Когнитивный диссонанс

Весна. Пора, когда земля возрождается после долгого зимнего сна, подставляя под еще недостаточно жаркое солнце свое обнаженное обличие. Пора красоты и одновременно жестокости. Ведь возрождение - это больно. Больно пробуждаться, скидая с себя до жути колючее, но приятное и теплое одеяло изо снега и льда, сгоняя пелену сладкого и яркого сна. Сон - репетиция смерти, такой спокойной и безмятежной. Жить милиарды лет утомительно, да. Земля плачет, теряя кровь, она не хочет освобождаться от почти-вечного покоя. В порыве безумия пытается удержать бестыже уходящий куда-то вдаль белоснежный снег. Но все без толку, он уходит, купаясь в потоке соленых и холодных, как и она сама, слез. Он опять растоптал ей сердце. Я шла, вдыхая пряный и пьянящий запах свежего весеннего воздуха. Этот аромат вскруживал голову, принося непонятное и даже глупое чувство удовлетворения. Хотелось носиться подобно безумной, кричать, восхваляя красоту и прелести жизни. Но я просто шла. Быть одинокой и незамеченой среди толпы довольно просто и совершенно не страшно. Страшно быть замеченой среди серых масс, выделяться чем-то, иметь свои собственные особенности. Я бы хотела помочь, но вынуждена терпеть и превозмогать свой собственный страх. Бог ведь не может извлечь страх из сердец людей. Поразительно, весна только началась, а я уже слышу звуки мелодичного пения птиц. Они старательно шепчут земле дивные сказки, убаюкивая ее, как маленьго плачущего ребенка. Поют, восхваляя великую любовь, ее боль и страдания. Тем самым, они делают ее вечной. Волей-неволей, я поднимаю свое лицо к небу, закрывая глаза и надеясь на нечто призрачное и абстрактное. Чувствую, как мелкие капельки падают и стекают по щекам, по шее. Это не просто дождь. Это слезы неба. Небо пытается смыть смесь грязи, крови и остатков распутного снега с ее лица, розгарячить ее охлажденно-горячее сердце, излечить эту гнусную боль изнутри. Я прибавила ходу. Естественно, все принялись провожать меня удивленно-непонимающими взглядами. До чего же противно... Уже мокрая одежда мерзко прилипала к горячему, как сердце земли, телу, волосы хлестали меня по плечам, оставляли мокрые дорожки на раскрасневшихся от бега щеках. Мысленно, я уже давно была дома. Пила обжигающий меня изнутри чай, спрятавшись в теплое и мягкое одеяло, выслушивая вечно недовольное бормотание Томоэ. При упоминании о этом белоснежном, как белизна псевдо-непорочного снега, и слегка нагловатом лисе у меня больно кольнуло где-то в районе сердца. Ведь я его люблю. До ужаса, до боли и покалывания в пальцах. Когда я вижу его, к моему животу приливает вся кровь из организма и танцует танго в бешеном, нечеловеческом темпе, наполняя его какой-то эйфорей, что заполняет меня, как пустую чашу. А Томоэ только ворчит. Вот и исписанные иероглифами ворота храма. Я тихонько прокрадываюсь внутрь, попутно скидая старые, истертые и мокрые кеды. Кошачьей походкой направляюсь в сторону кухни. Странно, я ведь даже не чувствую запах ненавистных мною грибов шиитакэ. Тихонько приоткрываю дверь. Дура я. Все равно же учует. Набираю в легкие воздух, и с губ подобно бабочке слетает: - Томоэ, я при... Я застываю на пороге с слегка приоткрытым ртом. Вместо эйфории меня наполняет удивление. Томоэ тут нету. С улыбкой до ушей, в смешном и совершенно нелепом фартухе в сердечки, с черпаком в руке и дружелюбно глядя на меня возле плиты стоит Мидзуки. - Привет, Нанами-тян, - сладко, как пятилетняя девочка, пропел он. Терпеть не могу этот его до тошноты сладкий тон. Немного смущенно, я спросила: - Привет. А где Томоэ? Прости, Мидзуки. Я вижу, ты расстроен. Мидзуки опустил взгляд: - Знаешь, Нанами. Он ушел. Я не сразу поняла, что случилось. - Как ушел? Он же вернется? Мидзуки лишь прикрыл глаза. Ответом мне послужило молчание. Я почувствовала, как внутри что-то тонко дзвякнуло и оборвалось. Какая-то струна, по-моему достатачно важная, ибо воздуха стало катастрофически не хватать. Она оборвалась, тем самым расстраивая и бездушно ломая инструмент моей душы. Любовь рождается из ничего, и умирает из-за всего. К горлу подступил узловатый комок. Ко мне медленно доходил смысл сказанного ранее Мидзуки. Слезы выступали на глазах, затмевая солнце и весь мир вокруг, лишая его цвета и вкуса. Коленки предательски задрожали и начали подгибаться. - Нанами, все хорошо? - как-то отчужденно спросил Мидзуки. Нет, Мидзуки. Все плохо. Мой мир изорван, убит, разодран в жалкое тряпье, клочья. Моя душа болит, изливаясь багровой, как закат перед зимой, кровью. Мое сердце растоптано, зарыто в землю и посыпано солью. Моя боль не сойдет подобно снегу. Инструменту моей души больше никогда не заиграть сново, не достичь гармонии без одной струны. Без него. Натягивая на лицо фальшивую улыбку, я говорю: - Нет. Все хорошо, Мидзуки.