Упоение

Джон очень хороший лжец, и Шерлок может хоть тысячу раз дедуктивно доказывать обратное, но все сводится к тому, что в его изначально неверную теорию не вписываются определенные факторы. Конкретные факты, о существовании которых Шерлок не подозревает, не догадывается, и «Лучше ему не знать», — мрачно добавит Джон, наливая в чашку с эмблемой пятого нортумберлендского полка кофе. Чертов кофе. Он такой темно-коричневый, что почти оправдывает свое название «черный». Как кудри Шерлока. Джон добавляет сливки и смотрит, как тонкая белая струя спиралью закручивается в центре чашки и растворяется, окрашивая темно-коричневый в бежевый, смягчая острые грани по краям, где кофе ластится к внутренней стороне чашки. Так сливочная кожа Шерлока оттеняется его темными кудрями, которые непослушно падают на лоб, а на затылке вообще упрямые пряди, которые, когда Шерлок только-только просыпается и выходит из своей спальни, невыносимо забавно топорщатся. Без сахара. В его друге и соседе нет этой концентрированной и выпаренной сладости, что делает кофе с молоком таким мягким и обволакивающим. Без сахарозаменителя, потому что Шерлок не притворяется, он именно такой, какой он есть: чистый, без примесей, оттененный чем-то таким же совершенным, что только подчеркивает глубину его вкуса. Джон пьет Шерлока каждый день. А Шерлок не понимает, почему Джон перешел с чая на кофе. Потому что ему неизвестен один простой факт: Джон нестерпимо сильно любит его. Джон любит его до кофейной горечи на корне языка, до налета на нёбе от постоянной, преследующей его тошноты — и только этот кофе со сливками с утра сбивает, дает несколько минут спокойствия и несколько столь необходимых граммов сил, чтобы вытянуть и обмануть Шерлока на еще один день. Потому что когда он не сможет больше его обманывать, никаких дней уже не будет. Джон выживает в любых ситуациях и в любых условиях. Все, кто живут несмотря ни на что — превосходные лжецы. Шерлок не знает этого, потому что ему и в голову не приходило, что социализация и желание жить становятся первоклассными стимуляторами для того, чтобы научиться врать, не отрываясь от рутины дней, от дыхания и встреч в баре с друзьями. Джон очень хороший лжец. Джон очень любит Шерлока. Джон заваривает себе кофе со сливками и пытается не заняться сексом с каждым этим глотком удивительно мягкой горечи, что опутывает тонкой пленкой невысказанного его язык. Он перекатывает на языке глоток кофе и проглатывает его, чувствуя, как знакомая, теплая горечь стекает по пищеводу вниз, как его язык обводит губы, жадные до нового глотка и желающие сохранить едва заметный вкус предыдущего. Со стороны Джон просто стоит на кухне, задумчиво смотрит в окно, скорее всего, прикидывая, что купить на ужин и как уговорить своего соседа-детектива ужин этот съесть, и пьет кофе. В те моменты, когда никаких очевидных и скрытых фактов не имеется, Шерлок вынужден прислушиваться к интуиции. Он ненавидит догадываться, а не знать. Но ему чаще всего приходится именно угадывать Джона, а не знать с той самой невообразимой точностью, что именно и как. Шерлок сидит в своем кресле и бросает взгляд на стоящего на кухне Джона. Тот пару минут назад сделал ему чай с молоком, а сам замер, обдумывая что-то и попивая свой новый любимый напиток. Перемены в пристрастиях — это очень тревожный звоночек. Это прямо-таки звон колокола средних размеров, если речь идет о человеке, который следует своим привычкам еще точнее, чем солнце (если подумать, случались ведь и солнечные затмения, а затмения Джона не было ни разу). Шерлок делает глоток из своей чашки и прищуривается, пока еще отмахиваясь от голоса интуиции в своей голове. Терпкий и крепкий эрл-грей, разбавленный молоком, напоминает Джона — с его крепкими и терпкими, вяжущими военными привычками и бежевыми свитерами доктора — молоко. Интуиция стучится в запертые двери громче, но Шерлок отмахивается и продолжает наблюдать за Джоном. За наслаждающимся Джоном, который едва ли не выпрямляется еще больше, делая очередной глоток — все его тело дышит напряженностью, вытянутостью и готовностью, удерживаемой на чем-то вроде поводка со сломанным карабином: Джон не дает себе уйти, но и не дает сорваться, не дает остаться и не дает прервать его удовольствие. И чем бы это удовольствие ни было, оно явно не может находиться за окнами Бейкер-стрит, куда упрямо смотрит Джон, когда пьет свой новый любимый напиток. Потому что Шерлок уже проверял: из окна не видно ничего хоть сколько-нибудь вдохновляющего, чтобы мышцы плеч и спины практически замирали от напряжения, нежелания выдать Шерлоку желание выгнуться. У Джона есть какой-то секрет, возможно, это всего лишь мелочь, но сам факт того, что Джон умудряется что-то скрывать от единственного в мире консультирующего детектива, проживая с ним в одной квартире — непростительная наглость. Непозволительная роскошь. Невозможное удовольствие. Шерлок хочет знать о своем соседе и единственном лучшем друге больше, чем тот сам знает о себе, но пока у его доктора есть секрет — счет явно не в пользу правоохранительных органов в лице детектива. Джон наконец-таки допивает кофе и запрокидывает голову так, что слизывает последние капли с ободка чашки, облизывается сам, и Шерлок прищуривается, чувствуя, что это и есть подсказка, но в чем именно и для чего — не знает. Джон споласкивает чашку, проводя по еще теплым стенкам пальцами одной руки, ловя себя на мысли, что это гладкое фарфоровое нутро посуды нельзя растянуть. От горячей воды краснеют пальцы и чашка нагревается еще сильнее, и хочется видеть этот молочно-белый и ало-телесный контраст в другом исполнении. До кофейной горечи хочется. До нестерпимой тошноты. Джон на самом деле не очень любит кофе со сливками. Джон любит Шерлока. И пьет каждое утро напоминание о том, что-то, что он любит — необязательно должно ему нравиться. Пьет Шерлока в единственном возможном исполнении, потом ставит пустую и чистую чашку в сушилку, убирая единственные улики своего преступления, смотрит на светлое окно и смело разворачивается, встречая любопытный взгляд Шерлока. Джон очень хороший лжец. Он знает, что его расширившиеся зрачки сейчас можно списать только на реакцию перемены освещения — и такой обман физическими и материальными объектами физиологии нематериальных и чувственных убеждений — норма, если он хочет иметь возможность прожить еще один день, не выдав свой секрет. Джон выходит из кухни и подходит к своему креслу, опирается на него руками, чуть постукивая пальцами о спинку, и улыбается. Снова облизывает губы, чувствуя привкус кофе и желая податься за ним — чуть наклонив голову, запрокинув ее немного вверх и обхватить губами молочную твердость вкуса четко очерченных скул, зарыться носом в кофейную строгость мягких кудрей, облизать губы и снова чувствовать это — но не поддается желанию, а склоняет голову ниже, смотрит на соседа, чуть приподняв брови, и спрашивает: — Ну, что-то ты непривычно тихий сегодня с утра, снова планируешь особо сильный приступ скуки, или есть надежда, что я вернусь с работы в квартиру с целыми стенами? Шерлок закатывает глаза и отставляет чашку с недопитым, остывающим чаем на маленький кофейный столик. Совсем как отодвигает Джона в сторону, когда тот остывает и отходит куда-то по важным ему делам. — Джон, твои беспокойства не обоснованы и нелогичны. — А еще я зря пытаюсь следить за твоим питанием, ведь медицина ошибается, и трехразовое питание заключается именно в чередовании сытости по дням недели: понедельник, среда и пятница. — Твой сарказм весьма примитивен. — Зато действенен, как кирпич на голову, — хмыкает Джон и улыбается, — точно все в порядке? Потому что я договорился сегодня подменить Джолин в клинике. Шерлок хочет сделать глоток его чая, но чай уже совсем остыл, и легкая бежевая тончайшая пленка на поверхности напитка раздражает так же, как-то, что Джон проведет весь день вдали от него. Вдали, когда, скорее всего, вероятнее всего, точнее всего, что он мог бы сделать там, он, Джон, его верный Джон, будет нужен здесь — ему, и только ему. — Джон, я… — «бы не хотел, чтобы ты покидал меня, чтобы ты остывал ко мне». — Как я понимаю, это была попытка сказать что-то вроде «Джон, я уверен, что твои волнения беспочвенны и ты можешь идти туда, куда тебе заблагорассудится»? — Джон улыбается и передразнивает Шерлока, качает головой и идет в коридор за курткой, договаривая уже на ходу, — В любом случае, телефон у меня с собой, но это, я напоминаю, на случай чего-то экстренного: преступления или Майкрофта. Джон уходит в клинику, и его секрет уходит вместе с ним, оставив раздосадованного Шерлока в кресле, полного скуки и презрения ко всему остывающему. Трупы не считаются. Шерлок знает, что все, что происходит перед его глазами, не может от него укрыться, но Джон укрывает, так тщательно и так нелепо, что становится все это в целом похоже на ситуацию, когда все подозрения Шерлока больше напоминают паранойю, что не может не злить. Майкрофт, например, особенно назойлив и требователен в его стремлении убедить Шерлока, что у того на почве особого интереса к доктору Ватсону небезызвестное чувство. Это злит. Это раздражает. Это сантименты. Это Джон. Это необходимо. И это раздражает еще больше. А Джон упорно что-то скрывает и, более того, начинает изменять своим привычкам. Шерлок — одна из его привычек. Не сам детектив, конечно, упаси бог сморозить такую глупость даже мысленно, но то, что Шерлок может Джону дать: погони, адреналин, не-скуку, весь тайный Лондон как на ладони, как искушение, предложенное Иисусу, с той лишь разницей, что доктор принимает это все из его рук и привык к этому подношению. Изменения в Джоне непростительны. Он постоянен, он — константа, он — то прочное, тот остов, вокруг которого бесконечно беспокойные частицы мыслей, чувств и желаний Шерлока со сверхзвуковой скоростью вращаются, создавая одно общее. Шерлок непостоянен. Шерлок всегда куда-то стремится, меняя формы и состояния, а Джон остается ему верен в любых его перевоплощениях, всегда неуловимо разный, он неизменен в своем стремлении соответствовать каждому изменению Шерлока, реагируя на него, он подстраивается, он следует и он ведет. Интуиция бьет в колокол: вот оно, он так близок, он почти угадал. Злит. Шерлок складывает ладони в привычном молитвенном жесте, касается кончиками пальцев подбородка и губ, задумавшись, прижимается губами к подушечкам пальцев и закрывает глаза, желая знать, как много у него есть времени, чтобы спастись от отсутствия Джона. Чтобы угадать, почему тот пьет кофе с молоком, который раньше ему так не нравился, с таким удовольствием, будто единственное, чего он желает — это то самое удовольствие каждого глотка. Шерлок приоткрывает один глаз и бросает взгляд на часы на каминной полке: время. Он дал себе время до возвращения Джона со смены в госпитале, а когда он вернется, в случае отсутствия разгадки, он рискнет. Потому что каждая его заряженная частица стремится к центру. Джон улыбается и выписывает рецепты, осматривает пациентов, которые все невообразимо просты. И это радует, потому что сложные болезни заставляют чувствовать его себя слишком ответственным за чужую жизнь. У него уже есть жизнь, за которую он ответственен, и больше ему не нужно никаких. На перерыве он идет к автомату и покупает кофе с сухими сливками в пластиковом стаканчике. Паршивый вкус оседает шероховатым налетом на языке, как оседает раздражение Шерлока у него внутри, когда его друг и сосед в том самом паршивом настроении. Джон очень хороший лжец, и он отпивает еще глоток и говорит себе, что такой кофе лучше, чем жажда. Его настоящую жажду не утолить. Но он как верблюд в пустыне — накапливает одному ему понятные мелочи и живет, выживает за счет них, выпивая литрами черный кофе с молоком, не обращая внимания на источник и качество напитка, как принимает любого Шерлока — взбешенного собственной скукой, раздраженного чужим скудоумием, успокоенного собственной гениальностью, польщенного вниманием Джона, умиротворенного победой в споре с братом, осчастливленного сложной загадкой, благодарного влюбленной Молли, заботливого по отношению к миссис Хадсон, милосердного к некоторым секретам Джона. И немного болит сердце. «Межреберная невралгия», — уверенно обманывает сам себя Джон, косо смотрит на стаканчик дешевого кофе в своей руке и качает головой. Пора завязывать. Это повышенное давление и аритмия, шерлоколическая болезнь сердца. Это, скорее всего, его убьет. Джон прижимает ладонь к груди, морщится от очередного давящего спазма и качает головой, прикладывает пальцы к запястью и считает пульс — учащенный, рваный. Джон возвращается в кабинет и меряет давление: высокое. Он не успевает свернуть тонометр, когда в кабинет заглядывает Сара, она улыбается и хочет что-то предложить, но хмурится, видя прибор и слегка покрасневшие глаза. — Джон, ты как? Все в порядке? — Ничего страшного, — улыбается он и небрежно отмахивается, подавив сдавленный «ох» от очередного спазма в груди, — просто давление подскочило чего-то. — Давай-ка ты лучше домой поедешь? — Сара проходит в кабинет, сама снова измеряет давление и достает из шкафчика медикаменты, наливает стакан воды и протягивает на ладони их Джону. — Вот, выпей, и минут через пятнадцать… — Сара, я врач, и я знаю… — начинает было говорить Джон, но женщина резко его обрывает. — Ты врач, и очень хороший врач, и чем лучше врач, тем безответственней он относится к собственному лечению, так что прими таблетки, успокойся и отправляйся домой. Завтра позвонишь и скажешь, какое давление, думаю, с твоим образом жизни, тебе просто нужна пара дней спокойного отдыха. Джон улыбается, покорно принимает таблетки, морщится от вкуса воды. Из курса химии следует, что вода не имеет вкуса и запаха. После кофе все имеет горьковато-пресный-тошнотворный привкус. Доходит до того, что любой напиток отзывается желчью в горле, от него сводит скулы и увеличивается слюноотделение под языком, а корень языка сводит от невозможности сглотнуть — сдерживаемый позыв к рвоте. Из него вырываются его чувства. Неприятное зрелище. Джон под пристальным наблюдением Сары покидает клинику и возвращается на такси домой. Он чувствует себя с одной стороны хорошо, а с другой — также плохо, если не хуже, он не хочет всего этого. Ему не нужно показывать это. Ему нужно немного кофе, и он будет в порядке. Шерлок открывает глаза и непонимающе бросает взгляд на часы: с момента ухода Джона прошло лишь несколько часов, и детектив знает, что раздавшиеся внизу шаги принадлежат исключительно его соседу, но они раздались слишком рано. Он встает с кресла и идет к двери, встречая напряженным взглядом Джона, отмечая малейшие признаки той причины, по которой тот вернулся раньше. И они его пугают. — Джон? — «Что случилось, плохо с сердцем? Как тебе может быть плохо с сердцем, ты же» — и это «ты же» обрывается в его голове, как и все остальное невысказанное, вложенное в одно-единственное обеспокоенное «Джон». — Успокойся, ненормальный, — улыбается Джон и старается незаметно опереться плечом о стенку, чтобы разуться, потому что накатывающая волнами усталость явно не лучший помощник в этом, — со мной все в порядке, просто немного нехорошо стало, и Сара отправила меня домой. Завтра буду как новенький. Шерлок не хочет «как новенького Джона», Шерлок хочет привычного, правильного, здорового и такого нужного Джона. — Нужно что-то? Джон качает головой и улыбается: — Немного покоя и отдыха, пойду прилягу на диван, если ты не против. — Конечно, — Шерлок отступает и дает ему пройти, лечь на диван в гостиной, сам замирает в дверном проеме и, будто весь натянутый, как струна, напряженно вглядывается в облик своего соседа, решаясь закончить обещанное: он хотел угадать до прихода Джона, он не смог, и он рискнет. Шерлок подходит к прилегшему доктору, разворачивается и приносит плед, укрывает его, неловко переступает с ноги на ногу. — Да что с тобой, Шерлок? — Джон улыбается и хлопает ладонью по сиденью дивана. — Все в порядке, я же сказал. Можешь, конечно, понаблюдать за мной, но это ничего особенного и вряд ли потом пригодится в расследованиях, так что не грузи чертоги. Шерлок садится на диван, на самый краешек, прижимаясь поясницей к бедрам Джона — тот лежит на боку, укрытый пледом, его рука подложена под голову, а вторая вытянута вдоль туловища так, что покоится на диване очень близко от острого колена детектива. — Ты не в порядке. — Говорит Шерлок и смотрит на Джона, который лишь хмыкает на это заявление что-то вроде «Молодец, Шерлок» и прикрывает глаза. — Ты изменился. Ты пьешь кофе. Ты пьешь кофе, хотя, совершенно очевидно, у тебя от него слишком повышается давление, но ты все равно пьешь его, и, что еще более нелогично, ты пьешь его, хотя он раньше тебе не нравился. Особенно с молоком. Шерлок упрекает. Шерлок злится на себя и упрекает Джона. Шерлок не видит объективных причин поступать так. — Ты важен. Ты нужен, Джон. Вернись, пожалуйста, к чаю. Шерлок произносит это «вернись, пожалуйста, к чаю» таким тоном, будто умоляет Джона вернуться именно к нему, но Джон же никуда не уходил, он не оставлял его. — Шерлок, все в порядке. Не зацикливайся на мелочах. — Мелочи — это самое важное. — Важно другое, Шерлок. — Джон закрывает глаза, чувствуя, как бешено стучит по вискам — неритмично, несоразмерно — его сердце, и сдавленно выдыхает, привычно собираясь и действуя ва-банк и «полный вперед». — Ты как кофе, Шерлок. У меня от тебя болит сердце и пульс бешеный, давление скачет и расширяются зрачки. Джон улыбается и открывает глаза, наглядно демонстрируя затапливающую радужку черноту — его собственную кофейную черноту — смотрит на детектива, который ошарашен и озадачен, и поэтому, наверное, еще никуда не сорвался прочь. Джон очень хороший лжец, но ему привычнее говорить правду Шерлоку, потому что как-то так у них заведено, что они оба до предельной возможности друг с другом честны. Шерлок шумно втягивает воздух через нос и выдыхает, чуть дергается в сторону Джона и останавливает себя, проводит рукой — молочно-белой — по кудрям — кофейно-черным — и Джона охватывает чудовищная жажда: он облизывает губы и готов быть пустым и полым, чтобы заполниться этим человеком напротив, чтобы выпить его. Шерлок вглядывается в него, и его губы складываются в такое милое сердцу «о», а потом он улыбается и склоняется к Джону, утыкаясь лбом в его плечо и говорит: — Тогда хватит сидеть на суррогатах, Джон. Побереги свое сердце и дай я о нем позабочусь. — Он поднимает взгляд на губы Джона, усмехается, так горячо и так пошло, сладко, горько и нежно, как самый странный и сочный по вкусу напиток, который стал манией для Джона. — Если ты, разумеется, позаботишься о моем. Джон выпрастывает одну руку из-под пледа и прижимает к себе детектива, приподнимается на локте второй руки и целует прямо в макушку, спускается приоткрытым ртом ниже и касается линии лба губами, выдыхает от жара внутреннего и от жара чужой кожи с таким ароматом, сравнимым лишь с благодатью господней, смеется счастливым тихим смехом исполненного желания и шепчет, закрывая глаза: — Тогда напои меня. И впервые Джон уверен, что его жажда будет утолена, хоть она и неизменна, незыблема и постоянна, как он сам, она будет утолена, потому что бесконечное движение Шерлока намертво удерживает их в притяжении. Упоение. От и до.