***
Просыпаюсь от того, что кто-то чем-то гремит. Недовольно приоткрываю один глаз, пытаюсь понять, почему музыка стихла. О, конечно. Разрядился. Чудо техники… — Макароны или плов? — настойчивый голос вопросом врывается в мой еще сонный разум. — А?.. — Макароны или плов? Девушка, определитесь, пожалуйста, мне еще полсалона обслуживать, — стюардесса устало вытерла со лба капельки пота. — Плов, — машинально отвечаю я, совершенно забыв, что терпеть его не могу. Когда, наконец, соображаю, что к чему, уже поздно: стюардесса откатила тележку с едой к следующей паре кресел. Делать нечего, придется есть, что дали. Разрываю полиэтиленовую упаковку, затем пластмассовым ножиком подцепляю крышку и открываю контейнер. В нос сразу ударяет запах тушеных овощей. Передергиваюсь и кривлю губы, но все же беру в руки вилку. — Поздравляю, — внезапно подал голос сосед. Он уже за обе щеки уминал макароны, которых в контейнере осталась половина. Бросаю на него недоуменный взгляд. — Я о кольце, — парень кончиком вилки указывает на небольшой бриллиант в серебряной оправе, украшающий мой безымянный палец. — Спасибо, — отвечаю я и принимаюсь за плов. Должна признать, он не так уж и плох. Но этот запах… — Я — Макс, — бархатный голос вновь проник в мои мысли. — Нам лететь еще несколько часов, думаю, надо хотя бы представиться. Хотя, если Вы не хотите, можно… — Кейт, — вклиниваюсь я в поток его речи. — Кейт — это Екатерина? — с ухмылкой спрашивает Макс. Красивое имя. Ему подходит. — Кейт — это Кэтрин, — отвечаю я, отодвигая полупустой контейнер в сторону. — А-а, — недоверчиво протянул парень, почесав затылок. — То есть, не прозвище? — Нет, — теперь уже ухмыляюсь я. И чего он привязался с этим именем? — А как его зовут? — не унимался сосед. — Кого — его? — Того, кто кольцо подарил. Настороженно прищуриваюсь. Не много ли он спрашивает? Хотя какая разница, все равно мы больше не увидимся. — Виктор. — Виктор — это Витя? — Макс улыбается. Вокруг глаз у него собрались морщинки — не рановато ли для его возраста? — Не угадали. Вик, — приподнимаю уголки губ вверх. — Интересуетесь антропонимикой?* — Не особо. Хотя, возможно, интересовался бы, если бы знал, что это означает, — Макс весело фыркнул, потирая переносицу. — Давай на «ты». — Почему бы и нет. Зачем летишь в Америку? — моя очередь задавать вопросы. — Бизнес. — Бизнес? — переспрашиваю, в недоумении округлив глаза и повысив голос на октаву. — Недвижимость, в основном, — утвердительно кивает сосед, очевидно, не понимая моего удивления. — А сколько тебе лет? — осмелилась спросить я. — Двадцать девять. — Ни за что не поверю. — Показать паспорт? — парень с готовностью лезет в сумку, расстегивая многочисленные молнии. — Нет-нет, — останавливаю его я. — Просто ты выглядишь моложе. Намного. — Спорим, я старше тебя? — ухмыляется Макс. — Старше, да, — киваю. — Но я не скажу, сколько мне. Засмеешь. — Ну и не надо, — обиженно отмахнулся парень. — Никогда не понимал этой вашей женской забавы — скрывать возраст. — Я тоже. — А Виктор? Он старше? — Да. — И сколько вы вместе? — Два года. — И ты летишь к нему? — Угадал. — А почему ты мне это рассказываешь? — Макс с интересом наблюдал за моими руками, которые опять вцепились в кресло. Самолет немного потряхивало. — А почему бы и нет? — лучшего ответа я придумать не смогла, потому что действительно не знала, зачем я рассказываю о своей личной жизни незнакомому человеку. — И правда, — весело согласился парень. — Расслабься, — добавил он, глядя на мои судорожно сжатые пальцы. — Это просто воздушные ямы. — Легче от этого не становится, — выдохнула я, не шевелясь. — Ты еще налюбуешься на меня во время турбулентности и посадки. Вот смеху-то. — Хочешь, буду держать за руку, — с готовностью предложил Макс. — Все будет хорошо, вот увидишь, — его серые глаза излучали тепло и внушали доверие. Я сдалась. — Ладно. Только обещай. — Честное пионерское! — он приложил руку ребром к голове. Я расслабилась, отпустила подлокотники, откинулась на спинку. Долго-долго смотрела в окно. Самолет неистово трясся, пилот что-то вещал в громкоговоритель, стюардессы выполняли инструкции. Макс крепко сжимал мою руку — она казалась такой маленькой по сравнению с его ладонью. А дальше — темнота. Макс Кейт смотрит в окно, а я любуюсь на ее профиль. Высокий лоб, небольшой аккуратный острый носик, тонкие ярко-красные губы. Кожа бледная, как снег, хотя девушка явно часто бывала на солнце — крошечные веснушки группками были разбросаны по щекам и крыльям носа. Она не была красавицей, но почему-то я не мог оторвать взгляд. Дыхание Кейт выровнялось — уснула. Я развалился в кресле и смотрел перед собой. Почему-то зажглось табло «ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ БЕЗОПАСНОСТИ». Подчиняюсь, хотя не вижу смысла. Смотрю на девушку рядом со мной — ее ремень расстегнут, половинки разбросаны по сидению. Хочу застегнуть, но боюсь разбудить. Ладно, оставлю так. Ничего же не случится. Мимо пробегает отчего-то взволнованная стюардесса. Провожаю ее взглядом, по пути натыкаясь на фигуры спящих пассажиров рейса 578 Москва — Нью-Йорк. Время — почти час ночи. Самолет тряхнуло, невольно вздрогнул и я. Посмотрел на Кейт — спит. Хорошо. Не то опять будет волноваться. Из динамиков раздался усталый голос пилота, предупредил о зоне турбулентности. Сажусь прямо, закрываю глаза. Летать не боюсь, но living is easy with eyes closed**, не так ли? Самолет вновь тряхнуло, на этот раз сильнее. Где-то в конце салона заплакал ребенок. Кейт все еще спала. Стюардесса настоятельно предупредила всех пристегнуть ремни. Железную птицу уже шатало не по-детски, я невольно вцепился одной рукой в подлокотник, другую положил на руку Кейт. Я ведь обещал. По вискам резанула боль — кажется, что-то упало мне на голову. Последнее, что я успел отметить — по лицу побежала кровь из рассеченного лба.***
Стою под большим деревом, скрываясь под его широкой кроной от неприятного моросящего дождя. Курю синий Винстон — осталась последняя пачка, хотя еще позавчера, кажется, я покупал блок. Поглядываю на наручные часы — без пяти двенадцать. Уже скоро. Вижу группу людей, все в черном. Они. Возглавляет толпу священник в рясе, с внушительным крестом на шее. За ним медленно плывут остальные, некоторые — прячась под зонтами, некоторые — просто так. Мой взгляд падает на мужчину, идущего во второй колонне. Черный костюм, казалось, был чернее обычного. Широкие плечи, спина сгорблена. Его голова опущена, так что лица мне не разглядеть. По правую руку от него идет пожилая пара: женщина в длинной черной юбке с кружевами по подолу, полуседой мужчина в костюме-тройке. Оба, не мигая, смотрят перед собой. Группа встала подле священника. Несут гроб. Я невольно вытягиваю шею, чтобы видеть процессию. Шесть здоровенных амбалов несут темно-коричневый ящик из дуба. Я знаю это, потому что сам заказывал этот гроб. И эту процессию. И надгробную плиту, на которой теперь красовалось убийственное «Кэтрин Энн Браунинг. 1988-2012». Ей было двадцать четыре — наконец-то я узнал. Жаль только, что так. Гроб с глухим стуком, который услышал даже я, стоя под своим деревом и куря уже третью сигарету, опустился на землю. Священник кивнул амбалам, те удалились. Святой отец начал речь; из толпы послышались жалобные завывания. Женщина в длинной юбке — мать Кейт — утирала едва выступающие слезы белоснежным платком. Такой дикий контраст — белого и черного. Полуседой мужчина поддерживал жену под локоть. Священник закончил свою речь, гроб скрылся под землей. Родственники стали расходиться; в итоге перед могилой Кейт Браунинг остался один он. Виктор Джеймс Рассел. Он стоял, по-прежнему сгорбившись; с его широких плеч стекала вода. Наверное, нехорошо наблюдать за человеком в такие минуты — в минуты отчаяния и скорби, вселенского горя, которое сейчас испытывал Вик. Мне стало стыдно, я ненадолго опустил глаза, наблюдая за дождевыми червями, появлявшимися из-под земли. Когда я вновь поднял глаза — Виктор уже стоял на коленях, наплевав на костюм (наверняка дорогой) и честь, и рыдал, спрятав лицо в огромные ладони. Я видел его сбоку — массивная фигура сотрясалась от рыданий. К мужчине сзади подошли родители Кейт. Отец покойной положил руку ему на плечо, что-то сказал. Виктор поднялся, не удосужившись отряхнуть колени, и побрел прочь, поддерживаемый под руку матерью его невесты. Дождавшись, пока возле могилы станет совсем пусто, я подошел к надгробию. Мне было неловко; это ведь странно — хоронить человека, которого знал всего… сколько? Четыре часа. Ее звали Кейт (не Екатерина, а Кэтрин), она собиралась выйти замуж. А еще она боялась летать. Прости меня, Кейт. Я не сдержал обещания. Я провел рукой по мраморному надгробию, стирая с него капли дождя. Это — меньшее, что я мог сделать. Но и единственное. Прости, Кейт, что не разбудил тебя тогда. Надеюсь, ты ушла без мучений. Плохо быть единственным — не с кем разделить счастье или горе. Я — единственный выживший с того рейса. Когда на меня упал чемодан, я тут же вырубился, очнулся уже в больнице. Непонятно, как, но я даже не был ранен. Пара синяков, разбитый чемоданом лоб и несколько царапин. Подарок это или же наказание? Компенсацию, которую мне выплатила авиакомпания, я полностью истратил на ритуальные услуги. Стольких людей я еще не хоронил никогда… Эти цифры я запомню на всю жизнь. Шестьдесят семь пассажиров. Среди них девять детей в возрасте до четырнадцати лет. И одна Кейт. Все похороны я организовывал анонимно, просто посылая родственникам оплаченные чеки. И только ее я решил проводить в последний путь. Вверх и еще выше. Я не знал тебя, Кэтрин Браунинг, равно как и ты меня. Но память о тебе будет жить всегда. Мы еще обязательно увидимся, Кейт. Не в этой жизни, так в другой. Дождь все шел; я скурил последнюю сигарету в пачке.