Весна...

Весна наполняла собой, дышала в затылок, ласкала услужливо подставленное первым теплым лучам лицо, пробуждая и наполняя сладостной негой. Все вокруг распускалось, возрождалось, и тело реагировало предсказуемо повышенной чувствительностью, особо сильным желанием, и такой немного острой, терпкой, но от того не менее притягательной для осязания, сексуальностью. Жизнь, словно в несколько сотен раз убыстренная видеозапись: вот оно - зернышко, небрежно брошенное в плодородную почву, а через несколько мгновений уже появляется росток, светло-зеленый, хрупкий и такой нежный, и тут же всем своим существом устремляется к солнцу, к теплу и свету, чтобы расти, каждую секунду устремляясь ввысь, и под конец распуститься прекрасным цветком... Джастин и предположить не мог, что огромный мир никогда не засыпающего мегаполиса закрутит, захлестнет своим вечным драйвом, заставит измениться, подстроиться, вовлечься в вечно бурлящую экспрессией жизнь большого города. И все обещания самому себе вырваться, через неделю, через месяц, «ну уж на Рождество так обязательно» - в конечном итоге утонут в круговороте мельтешащих будней и не менее насыщенных событиями выходных. Он даже не уловил тот момент, когда перестал терзать свою совесть невыполненными обещаниями, просто однажды понял, что прошел год, два, три, а он так и не выбрался из суеты своей новой, с каждым днем все более успешной, яркой и захватывающей самыми разными событиями жизни. У Джастина не было больших привязанностей и сильных увлечений, на это тоже банально не хватало времени, а сожалеть и скучать он разучился уже давно. И только иногда, в моменты особенного состояния, когда творческий процесс захватывал его с головой, а внешние факторы ослабляли контроль, глубоко спрятанная грусть вырывалась на свободу, осыпаясь серыми бликами тоски на холсте. И как он ни старался, избежать этих «дефектных» мазков не получалось, но огромным утешением было то, что эти минуты слабости проходили сразу же, как только очередная работа была закончена. В остальное время у художника было более чем радостное настроение, новые друзья, совершенно иной круг общения, бесчисленные тусовки бомонда и творческий мир Нью-Йорка не позволял никому из своих подопечных питомцев даже на секунду расслабиться, он не прощал измены и не жаловал тех, кто не принадлежал ему полностью. Джастин и не думал сопротивляться, это была его цель, та самая мечта, которая и вела путеводной звездой по жизни. А минуты грусти, так предсказуемо заканчивающиеся темными всполохами на полотнах, были просто маленькой, но тщательно хранимой тайной. Никто не замечал, никто не понимал, и это более чем устраивало Джастина. Он всегда так думал, не позволяя себе сомневаться, не оглядываясь назад, пока одним солнечным весенним утром телефон не дернулся неожиданно в кармане в режиме вибрации, оповещая о пришедшей СМС. Джастин минут пять удивленно рассматривал экран, поворачивая его под разными углами, то подставляя под солнечные лучи, в изобилии льющиеся через большие окна, то отходя подальше, в тень - но смысл написанного от этого так и не изменялся. Он привычным жестом почесал кончик уха, механически отработанными движениями насыпал в миску хлопья, залил их молоком и благополучно забыл уже через несколько секунд о своем наспех приготовленном завтраке. Хлопья разбухли, молоко давным-давно остыло, но это было уже не важно - потому что Джастин рисовал. Он рисовал весну. Плавной линией охры обозначить изгиб шеи, ультрамариновым краем очертить так и невысказанные слова - их было много, безмерно много для того, кто уже и не надеялся услышать, но все равно бесконечно мало, чтобы пересказать все, что было между ними. Персиковый, как надежда, желтый - разлука, и белый, чистый, новый лист, еще одна попытка - как весна каждый раз возрождает умершую на время природу, еще одна возможность начать все с начала, заново дать расцвести забытым чувствам. Джастин рисует и видит, как краски оживают, образы становятся материальными, игра света и теней настолько реальна, словно он смотрит на экран старого, еще дедушкиного проектора с черно-белыми фильмами. Он рисует, и словно заново переживает те времена, когда он был невозможно, просто сумасшедше счастлив. Когда не было сомнений, когда чувства казались еще настолько правильными и несокрушимыми, и что это – только начало, что будет ярче, острее и откровеннее. Как же давно это было... За вуалью нежно-розового, едва различимые силуэты, почти тени отголосков прошлого. И росчерк алого - как самый яркий оргазм, когда боль тонет в диком, безумном удовольствии, перерастая в жгучий, отсекающий все лишнее кайф, наполненный нетерпеливыми поцелуями, сбитым дыханием и острым запахом пота. Когда каждое прикосновение вызывало волну мурашек по позвоночнику, а от поцелуев Брайана, подчиняющих, вытягивающих душу, спиралью нарастало возбуждение, и Джастин словно рыба, попавшая на сушу, глотал обжигающий воздух, насквозь пропитанный запахом секса, плавился в крепких уверенных объятиях. Когда Брайан везде, он словно заполняет собой все вокруг, своими руками, языком, гладкой кожей, под которой перекатываются тугие мышцы. Ощущения словно наслаиваются друг на друга, усиливаясь, тело само начало подаваться навстречу, и Джастин тонет в нем, цепляется за плечи. Тело крутит, сжигает изнутри, и становится невыносимо больно и неожиданно так сладко, что Джастин не выдерживает и вскрикивает от удовольствия. Время и пространство эфемерно, Джастин сам уже не до конца понимает - где он, в собственной ли квартире, за мольбертом, или в полумраке лофта, под давно канувшими в небытие синими неоновыми лампами, почему-то именно они сейчас предстали в самых жарких сценах, но не поддается сомнению только один четкий силуэт - Брайан. Он рядом, его вкус на губах настолько реален, его образ на картине в каждом мазке, в каждой тени и в каждом блике, его запах вокруг - он словно внутри... Джастину отчаянно нужно ощутить хоть что-то реальное в непредсказуемо изменяющемся пространстве вокруг, потому что воспоминания захлестывают с головой, унося за грань, из привычного, устоявшегося мира в то нечто зыбкое и непрочное, чувственно-сладкое, что было только между ними и никогда ни с кем другим. Джастин почти задыхается, наслаждаясь каждым мгновением этих эмоций, таких почти реальных прикосновений, влажных поцелуев, тонет в запахе Брайана и все нарастающем безумии. Когда сильная ладонь опускается на поясницу, заставляя прогнуться, раскрывая, фиксируя привычным жестом, когда Брайан снова и снова шепчет на ухо короткое и окатывающее волной горячего возбуждения: «перевернись». И как наяву чувствуется прохлада шелка, сбившегося, влажного от их разогретых тел, настолько гладкого, что порой сложно удержаться на разъезжающихся коленях. И с каждым глубоким проникновением тело наполняет сладость, томная и до судорог пальцев искрящаяся наслаждением, и уже нет сил дышать, кричать или звать на помощь, хочется только стонать и молить, чтобы это продолжалось, как можно дольше, а лучше закончилось, как можно быстрее, иначе только и останется, что умереть от таких невероятных ощущений. Мазки ложились ровно, размеренно, наполняя картину цветом, вдыхая в неё жизнь, наполняя душой, с каждым взмахом кисти подводя работу все ближе и ближе к завершению, целостному законченному полотну - сладостному оргазму художника. Джастин рисовал и чувствовал как наяву, погрузившись в своеобразный транс. Вместо кисти, рисующей весну, он видел, как Брайан медленно и глубоко двигался в нём, а их пальцы при этом были сплетены, а сам он яростно поддавался навстречу уже несдержанным, сильным толчкам. Джастин осязаемо ощущал, как ломило где-то пониже поясницы и пекло внутри, но от осторожных движений удовольствие продолжало накатывать беспощадными волнами, заполняя его всего: сначала предвкушением, потом снова болью, неумолимой и всепоглощающей. Она сладкая и тягучая, как патока, огромная и обжигающая, заполняет его снова и снова, медленно, но очень настойчиво, побуждая встречать каждый толчок, каждое движение бедер тихим стоном, порождая жгучее, напряженное, пронзающее до кончиков пальцев возбуждение. И когда Брайан толкнулся внутрь особенно резко, под другим углом, то хватило всего лишь пары таких движений, чтобы Джастин, онемев, задергался, выгибаясь в пояснице, теряясь в сумасшедших, совершенно новых и одновременно таких знакомых, но словно усиленных тысячекратно, ощущениях. И где-то на периферии сознания Джастин слышит хриплый стон за спиной, и в последний момент, на грани яви и сна, успевает подумать, что любит, любит безумно, и лучше и счастливее, чем уже есть, просто не бывает. Картина была закончена. Весна во всем своем великолепии - нежным фоном пробуждающейся веры в новую, лучшую жизнь, акцентами возрождения и жажды обрести то тончайшее душевное равновесие, которого не собрать ни промозгло-грязной осенью, ни разморозить холодной и лютой зимой, когда жизнь только внешне кажется реальной, а в глубине души все чувства и эмоции давно мертвы. Когда ты думаешь, что летишь вперед, как яркие искры, росчерками алых мазков на полотне, а на самом деле ты стоишь на месте, посреди огромной лужи растоптанных чувств - чужих, своих, общих... Весна согревает, пробуждает воспоминания, высушивает непролитые слезы, дает то самое ценное, что так нужно любой жизни для её продолжения - надежду на возрождение. Но Джастин в последний момент краем кисти цепляет темно-коричневый - сомнение, а вдруг его уже не ждут? Но рука, гребаная непослушная рука снова дергается, хотя давно уже не было судорог, но в этот раз, впервые за все время, Джастин рад. Он опускает кисть, так и не донеся темный цвет до полотна - там ему нет места, как и нет места сомнениям в его душе. Осталось только просушить картину, пару дней должно хватить, за это время он как раз успеет организовать доставку, купить специальную транспортную упаковку, и... но лучше, он откроет свой ежедневник и за эти дни решит самые важные вопросы, перенесет, а лучше отменит все несущественные и отвезет картину заказчику сам. Потому что пришла пора - пришла весна.