Был рождественский вечер

Испанская лестница, Рим, 2008 год Темноволосая девушка с бледным лицом и губами, подведенными черной помадой, грациозно взмахнула рукой. Стайка голубей взмыла в воздух. Хлопая белыми крыльями, они летели над Испанскими ступенями, они, возникшие из ничего, ниоткуда. Всплеск восторженных аплодисментов донесся со стороны тех немногочисленных прохожих, которые успели заметить её движение. Но лишь две монетки, звякнув, упали в подставленную шляпу. Мысли толпы, что заполонила Испанскую лестницу и наводнила весь фешенебельный район Спанья, сегодня были заняты совсем другим. Элегантно одетые итальянцы превосходили своей численностью туристов в пропорции примерно десять к одному – явление редкое, и бизнесу вовсе не способствующее. Рождество в Риме по традиции наступало… ну, собственно, в Рождество. Город бурлил в исступленной погоне за излишествами, все кругом покупали подарки, присматривали елки и выбирали лакомства для праздничного стола – такое впечатление, что до людей только сейчас дошло, что завтра двадцать пятое декабря. Неудивительно, что прохожие не могли уделить минутку, чтобы посмотреть небольшое уличное представление. Сэм подмигнула темноволосому мальчику лет семи. У него было ангельское личико, но отнюдь не ангельский характер. Он громко капризничал и ныл, что хочет посмотреть на представление, но миловидная мамаша тянула его за руку дальше. На Саманту она кинула оценивающий взгляд, будто уже сейчас пытаясь определить, какой тип девушек нравится её сыну. Сэм сдалась и заглянула в шляпу Скарпелли. Ей ещё повезет, если её доля сегодня составит десять евро. - Под Рождество всегда так. – Скарпелли мгновенно прочитал её мысли. – Все домой торопятся. - Знаю. – Сэм подышала на ладони. Пальцы у неё были длинные и тонкие, и ей нелегко было добиться, чтобы они оставались гибкими на таком морозе. - Да и холодно к тому же, - прибавил Скарпелли. – Слишком холодно для того, чтобы хрупкие американские девушки весь день торчали на улице. - Ха! – фыркнула Сэм. Это у него была шутка такая – называть её хрупкой. Подшучивать так он начал с самого первого дня, когда предложил Саманте работать вместе с ним. Как и в большинстве европейских городов, главные туристические места с боем отстаивали те, кто претендовал на самое лучшее. Приехав в Рим четыре месяца назад, она начала у самого подножия Испанской лестницы. Местные артисты вкупе с "крышей" и бездомными оттирали её всё дальше и дальше, пока она не оказалась практически на улице. Нежеланная. Незваная. И вот как-то раз Скарпелли остановился посмотреть на её представление. Он был уже стар, лет семидесяти, не меньше. Скарпелли предложил ей сделку – сделку, которой было столько же лет, сколько отделяет стоящего одной ногой в могиле старика от малыша, едва покинувшего колыбель – работать вместе с ним на его прибыльной точке у самой вершины Лестницы. Её талант привлечет толпы зрителей, а выручку они поделят. Великий Скарпелли, должно быть, блистал в свое время. Но сейчас он выглядел таким же потрепанным и чуть засаленным, как и его длинное черное пальто. Руки его стали узловатыми из-за артрита, и во время двадцатиминутного представления, которое он показывал четыре раза на дню, он сглаживал шероховатости собственных фокусов прибаутками и обаянием. Но он оставался значимой фигурой здесь, его даже некоторые путеводители упоминали, и всё ещё приносил деньги. Вместе с Самантой, которая собирала для него толпы, он приносил много больше. Сделка была, как говорится, беспроигрышная, но она же послужила Сэм уроком. Она смотрела на Великого Скарпелли, уже зная, что в свои семьдесят лет не будет там, где он сейчас. Она способная, очень, очень способная, и полна решимости преуспеть. И не в каких-то там мелочах, а так, чтобы в лимузине разъезжать, и чтобы по телевизору тебя показывали. А когда у неё заведутся деньги, она положит их в банк. Будет копить, как та чертова белка Салли из игры. У неё будет собственный дом, и в нем она встретит старость. Она знала, что так и будет, но ещё не придумала, как этого добиться. Скарпелли взглянул на свои часы. - Закончим сегодня в три. Дальше продолжать смысла нет, ты не находишь? Это всё равно, что дохлого коня стегать. – Он рассмеялся. – Или, скорее уж, дохлого оленя. - Ладно. – Сэм прошерстила взглядом толпу в поисках кого-нибудь подходящего. - Что, никаких возражений? Обычно тебя не уговоришь закруглиться, пока на всей площади не станет тише, чем на кладбище. У тебя планы? Хотя, что я спрашиваю, такая красивая девушка! – Несмотря на собственные слова, он её слегка переоценивал. Сэм вздернула подбородок. - Да, представь себе, у меня планы. - Наверное, пойдешь на рождественскую мессу в собор Святого Петра? Ты первый раз в Риме, наверняка не захочешь её пропустить. - Нет. - Молодой человек? – размышлял Скарпелли. – А, знаю! К тебе семья приехала! Кто же откажется навестить дочку в Риме на праздниках! Сэм с досадой наморщила нос. Они никогда по-настоящему не говорили по душам, поэтому она не могла упрекнуть Скарпелли в бестактности. Единственное, что он знал – у неё тридцать душ родственников где-то в штате Айова, а на уме у них одна кукуруза. - Меня пригласила в гости одна итальянская семья. У них собственная винодельня, большой старый дом и ферма. За городом, несколько часов к северу отсюда. Она сама удивилась, что сказала ему. И ещё больше удивилась радости и гордости в собственном голосе. Он звучал почти… легкомысленно. Дура. - А! – У него загорелись глаза. – Это же так чудесно! У тебя будет настоящее Рождество! Fantastico! - Да подумаешь, ничего особенного, - возразила Сэм. Скарпелли внимательно изучал её лицо. - Волнуешься, наверное? Что предстоит встреча с этой семьей? С домом, полным незнакомых людей? - Кто, я? – Сэм пожала плечами. – Я сотни людей в день встречаю. - А, - не поверил он. – Знаешь, у меня для тебя есть кое-что, это придаст тебе уверенности. И Скарпелли достал какую-то коробку из своего побитого волшебного чемоданчика, где хранились секреты его фокусов. Коробка была обернута в газету, а под газетой оказалась украшена бантом, не декоративным, а настоящим, который действительно завязывается. - Ох, нет, - простонала Сэм. – Но ведь у меня для тебя ничего нет! - Это строго по делу. Открывай! Развязав бант, она в считанные мгновения развернула подарок. Бережно расправила в руках блузку из пурпурной атласной ткани, с пышными оборками вдоль ряда пуговиц и на манжетах. Чуть тяжеловатый запах и потертость атласа под пальцами безошибочно говорили о том, что перед ней настоящая старинная вещь. Глаза её широко раскрылись. - Боже мой! – Она повернулась к старику и обняла его. - Я увидел её в витрине и сказал себе: "Эта блузка принадлежит леди Байрон как ничто другое на свете". Уже видишь, как этот пурпур будет привлекать толпы зрителей? - Она прекрасна! – прошептала Саманта. – Именно такая, как надо. Она повернулась к старику спиной, как будто для того, чтобы рассмотреть блузку на свет, но на самом деле – чтобы он не увидел, как сильно растрогал её этот подарок. Сентиментальная дурочка. Черт, может быть хоть в этот раз Рождество не окажется полным отстоем. 15:30, в хостеле Она делила комнату ещё с четырьмя девушками, но сейчас ни одной из них не было. Такое впечатление, что опустела вся гостиница. Её это не удивило. Уже четвертый раз она встречала Рождество в хостеле, и из года в год повторялось одно и то же. Единственные, кто тут останется – несколько блаженно-счастливых влюбленных парочек, упорхнувших из дома на романтические каникулы. Все те блудные сыны и дочери, что составляли обычную здешнюю публику, либо вернулись в родное гнездо, либо нашли, куда пойти. Сэм ненавидела Рождество, это чувство, что она – единственная жалкая неудачница, о которой все позабыли. Но в этом году всё будет иначе. Хвала богам. Она приняла душ, наслаждаясь обилием горячей воды. Потом аккуратно облачилась в новую пурпурную блузку и черные джинсы. Поверх блузки Сэм нечего было надеть, кроме черной кожаной куртки, но без неё никак не обойдешься – слишком холодно на улице. Куртка делала её похожей на подружку байкера, но, по крайней мере, хоть татуировки прикроет. Большую их часть. Стоя перед зеркалом, она уложила свои черные волосы, сделав остроконечные пряди чуть мягче, чем обычно. Подумала, не вынуть ли серьгу из губы, но потом решила её не трогать. След от пирсинга ведь всё равно будет заметен, да и в любом случае, она та, кто она есть. Никуда от этого не денешься. И наверняка ведь эта забавная итальянская семья, эти виноделы не из тех, кто осуждает других и мнит себя солью земли. Правильно? - Всё будет отлично, - сказала своему отражению в зеркале. – Ты им понравишься. Ну, или по крайней мере, они вежливо тебе улыбнутся. А этого вполне достаточно. 19:00, у фонтана С Антонио они договорились встретиться в семь часов вечера возле фонтана Виа дель Прогрессо. Туда она и поспешила. Холод стоял нешуточный, от такого обычно зуб на зуб не попадает, но сейчас волнение и напряжение согревали её. Она представляла себе, как всё будет, представляла с тех самых пор, как Антонио пригласил её несколько недель назад. У них было всего три свидания, но он был порядочным и славным парнем, чуть полноватым, с несколько академическими манерами и миловидным лицом. Такой же разговорчивый и щедрый, как все итальянцы, а как только узнал, что ей некуда пойти на Рождество, то сразу же, без колебаний, настоял на том, чтобы она провела праздник вместе с его семьей. У нас вилла за городом, семейное владение уже целых сто лет. Вокруг неё виноградники, на много акров, а сам дом – ты в жизни не видела каменного дома прекраснее. А закаты! Но, предупреждаю, это сумасшедший дом. Там будут обе бабушки и оба дедушки, тетушки, дядюшки, кузены и кузины, и целый миллион маленьких детей. А еды столько, что поправишься фунтов на десять. Перед ужином мы пройдемся, подольше, чтоб нагулять аппетит, и чтоб ты смогла потом попробовать всё. А елка! У нас самая большая елка на свете, она прямо напротив окна, что выходит на подъездную дорожку… Она могла представить всё это, вплоть до шарфа, покрывающего бабушкину голову, детских лиц в обрамлении тёмных локонов и добротного фермерского стола, который ломится под тяжестью дымящихся итальянских блюд. Так, как она представляет, не будет, но это ничего. Всё равно будет здорово. Она помнила и о том, что это не её семья, но это тоже ничего. Это всё равно семья, настоящая, большущая, и будет весело немного побыть с ней рядом. Всего пара дней чьей-то чужой жизни… На площади было темно. Здесь горело всего несколько старых уличных фонарей, увешанных рождественскими венками. Зеленые огоньки будто повисли в воздухе, окружая фонтан в центре площади. Люди спешили мимо, к теплому дому и горячему ужину, и здесь их было меньше, чем на Испанской лестнице. Припозднившиеся мышки, остатки толпы. А она одна из них, ждет, когда её увезут туда, где тепло и яркий свет. Она надеялась, что обогреватель в салоне будет хороший. Машины Антонио она ни разу не видела, но знала, что денег у него немного. Да всё это не важно, главное, чтоб было тепло. Господи, ей было не по себе. Она не присаживалась на бортик фонтана, не хотела, чтобы джинсы на попе промокли от лежащего там снега, не хотела испортить кожаное сиденье в машине. Если оно кожаное. Да не важно. Семь часов пришли. Семь часов прошли. Потом семь десять. Потом семь пятнадцать. Номера мобильника Антонио у неё не было. Да к тому же у неё и мобильника-то не было. Семь двадцать. К половине восьмого она уже начала по-настоящему беспокоиться. И тут в конце квартала показались приближающиеся фары. Машина с визгом затормозила у фонтана, резина заскрипела по булыжникам. Она увидела, как Антонио открыл залнюю дверь. Лицо её озарила радостная улыбка. Слава Богу. - Ciao, Bellissima! – он вышел ей навстречу и, раскинув руки, заключил в объятия. Но на лице его, прежде чем оно исчезло из поля зрения поверх её плеча, она успела заметить… виноватое выражение. - Так трудно выехать из города в праздник, - сказала Сэм, давая ему понять, что её не огорчило его опоздание. И тут её взгляд скользнул по маленькому "фиату", который неловко обосновался на центральном пятачке. В ответ оттуда на неё смотрели пять пар глаз – девушка и длинноногий молодой человек, сгорбившиеся на заднем сиденье, две девушки, втиснувшиеся на переднее, и водитель рядом с ними. Все молоденькие, опрятно одетые в свитера и шерстяные пальто. И ни у кого из них не было татуировок. Сэм улыбнулась им, и тут же почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо, а живот пронзила острая боль. Кажется, её телу всё стало ясно раньше, чем рассудку. - Bellissima, мне так жаль! – говорил между тем Антонио. На его мальчишеском лице было написано раскаяние. – Видишь ли, мой брат, он пригласил свою девушку, а она – свою соседку по комнате, а тут ещё моя сестра и её молодой человек, у них что-то с машиной, так что им тоже придется ехать с нами. Её улыбка не дрогнула. - Мне так жаль, Саманта! Места больше нет! - Ничего, - ответила Сэм, покачав головой. - Нет, это непростительно! Я тебя приглашаю, и тут..! Но у тебя ведь есть куда пойти сегодня? Ты говорила, что, может быть, пойдешь на мессу? Она действительно об этом говорила, когда он первый раз спросил её о планах. Он тогда отреагировал так, будто пойти на мессу в собор Святого Петра в одиночку – это самое ужасное, что может выпасть на твою долю в канун Рождества. А теперь вот, кажется, счел это прекрасной идеей. - Антонио! – прокричал водитель. – Холодно! - Всё в порядке, иди, - сказала Сэм, снова покачав головой. - Может быть хочешь, чтобы я остался с тобой? Мы можем пойти поужинать. – Он просто обезумел от горя. – Наверное, завтра я смогу добраться домой на поезде. - В Рождество? Не глупи. Поезжай! На самом деле, это к лучшему, потому что у меня есть подруга в хостеле, у которой не было на сегодня планов, и это меня очень огорчало. Я зайду за ней, и мы пойдем на мессу. Всё будет замечательно. Облегчение разлилось по его лицу. Он расцеловал её в обе щеки. - Прекрасно! Когда вернусь, приду к Ступеням и приглашу тебя на ужин. Пока, Bellissima! Ciao! Buon Natale! И уехал. 20:00, в церкви Сэм опустилась на бортик фонтана. Пошел снег – густые, подобные шарикам хлопка снежинки оставляли мокрые разводы на её кожаной куртке. Прошло неведомо сколько пустых минут, а потом она взглянула на свои часы. Восемь вечера. Сочельник. Теперь площадь опустела совершенно. Все хорошие маленькие мышки попрятались за освещенными окнами и накрепко запертыми дверями. Все хорошие, примерные маленькие мышки. Она вдруг почувствовала себя просто ужасно, будто все её внутренности прокручивают через старую выжималку для белья – такую, где рычаг вращает два цилиндра, а они расплющивают ткань, выжимая из неё всё до последней капли. Страшная мука. Ей ещё хватило времени на то, чтобы подумать, не больна ли она, но тут рыдание вырвалось из её груди, и она поняла, что эта боль – слёзы. Они рвались наружу с такой силой, что оставалось только дать им волю. Сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз плакала? Десять лет? Пятнадцать? Она уже давным-давно оставила эту затею. Но сейчас слезы не проходили долго, сотрясая всё её тело. А потом прекратились, внезапно и насовсем. Идиотка! Он ничего тебе не должен, никто тебе ничего не должен. Да как бы там ни было! Всё обернулось бы лишь сплошной неловкостью и неудобством! Ты же не знаешь там никого. Тебе повезло, что ничего не получилось. Сейчас Рождество, и ты в Риме – в Риме! И ревешь, как младенец! О-хо-хо, бедная я бедная, застряла в Вечном Городе! Она разозлилась на себя. Ведь сейчас сбывается мечта всей её жизни – путешествовать по свету. Ну и что, что иногда случаются трудности и она бывает порой одинока? Что она, не справится, что ли? Если не желаешь сталкиваться с трудностями, надо было остаться в трущобах Вашингтона, округ Колумбия, и работать там в каком-нибудь Уолл-Марте. Но я лишь хотела побыть частью настоящей семьи на Рождество. Всего на одно идиотское Рождество. Неужели я так много прошу? Сэм помотала головой, отмахиваясь от мысли, которая заставляла её жалеть себя, встала и пошла вперед. Такой дикий холод. Но зато она здесь. И этим непременно нужно воспользоваться. Сейчас она сядет в метро, доедет до площади Святого Петра, посмотрит на достопримечательности, может быть даже разорится на какой-нибудь горячий шоколад. Но пытаться войти в собор, чтобы увидеть мессу, она не будет. Не по ней это – тереться в толпе, да к тому же там каждое место на счету, и все они до одного принадлежат истинным верующим. А она, когда дело касается религии, не более, чем любопытный, который без спроса подглядывает в щелочку. Она уже хотела спуститься в подземный переход, как вдруг заметила какую-то церковь на другой стороне улицы. В ней не было ничего особенного, и уж конечно речи не шло о том, чтобы назвать её собором. Маленькая, приземистая, а камни, из которых она была сложена, совсем потемнели, возможно от давнего пожара. Неухоженная, но с такой чудесной маленькой колокольней и шпилем, а из окон льется теплый свет. Может быть, есть смысл зайти внутрь и погреться. Может быть, там будет рождественский хор. Внутри церквушка оказалась очень милой, правда, скорее чьими-то стараниями, чем сама по себе. Её простой, потемневший от копоти главный неф был по случаю сегодняшнего торжества украшен свечами, которые горели вокруг всего алтаря и на каждом из побитых дождем и ветром окон. Вдоль стен в два ряда стояли скамьи, но все они были пусты. Она проскользнула на самый последний ряд. Ждать долго ей не пришлось. Входные двери распахнулись, впустив порыв ледяного ветра, и внутрь зашла большая группа людей. Это были дети, такие же невзрачные, как и сама церквушка. Сэм могла видеть их сквозь открытые двери нефа. Их было несколько дюжин, притихших, присмиревших от торжественности момента. Но лица их сияли… некоторые лица. И возможно, что у кого-то из них глаза больше никогда не засияют снова. Детей сопровождали две монахини, пожилые женщины в шерстяных пальто, белых головных уборах, хлопающих их по плечам, и в перчатках. Сэм почувствовала, как у неё сжимается сердце. Она знала, кто эти дети, или, вернее, откуда они. Этим заведением они пропахли насквозь. Проклятье. Очень полный священник в тёмном облачении и воротничке вышел из-за алтаря поприветствовать вновь прибывших. Каждому из детей он пожал руку и пожелал Buon Natale. У него было открытое, приятное лицо и громкий голос. Сэм хотелось уйти, но было как-то неудобно протискиваться сквозь всю эту толпу при входе. Она смотрела, как дети идут гуськом к передним рядам и занимают места. Когда они проходили мимо Сэм, одна маленькая девочка лет, наверное, шести, оглянулась на неё. Длинные черные волосы девочки были спутаны и лежали неровными прядями, что, без сомнения, не раз доводило монахинь до бешенства. Личико её было совсем худеньким, а под глазами большие тёмные круги. Она пристально смотрела на Саманту, на ходу касаясь рукой спинок скамей. Смотрела до тех пор, пока ей не стало неудобно поворачивать голову. Едва заняв своё место, она повернулась и уставилась на Сэм снова, глаза её приходились почти вровень со спинкой скамьи. И ещё раз скажем – проклятье. Совсем не в этом нуждалась Сэм в её нынешнем расположении духа. Слишком напоминает дом, слишком мрачная картина. Лучше тихо уйти. Но она не ушла. Как только дети расселись по местам, вышел церковный хор – мальчики в длинных одеяниях, и она замешкалась. Потом началась служба, и она почти совсем перестала думать о том, чтобы уйти. Хор исполнил около дюжины песен на итальянском. Маленькая церковь наполнилась звуками красивых голосов. Если закрыть глаза, ощущение почти неземное. После выступления хора священник рассказал рождественскую историю. Хоть Сэм и не понимала большинства его слов, рассказывал он так выразительно, а сама история была такой знакомой, что ей не составляло труда следить за повествованием. Он очень милый, этот священник, и так добр с детьми. Да, очень приятный человек. К этому времени она согрелась и была удивительно, да, удивительно счастлива. Она была не настолько ожесточена дорогой, чтобы не понимать, как это необычно – оказаться в маленькой итальянской церкви в сочельник и присутствовать на простой, но такой прекрасной церемонии. Совершенно особенные впечатления, и возможно, ради них стоило не уезжать за город. Ну, или, по крайней мере, становилось не так обидно, что она не уехала. Когда рождественская история закончилась, одна из монахинь сказала детям встать в круг перед алтарем и взяться за руки. А сама начала читать молитву. Сэм встала. Если сейчас просто исчезнуть, не дожидаясь окончания службы, получится даже в общем и целом неплохой сочельник. Она вышла в проход и направилась к дверям. При входе священник и вторая монахиня напряженно спорили из-за пушистого красного костюма. Монахиня держала подарки – яркие свертки в холщовом мешке. А костюм… они ведь ожидали визита Санта-Клауса, или, вернее, Babbo Natale. Но у них, похоже, возникли какие-то разногласия по хозяйственным вопросам. - Прошу прощения, - вежливо сказала Сэм, намереваясь пройти. - Buona sera, - поклонился священник, - Buon Natale, веселого Рождества. Добро пожаловать в церковь святого Альбана. - Buon Natale, - ответила Сэм, - и спасибо. Мне очень понравилась служба. - Скажите, мисс, - спросил священник, - нам тут нужно авторитетное мнение. Этот костюм. Что вы думаете? Он обернул красный полушубок, вполовину меньше его самого, вокруг собственной груди. Разве Babbo Natale должен быть худым? Сэм решительно покачала головой. - Не пойдет. - Вот видите? – сказал священник, обращаясь к монахине, и снова затараторил по-итальянски. Она что-то ответила, с тем полубезумным видом, какой бывает лишь у итальянцев. Показала на мешок с подарками, потом на детей. Похоже, она принимала всю эту церемонию очень близко к сердцу. Сэм уже взялась за ручку двери и собиралась отчалить, но остановилась. Помедлила немного. Ей пришла в голову совершенно дикая мысль. Дурацкая идея. Они на такое не пойдут. Кто она для них? У людей вечно этот пунктик насчет детей и чужих. Плохая идея. Так или иначе, тебе-то что до всего этого, Саманта Эверетт? Дурочка! Давай уже, убирайся отсюда! Но оставался ещё взгляд темноволосой девочки. Её взгляд. Сэм захотелось пнуть себя посильнее. Временами она бывала такой размазнёй. Сэм повернулась и пошла обратно к монахине. Осмотрела мешок с подарками и выбрала подходящий. Он был маленький, круглый и старательно завернутый, по размерам и по весу точь-в-точь бейсбольный мяч. На прикрепленном к нему ярлычке было написано "Роберто". Монахиня и священник озадаченно глядели на неё. Сэм вздохнула и подняла руки, показывая им подарок и давая засучиться рукавам. Плавным движением она провела длинными белыми пальцами по мячу, и тот исчез. Монахиня охнула. Сэм посмотрела вокруг – на потолок, на пол, за спину священника, затем вгляделась в тёмный уголок каменной стены и нахмурилась. Пошла туда посмотреть, как будто бы ничего не увидела и повернула назад. Завернутый мяч выкатился из угла и последовал за ней, как провинившийся щенок. Когда Сэм "заметила" его и протянула руку, он прыгнул прямо в её подставленную ладонь. Сэм положила мяч обратно в мешок. Священник восторженно зааплодировал. - Это же просто чудо! Великолепно! Я в жизни такого не видел! Монахиня стиснула Сэм руку почти до боли, глаза её горели. Она что-то сказала взволнованной скороговоркой. - Она говорит, - перевел священник, - что дети будут очень рады. Такой замечательный рождественский сюрприз. Не будете ли вы так любезны раздать подарки? Я понимаю, что это большая просьба, мисс. И если вам нужно куда-то идти… – Священник с надеждой ждал ответа. Во второй раз за этот вечер Сэм почувствовала боль внутри. Господи, да что такое творится с её гормонами? Наверное, это всё полнолуние. Или аллергия на праздник. А может быть, она просто слишком долго была в пути. Ну и что с того, что они позволят ей показывать фокусы, почему бы им не позволить? Она же профи, разве нет? И она даже денег у них за это не просила, они ещё радоваться должны! Она пожала плечами. - Время у меня есть. Но это, - она показала на костюм, - я не надену. Монахиня поглядела на костюм, на готский прикид Сэм и снова на костюм. С надеждой во взгляде она протянула ей шапочку. Сэм не выдержала и засмеялась при виде её лица – та будто совала соску кобре, и вдобавок с таким серьёзным видом. - Ладно. Шапочку я ещё могу пережить. Сэм нахлобучила придурковатую красно-белую шапочку с помпоном на голову – да черт с ним; это же в конце концов канун Рождества – и пошла раздавать детям подарки.