Успеть до заката

— Мы успели, — говорит Руди, глядя на золотистый шар, наполовину утонувший в ласковых волнах, и в горле у него мелко дрожит и булькает робкий смех. Мартин наваливается на него сбоку; болезненная гримаса на его лице ширится, но в глубине мучительно кривящегося рта прячется улыбка. Кажется, он горд — за них обоих. Но Руди, как ни старается, почему-то не может почувствовать того самого бесконечного, подчиняющего себе счастья, которое мечтал найти, направляясь на море. — Что не так? — спрашивает Мартин, и Руди улавливает в его голосе уязвлённые, непонимающие нотки. Действительно, что не так? Они только что достигли своей последней в жизни цели, а ему по-прежнему чего-то не хватает. Руди и сам готов расплакаться от несправедливости, но ничего не может с собой поделать. — Море восхитительно, — запинаясь, шепчет он. — Просто, глядя на него, я не могу не думать о том, сколько ещё всего не успел сделать. Мартин косит на него снисходительный, но в то же время слегка заинтересованный взгляд. — Я ни разу не был на матче по бейсболу, ни разу не наблюдал солнечное затмение, ни разу не прыгал с парашютом, — продолжает Руди, — и ни разу не влюблялся. Его собеседник поворачивается так резко, что Руди вздрагивает. Мартин, похоже, на несколько секунд даже забывает, что умирает — настолько он удивлён. — Ни разу не… — он осекается, поперхнувшись. — Что ж, наверное, я могу помочь тебе и с этим тоже. — С чем именно? — уточняет Руди. — А ты видишь где-то поблизости бейсбольное поле или самолёт? Нет, Руди видит только Мартина, песок, ниточку горизонта и заходящее солнце, которое явно не собирается в ближайшее время уходить в тень; а значит, остаётся только последний вариант. — Я не понимаю, — бормочет он, — как ты… — Легко, — усмехается тот. — Это будет гораздо легче, чем путь сюда, — он берёт его за подбородок довольно грубым жестом, таким же грубым, как кожа на кончиках его пальцев. — Посмотри на меня. Ближе. Руди смотрит, пока не начинают слезиться глаза. Последние лучи солнца направляются в спину склонившегося над ним Мартина и обрамляют его лицо мутным светящимся ореолом. Мартин хочет сказать что-то ещё, но колеблется. Он не слишком-то хорош в словах. Руди всё понимает и так: перед смертью жизнь растягивается, как старая резинка; истончаясь на глазах, упирается последними ниточками, и тогда минуты превращаются в дни, и даже за несколько мгновений можно успеть многое. — Зачем ты делаешь для меня всё это? — Может быть, мне не приходится особенно трудиться, — снова усмехается Мартин, и Руди понимает: это то самое, окончательное признание, так тщательно эксплуатируемое в фильмах и книгах. Губы у Мартина холодные, и сам он уже весь холодный и обмякший, как если бы он состоял из ваты, но на ощупь был железным. Руди не отпускает его; это не извращённая страсть с оттенком некрофилии и не горькие прощальные поцелуи. Это… как если бы Мартин был ещё жив. Потому что он разрешил. Потому что, наверное, даже хотел этого. Но Руди понимает, что Мартин на самом деле уже мёртв, просто это ничего не меняет, потому что сам он перестал бояться смерти. Потому что Мартин только что постелил ему красную ковровую дорожку в мир иной. — Мы успели, — говорит он вслух. И даже солнце не успело зайти.