов. Гремит хрипловатый рок-н-ролл, кто-то за столиком покуривает травку, распространяя душный сладковатый дымок, девица с сиреневыми волосами, перехваченными черной ленточкой, целуется с парнем в байкерской куртке - и он даже не лезет рукой ей под юбку, офигеть, думает Перси. Еще он думает, что от любви пахнет гаже, чем от марихуаны, и будь он на месте бармена - он выставил бы этих двоих, а не безобидного парня в растаманской шапке, чем-то похожего на Гроувера. Может, это и был Гроувер, чёрт его знает - они столько лет не виделись. С тех самых пор, как Аннабет... - Гейб! - сипит он, - Еще одну! Когда бармен наливает еще одну, то проливает чуть-чуть себе на руку, потому что в этот момент дверь бара вдруг хлопает оглушительно-звонко, так, что бутылки и бокалы на полках вздрагивают, задребезжав. - Привет, Джимми, - раздается сбоку от Перси девичий голос, и мотоциклетный шлем взгромождается на стойку аккурат возле его локтя. Перси искоса смотрит, как девушка кладет на шлем узкую белую руку, и из-под рукава курточки выпадает на цепочке браслета мелкая подвесочка в форме сердечка. - Привет, мисс, - повеселевшим голосом откликается бармен, - С содовой? - Ага, - отзывается девушка и, повернувшись лицом к залу, потягивается в точности как кошка, разве что вместо хвоста помахивает ногой в высоком черном сапоге с шипами на носках. Когда она кладет локти на стойку, упираясь лопатками в деревянную кромку доски, Перси внезапно узнает этот лисий профиль, обнажившиеся из-под расстегнутой куртки ключицы и темно-рыжие волосы, разметавшиеся по столешнице, как будто так и надо. - Рейчел Элизабет Дэр, - медленно произносит он. Девушка испуганно оборачивается. Этот лихорадочный, отравленный темно-зеленый огонь глаз терзал его в подростковых снах лет до пятнадцати. - Мой рыжеволосый ночной кошмар, - со вкусом растягивая слова, произносит Перси и улыбается опьяненной улыбкой хищника. Продолговатые глаза Рейчел становятся почти круглыми от изумления. - Перси? - растерянно произносит она. - Привет, - усмехается он. Рейчел неверяще протягивает руку, будто желая коснуться его, но Перси перехватывает ее запястье - наощупь оно совершенно такое же, как и много лет назад. - Di immortals, Перси... - бормочет Рейчел. - О-о, ты еще не забыла древнегреческие ругательства? - деланно-весело произносит Перси и отворачивается, опрокидывая в рот поданный барменом стакан виски, - Давно из Лагеря? - Семь месяцев, - машинально отвечает она, - Угнала мотоцикл у Клариссы... она его у детей Гефеста выменяла на какое-то оружие... - Надоело быть куколкой-вуду у Аполлона? - ухмыляется Перси. - Быть Оракулом... не самое приятное занятие, - уклончиво отвечает Рейчел, - Мерзко осознавать, что в тебе гнездится вонючий зеленый дым, и, кроме него, в тебе ничего больше не ценят. - Добро пожаловать в клуб Бывших Избранных Судьбы, детка! - хрипло хохочет Перси. А потом протягивает руку и накручивает на палец тугой рыжий локон. - В тебе всегда было полно вонючего зеленого дыма, - шепчет он, приблизившись к ее лицу, - Я почувствовал это еще в ту ночь, на пляже, в кузове, помнишь? Темная-темная Рейчел... - Перси, - говорит Рейчел, кладя пальцы на его губы. И вдруг: - Что у вас произошло с Аннабет? Перси сплевывает на пол и снова отворачивается, сгорбившись над свеженалитым виски. - Обычные подростковые тёрки, - пренебрежительно бросает он, обхватив пальцами стеклянное горло стакана, - Что, эта история еще кому-то интересна? Я думал, нам в Лагере уже давно все косточки перемыли, в муку перемололи, лепешек напекли и корок от них не оставили. - Обычные подростковые тёрки, Джексон, это писать на задке Большого Дома «Кларисса ля Ру ест дерьмо», - жестко произносит Рейчел, положив ладонь на его стакан, - А жениться на дочери Афины, чтобы через полтора года исчезнуть из Лагеря, накачавшись амброзией до состояния наркотической обдолбанности - это либо любовь, либо идиотизм, либо все вместе! Посетителей в баре почти не осталось. Бармен Джеймс Томмас нерешительно смотрит на пару молодых людей, сидящих над единственным стаканом виски и сверлящих друг друга горящими взглядами, но в конце концов не решается ничего сказать, только слегка прикручивает электричество, чтобы зря деньги не гонять. - Я тебе расскажу, если хочешь, - шипит Перси, сдавливая ее пальцы, - Она меня кинула! Оставила записку на ночном столике и съебалась в Швейцарию! Написала, что ее утомила эта бесконечная война за свою жизнь и за жизнь других, что она хочет быть нормальной женщиной и выносить здоровых детей, а не полукровок, от которых несёт за тысячи миль! И что она, блядь, все равно любит меня! Понятно тебе? Любит! Меня! Она! Рейчел дрожит - вся - ресницы, губы, пальцы, плечи. Она берет его руку, разворачивает и проводит языком по шраму, перечеркнувшему ладонь от указательного пальца до запястья с вытатуированным рыболовным крюком. Дыхание Перси сбивается, он замолкает, и только грудь вздымается под лацканами куртки - тяжело и часто. Рейчел осторожно окунает в виски кончики его пальцев и медленно облизывает: один, второй... - Рейчел, - он почти рычит, - Я тебя трахну... Рейчел растягивает губы в ослепительной дьявольской усмешке - зелье так и брызжет из-под ее ресниц, - и наклоняется так близко, что он чует запах ее волос и теплой кожи. - Если осмелишься, - негромко мурлычет она ему в ухо, обхватывая мочку губами. *** Утренний свет крупными золотистыми жуками ползает по лицу и груди спящего Перси. В номере придорожного бара постель смята и скомкана, ветер, задувающий в распахнутую форточку, колышет занавески, и, если присмотреться, на подушке можно заметить несколько длинных рыжих волос. К тому времени, когда Перси проснется, Рейчел Элизабет Дэр будет уже где-то на границе Небраски, но, как ни странно, в то утро Перси Джексон впервые за долгое время не почувствует в груди сосущей, одуряющей, бецветной пустоты. Когда он выйдет на лестницу, то услышит, что в барном зале шумит и сквернословит какая-то девица, требуя показать, куда «слилась эта сволочь с моим мотоциклом!». Перси, пожалуй, крикнет: - Кларисса ля Ру ест дерьмо! - и, увидев, как вытянется лицо резко обернувшейся смуглой, широкоскулой девушки в бандане, рассмеется. И подумает, что эту жизнь, пожалуй, еще не поздно - никогда не поздно - схватить за загривок. Если осмелишься.