Я пытаюсь снова, еще один день. Кажется, будто нет другого пути. Я цепляюсь за прошлое, которое у нас было, Желая, чтобы однажды ты оказался рядом со мной.
Я помню всё: твой голос, широкую улыбку, задорный смех, густые волосы и, конечно, все твои черты, очень приятные и такие родные. Я знаю всё, что присуще тебе: нравы и взгляды, многочисленные крупинки вспыльчивости, дерзкий характер, странные привычки. Я понимала тебя, всё, что ты рассказывал, на что сетовал, недовольно скалясь, ругаясь. Я старалась следовать за тобой, идя по твоему пути, по тому, что освещался ярким ликом, отражающим добродушие, искренность и разносторонность. Но я не осознавала причину твоей двуличности, ярой, странной, неожиданной. Ты мог быть резким, ненормальным, отпугивающим окружающих, задорным, что меня, честно, очень веселило. Никогда не забуду детство, раскрашенное в броские краски хулиганства и перепалок. Благодаря тебе я научилась веселиться. Ты мог быть скрытным и нелюдимым, невольно заставляющим задуматься. Мог явиться грустным, пессимистически поглядывающим на темное небо, скрытое в томных облаках, осевших на землю тягучей дымкой тумана. Был способен демонстрировать нежность, мягкость, причастность, как тогда...Все эти дни, все это время, Я жила ожиданием увидеть твое лицо. Продолжаю держаться, Все эти долгие ночи я не спала, Все эти дни, все это время.
Да, я отчетливо помню руки, трепетно коснувшиеся моих плеч; губы, разгорячено прильнувшие к моим, растягивающие мокрый поцелуй, гибко, мучительно-долго, приятно; пальцы, цепляющиеся за чёрные вихра, собственнически, но несильно. Ты отрешенно говорил что-то, горячо, полушепотом, а я упивалась крепким запретом: ты был старше, я знала это, понимала, что, узнай Ооноки о произошедшем, надолго, ты, Дейдара-нии, в Деревне не остался бы, это точно. Ты довольствовался мимолетными мгновениями, перенося нас в Мир своего искусства, вездесущего, как и ты, как и твои прикосновения, неумелые ласки, ловкие пальцы, шныряющие по моему тельцу, стягивающие с него пресловутую форму шиноби Ивагакуре, коим был и ты, естественно, пока не покинул нас, взорвав Селение. Не смогу забыть ту легкость, с которой, уложив меня на кровать, ты оставлял на выпирающих ключицах, узких плечиках, девичьей груди, плоском животе, небольшие темно-бордовые следы, несмотря на смущение, неловкость, незнание; как ты, ладонями поглаживая изгибы подросткового тела, щекотал моё лицо кончиками волос, пахнущих цедрой лимона и глиной; и как снисходительно улыбался мне, когда я, крепко прижавшись к тебе, гулко выдыхала на ухо, утыкаясь носом в выемку шеи, скользя губами, теплыми и влажными, по предплечьям, щекам, линиям скул. Я не жалела ни о чем, как и сейчас, ни на секунду, наоборот, я была несказанно рада. Рада тому, что именно тебе, Дейдара-нии, принадлежит моя невинность, преграду которой, сбежавшей по внутренней стороне бедра тонким ручейком крови, ты разрушил, резко толкнувшись в меня, шепча что-то утешительное, слизывая с уголков глаз мелкие соленые капли. Рада тому, что именно ты, никто больше, подарил мне моменты иступленного вожделения, стонов, рыков, срывавшихся с твоих губ, любви, клубящейся в многогранной душе, о которой я, кстати говоря, так и не успела сказать тебе. Даже на грани, издав протяжный крик, что переплелся с тяжким, утробным твоим вздохом, я не смогла, - то ли от стыда, то ли от смятения. Но я любила. Всем сердцем, всем своим существом. Я помню всё: ритм твоего дыхания, частое сердцебиение, нежные прикосновения, юное тело и, конечно, твой запах, очень приятный и такой родной. Я помню, слышишь, Дейдара-нии?