Ночь-проводник, спрячь наши тени за облака. За облаками нас не найдут, нас не изменят – им не достать звезды руками.
+
Когда-то давно, когда Найтуолкер была ещё совсем ребёнком, Симон трепал её по волосам и говорил, что стритрейсеры – это люди, которые делают всё только один раз; Эрза не спрашивала, почему так, а Симон продолжал рассказывать о том, что они и влюбляются только единожды, и разбиваются раз и навсегда. Эрза спрашивала – как разбиваются? – а он отвечал, что как стекляшки. Эрза спрашивала – почему? – но тогда Симон дёргал её за волосы, смеялся и плюхался на диван, вытягивая ноги и требуя принести чай. Он жил по соседству, высокий, широкоплечий и всегда улыбающийся, он был чем-то вроде отрады для маленькой Эрзы, потому что когда он находился рядом с ней, её никто не смел обижать – не кричала только-только вернувшаяся с работы мама, не прижигал тлеющими бычками за любую провинность вечно сидящий дома отец, и ей не приходилось, скуля, забиваться в угол, потому что Симон – он был рядом, он просто был, и этого вполне хватало. Он приходил каждый день, даже с температурой или едва стоя на ногах – плюхался на её диван и просил принести ему яблочного чая, и маленькая Эрза, бурча и пряча улыбку, шла ставить чайник. Симон был тем самым стритрейсером, о которых он столько рассказывал – это Эрза сама догадалась, потому что однажды он не пришёл к ней ни в понедельник, ни во вторник, ни ещё через несколько дней. Его мама улыбалась и трепала её по волосам. – Что случилось? – спрашивала Эрза множество раз, и всегда получала один ответ. Худая и уставшая женщина опускала руку на её голову и закрывала глаза. – Как стекляшки, – шептала она одними губами. Почему-то каждый раз Эрза слышала.***
«Если написать на машине «Я плохой водитель, который пытается быстро ездить на машине, которая толком и тормозить не может», выйдет длинно. Можно сразу коротко написать: стритрейсер».***
– Если соберёшься блевануть – высовывай голову в окно, – бросила Найтуолкер, не поворачивая головы и выкручивая руль вправо до предела; машина взвизгнула шинами, и заднее сиденье тоже взвизгнуло и заматерилось. – Иди к чёрту, – пробормотала Люси, бледно-зелёная и мечтающая поскорее оказаться на воле. – Сама захотела проверить новый агрепейд, – огрызнулась Эрза, тормозя, и светловолосая, издав звук раненого носорога и впечатавшись носом в переднее сиденье, вывалилась из машины аккурат в руки Драгиона. – Больше никогда не захочу, поверь мне, – пообещала она, едва стоя на двух ногах, но уже начиная медленно приходить в себя. – Почему ты такая сука, Найтуолкер? Я же о тебе беспокоюсь. – А не надо обо мне беспокоиться, – Эрза даже фыркнула, любовно проводя рукой по рулю. Эрза Найтуолкер, девятнадцать лет, уличная гонщица – тот самый стритрейсер, который должен делать всё один раз. Симон обманул её, а уроки английского всё на место поставили. Уличные гонки – они везде уличные гонки. Улица, тачка и желание расшибиться в лепёшку – и никаких условий больше. И на стекляшки никто не разлетается. А вот на кровь, кишки и торчащие кости – более чем часто. Найтуолкер – она умелая. И удачливая. Знает все повороты и улочки, все нюансы родного города изучила наизусть, и тачку чувствует как саму себя. Найтуолкер – она невероятная, её ещё никто не перегонял. Волосы красные, шрам на носу, взгляд угрожающе-нахальный – от такой держаться бы подальше. Они и держатся. За оградой, наблюдая, как Эрза раз за разом пересекает финишную прямую первой. Найтуолкер – она вне конкуренции. Была. А потом появился этот. Этот – это Мистган. Откуда и зачем взялся – непонятно. Встрёпанные синие вихры – не понимает разве, что не просто выделяется среди других?.. а может, он и специально это. Даже наверняка специально, потому что какой придурок будет просто так волосы в синий красить, и зачем, если не выделиться? Лицо спокойное и красивое, и замысловатая татуировка справа – над и под глазом. Колоритный, ничего не скажешь. И руки цепкие – вот это Эрза не понаслышке знает, потому что чаще её запястья Мистган сжимал только руль своей машины. И глаза у него – зелёные. Болотного такого оттенка. Все, кто видели – хотели бы утонуть. Найтуолкер – ни в коем случае, потому что на своей тачке и в трясину попадала, и это было самым худшим, что с ней когда-либо случалось. Хуже, чем когда отец прижигал её сигаретой. Хуже, чем когда умер Симон. Хуже, чем когда отчим взял её, вжимая в стол и слушая отчаянное шипение. Хуже, чем когда мать полоснула ножницами, искренне жалея, что не добралась до глаз. Хуже, потому что трясина – это невероятно отвратительно. Зелёная, смыкающаяся над головой пустота, в которой не получается даже кричать. К слову сказать, Найтуолкер и так никогда не кричит. – До следующего заезда, леди Рыцарь! – издевательски ухмыляясь, зачем-то машет ей рукой Мистган. – Пошёл к чёрту! – искренне и очень громко желает Эрза. Не кричала, точнее.***
Он похож на пародию на тающий апрель, такой же отвратительно солнечный и спокойный, и Эрзе хочется очернить его, прикоснуться к нему, а потом – никогда-никогда не трогать, потому что отблески фонарей на его лице смотрятся будто солнечные лучики, и сам он улыбается как-то так невероятно спокойно, что это раздражает до скрипа и скрежета, до рвущегося из груди недовольного рыка, и ей не хватает слов, чтобы выразить, как она ненавидит всё это в нём. – Привет, леди Рыцарь. – Пока, королёк, – почти шипит. Она спотыкается с первых слов и называет его птичкой певчей, потому что слова Жерара мягкие, а тон – убедительный, и ему действительно хочется верить, но Эрза делает всё наперекор самой себе. Потому что знает – никому и никогда верить нельзя. Потому что разлетается стекляшками, как и положено настоящему стритрейсеру.***
Когда он обгоняет её в первый раз, Эрза хмурится и говорит, что ему повезло. Когда он обгоняет её во второй раз, она начинает нервничать, но всё ещё пытается отшутиться. Когда он обгоняет её в третий раз, они заговаривают впервые, и позже, кусая губы и ненавидя целый мир, Эрза думает, что лучше бы этого никогда не произошло. – Как же так, леди Рыцарь? – усмешка беззлобная, но вполне обидная, и он щурится, а Эрза кусает изнутри губу. – Найтуолкер, – шипит. – Я Найтуолкер. – А мне говорили, что ты тут лучшая, леди Рыцарь, – продолжает. И тон такой спокойный до отвратительного, и даже приветливый. Эрза ненавидит его с самого первого мгновения и так, как никого и никогда не ненавидела, потому что хотя бы в уличных гонках – только в этом она пусть остаётся первой, потому что это единственное, что осталось у неё от Симона, да и вообще единственное, что осталось. Потому что она не отдаст своё первенство и уважение, заслуженное годами, какому-то корольку, который смеет улыбаться вот так и смотреть на неё со снисхождением. Нарисованный удар приходится по левой стороне тела, и Найтуолкер глубоко дышит. Сохранять спокойствие – значит, сохранять лицо. – В следующий раз тебе крышка. Мистган усмехается. На этот раз – с недоверием.***
– Подвезёшь, леди Рыцарь? – Пошёл к чёрту, – Эрза даже не отвлекается от созерцания двигателя; и вроде всё уже работает так, как надо, а всё равно по привычке кажется, что что-то не то; она вытирает испачканные машинным маслом руки о широкие камуфляжные штаны и очень удивляется, когда, обернувшись, видит, что Мистган никуда не делся. – Чего тебе? – Говорю же – подвези, – он смотрит так внимательно, что у Найтуолкер возникает желание спрятаться куда-нибудь, а ещё лучше – двинуть кулаком в переносицу. – Сам, что ли, ездить не умеешь? – фыркает она насмешливо. Эльфман за перегородкой смеётся; не удерживается от смешка и Драгион, но Жерар, не смутившись ни на секунду, смотрит всё так же прямо и раздражающе. Головы поднимают, кажется, все, кто находится в автомастерской «Фэйри Тейл», и Найтуолкер начинает немного нервничать. – Над моей малышкой сейчас Эшли колдует, – Мистган разводит руками. – А всё потому, что кто-то в прошлый раз неплохо помял её. Найтуолкер сжимает кулаки – даже несмотря на то, что в прошлый раз она откровенно пробила корольку бензобак, он умудрился приехать первым. Ей хочется убить его, растерзать, разодрать грудную клетку и вытащить сердце, ещё живое, и сжать, и давить так сильно, чтобы оно наконец перестало биться. Ей хочется его сердце – тёмно-красный пульсирующий кусок сырого мяса, который ошмётками повиснет в её руке. – Возьми ответственность, Эр-чан, – хихикает Мираджейн. – Сама разберусь, – огрызается Найтуолкер. Мистган, однако, уже устраивается на пассажирском сидении.***
Эрза не позволяет никому и ни за что притронуться к себе, потому что последним, кто это сделал, был отчим, и потому что она на самом деле панически боится чужих прикосновений. – Сломала челюсть бедняги Ичие, – ни с того ни с сего произносит Жерар, когда до Хайвел-стрит остаётся не больше двадцати минут без превышения скорости, и даже если Найтуолкер хочется прекратить считать километры временем, то она всё равно не может этого сделать. – Чего? – отзывается она неохотно. – Мира недавно говорила, что ты сломала челюсть парню только потому, что он хотел тебя обнять, – Мистган не поворачивается всем корпусом, но смотрит искоса и лукаво. – Почему? – Потому что иди к чёрту, – Эрза резко тормозит на светофоре, но он даже не шевелится. Он никогда не делает то, что от него ожидают, и это её, наверное, бесит больше всего остального. – Не могу, – тон у него такой, как будто он в каком-то смертном грехе сознаться собирается; светофор загорается зелёным, машина срывается с места и одновременно с этим его рука прикасается к боку, отодвинув майку – самое обычное прикосновение, его можно даже было бы при других обстоятельствах случайным назвать, если бы оно сейчас целенаправленным не было; но Найтуолкер дёргает так, как будто её ударили – она не шарахается в сторону, не пугается, но просто замирает и забывает дышать. Он понимает это – именно потому ведёт пальцами дальше. – Не отвлекайся от дороги, – смеётся. – Врежемся. Эрза, рыча от злости и обиды, круто съезжает на обочину.***
Она кажется ему идеальной, когда нависает сверху, когда позволяет прикасаться к себе, когда кусается и одновременно ластится. Жерару нравится её любить, нравится скользить кончиками пальцев по линии позвоночника, нравится, как она выглядит, когда на неё смотришь снизу вверх, возвышающаяся, гордая и податливая одновременно; почти покорившаяся и покорённая, сладкая и запредельно прекрасная; он тянет её за пряди к себе, он кусает её губы и ключицы, он хочет привязать её и сделать её своей. Найтуолкер страшно. Потому что его прикосновения всюду, потому что она под этими прикосновениями непривычно горячая и покорная. В машине на откинувшемся сидении неудобно, а ещё – запотевают изнутри стёкла, а волосы то и норовят зацепиться за что-то, но он держит её, и почему-то кажется, что больше ничего не нужно. В этот момент Эрза ненавидит его так сильно, как никогда больше.***
Он в очередной раз улыбается и машет ей, пересекая финишную ленту на доли секунд раньше неё самой, и Эрзе почему-то кажется, что её душу ограбили, побросали в пакет все чувства и удалились в полнейшем молчании, потому что в ушах аплодисментами взрывается тишина, а внутри – что-то липкое, вязкое и жуткое. Мистган, выбираясь из машины в объятия своей группы поддержки, крутит на пальце ключи от её квартиры, и Найтуолкер никогда не простит Эшли за эту её маленькую месть.***
Можно ненавидеть и одновременно целовать так, будто воздуха не хватает.***
Он кусает её ключицы до крови, чтобы Найтуолкер издала хоть один стон – боли, удовольствия или чего-то там ещё – неважно, чего – но она молчит, даже не кусает губы, просто молчит и смотрит в потолок, и Мистган понимает, что никогда не сможет стать для неё именно тем, кем-то таким, которого она никогда не отпустит и без которого не сможет дышать, и это едва ли не единственный из тех моментов, когда он выходит из себя и не знает, что делать. Он кусает её ключицы до крови, а она смеётся. – Привет со дна, королёк, – и задыхается от его прикосновений. – Привет со дна.***
Она падает и разлетается стекляшками, потому что прости, Симон, у неё никогда не получится стать тем стритрейсером, о которых ты рассказывал, потому что она не может один раз и навсегда, потому что умирала слишком часто, чтобы кого-то любить. Когда гонка в пятницу переходит в формат «Охоты на лис», Мистган впервые не может её догнать. «Лиса» Найтуолкер на финише смеётся и плачет, уткнувшись лбом в руль.***
Ему не хочется никому отдавать эту растрёпанную нахалку со шрамом на переносице и глазами, смотрящими в никуда. Ей – не хочется уходить. Но почему-то у них всегда есть что-то «между». Что-то, что царапается в подреберье. – Сто лет назад летом нам так хотелось весь свет дотла, нахуй сжечь всю планету, став прахом, пеплом и ветром, – напевает Найтуолкер, чиркая зажигалкой. Ей хочется кинуть эту зажигалку в канистру с бензином.***
Она способна гореть и сгорать в своём пламени тысячи раз, а Мистган – он тушит её, гасит, он приходит первым, он смотрит в неё и улыбается, и это действительно раздражает, потому что они друг другу никто, потому что они не научились быть кем-то, потому что он с утра влезает в брюки наспех, а ей плевать, куда он там идёт, потому что они курят одну сигарету на двоих и давятся дымом своего собственного одиночества. Найтуолкер ненавидит его, потому что не понимает, что происходит. И он – он тоже медленно учится её ненавидеть.***
В салоне пахнет кожей, ей девятнадцать, у неё волосы красные и забраны в высокий хвост, у неё на руках и ногах куча круглых маленьких шрамов, которые остались от сигарет; она бы оставила новые, если бы Мистган не целовал каждый из них. Это обычный каннобал-ранс, гонка от точки к точке, и на этот раз Найтуолкер точно знает, где срезать, чтобы прийти к финишу первой, и она не уступит ему, она никогда ему больше не уступит. Мистган машет ей из своей машины и ухмыляется. Эрзе безумно хочется крикнуть: «Привет со дна». Она слишком часто кричит это, хотя всё ещё только продолжает падать. Эта трясина затягивает её, и нет никакой возможности прекратить. И над головой – над ней смыкается пустота цвета его глаз. Тормоза визжат, и машины срываются с места.***
Найтуолкер хочется уйти до того, как они станут друг другу не нужны; сейчас, когда они могут молчать, прислонившись спиной к спине, могут пачкать пальцы и волосы в абрикосовом джеме и слизывать со щёк чужие слёзы; пока он ещё целует каждый её ожог, а она каждый раз придумывает новую причину его ненавидеть. Найтуолкер улыбается звёздам, потому что знаешь, Симон, стритрейсеры всё делают один раз, потому что у неё никогда больше не получится испытать всё то, что она чувствует сейчас, потому что каждый поцелуй и каждый смешок больше не повторится, потому что ей девятнадцать, и жизнь прекрасна настолько, что дальше уже никогда не будет лучше. Найтуолкер кричит: я люблю тебя! – всему ночному городу, а может быть, и не ему совсем. Стрелка на спидометре бы вертелась вокруг своей оси, потому что Эрза выжимает из своей машины максимальную скорость, а ещё – смеётся, потому что на этот раз Мистган снова пришёл бы первым, раздражающий и великолепный, она не знала, как у него получается, и совершенно не хотела знать об этом; Мистган пришёл бы первым, если бы не выжимал последние километры, любя и ненавидя этот чёртов ночной город; если бы его машина не неслась ей навстречу. Эрзе хочется высунуться и помахать рукой, но она только заливисто хохочет, потому что ей девятнадцать, и жизнь продолжается. – Я ненавижу тебя, слышишь?! – это ветер, а может быть, это он кричит – Эрза не уверена, что хочет знать наверняка. Он тоже смеётся, и это последнее, что она видит. Как стекляшки. Всмятку.***
Последний поцелуй – столкновение на машинах лоб в лоб. Привет со дна.