Том

      Томми снова ластится к его ноге, жалобно подвывая собственным мыслям и скобля кромку джинс ногтями, словно непутевый щенок. Джим всегда удивлялся, как Томми мог оставаться внешне прекрасным в такой омерзительной гримасе, даже со слезами и соплями на лице, но он никогда не осуждал Тома. Тому просто не повезло.       Белобрысый юноша был ослепительно красив внешне, точно вымощенный из мрамора искусным скульптором эпохи ренессанса, но лицо его всегда хранило отталкивающий печальный вид, как будто он страдал за все прегрешения людей в этом мире. Наверное, так оно и было. Он казался прозрачным и бледным, а на ощупь и вовсе каким-то жидким, настолько податливым, словно вымокшая глина.       Голос Тома был так же странен, как и он сам, с какой-то неестественной хрипотцой, сиплый, точно у восьмидесятилетнего старика; Том не мог правильно выговорить ни единого слова. А если это и получалось, то звук выходил с каким-то надрывом, будто это стоило всех его сил. Его умственное развитие остановилось на двенадцати годах. Томми просто не повезло, Томми был дауном.       Том любил мир, но мир не любил Тома. Когда Джим нашел его, он был похож на отбившегося от стада ягненка, затравленного и брошенного; он не хотел жить. Джиму многого стоило выходить его, но Том, кажется, не был этим доволен.       «Польно жхить, — нередко говорил он страдальческим тоном. — Отп..сти ми, Дтшим». Отпустить Джим уже не мог.       Томми, его конфета в ослепительном фантике с горькой начинкой, сломанная игрушка, которую из жалости оставляют пылиться в серванте, снова и снова трется о его ногу и просит отпустить, дать уйти. Джиму понадобилось полгода, чтобы понять его просьбу.       Томми раз за разом нажимает на спусковой крючок пистолета, вгоняя его глубже в полость рта и размазывая по лицу слезы. Но каждый раз происходит осечка. Томми просто не везет.       Джим щелкает едко-красной зажигалкой и закуривает, пытаясь унять дрожь в пальцах. Ему вовсе не плевать на Тома, но теперь он знает наверняка, что прекратить истерику возможно только несколькими тяжелыми оплеухами. Джим ненавидит насилие.       — Поднимайся, Том, — вынужденным твердым тоном говорит Джим и перетаскивает бледнолицего юношу с пола к себе в кресло. Он приглушает свет, и самым ярким его источником становится кончик дымящийся сигареты. — Ты знаешь, как я этого не выношу.       Том неловко устраивается в кресле, все еще сжимая пальцами пистолет, и неразборчиво шипит уже куда-то в шею мужчины, продолжая обливаться слезами.       — Польно, ты зна..шь, — выдавливает он и без того отвратительным голосом, захлебываясь в собственных всхлипах.       Джим видел в Томми русалку, вынужденную вечно ходить по суше, стирая ноги в кровь, и вдыхать сухой пыльный воздух, выжигающий легкие. Люди любили говорить, что Томми — существо не от мира сего. Они умели только качать головой и с наигранной жалостью вздыхать: «Как же ему не повезло».       Томми не мог покончить с собой, прекратить известные лишь ему страдания, словно какие-то мистические силы не давали ему это сделать. Лезвия оставляли лишь поверхностные порезы, таблетки выходили наружу, а пистолет выдавал лишь осечки. Томми был словно падший ангел, необратимо провинившийся и обреченный влачить свой срок на земле.       Том вкладывает в расслабленную руку Джима пистолет и смотрит моляще в глаза, едва не скуля, что мужчине даже на секунду становится страшно. Еще неделю назад Джим теплил в себе надежду оживить юношу, снова подарить ему желание жить, не зная, уместно ли в его мотивах использовать слово «снова». Может, Том и вовсе никогда не знал этого чувства?       Джим обессиленно убирает пистолет обратно в нутро ящика и задвигает его, поднимая столб пыли, вновь проклиная себя за то, что не смог оставить этот треклятый предмет незамеченным для Томми.       — В холодильнике осталось мороженое, — он измученно улыбается и проводит пальцами по растрепавшимся белесым прядкам волос Тома, надеясь успокоить навязчивые мысли в его голове. — Шоколадное, как ты любишь.       Томми лишь неестественно трется щекой о кромку рукава мешковатой кофты, размазывая по лицу слезы. Он мотает головой, впервые отказываясь от любимого лакомства, и глубоко-глубоко заглядывает в серые глаза Джима, прямо в душу, разрывая там все в клочья.       — Ми знает, что типя останавливает, — с надрывом выдавливает Том из себя. — Ми бутет хорошо там. Тепе потом тоше. Бутем вместе. Дшим, дши, пожж…ста. Ми устал, так усстал.       Том снова сползает на пол и дергает на себя ручку ящика от стола, шарит тонкими пальцами по деревянному дну, цепляя кожей занозы и нетерпеливо дыша, хватает ледяной пистолет и прижимает его к груди, в которой еще теплится жизнь. Как Том может просить отнять ее?       Джим смотрит на это отрешенным, убитым взглядом и затягивается проклятой никотиновой палочкой. Жалкий сюжет повторяется вновь и вновь, разворачиваясь у него перед глазами. Сколько раз Том просил прикончить его? Бесчисленное множество, и, вероятно, он будет просить еще столько же, пока Джим действительно не спустит курок.       Том — неудачный самоубийца, лишенный смысла жить, вылечить которого уже не представляется возможным. Джим пытался, Джим потерпел крах. Его лекарство — это смерть. Джим не хочет быть его личным фармацевтом.       — Мне тоже больно, — руки Джима дрожат, как у последнего пьяницы. Он бы непременно спился, глупо пытаясь найти счастье на дне бутылки, но Том был единственным, кто удерживал его от этого. Джим боится, что где-то в глубине души готов сделать это ради Томми. — И я тоже устал. Мне все это надоело, почему бы тебе не попросить кого-нибудь другого?! Почему я, чем я так провинился?!       — Едисственный, кто мошет, — Том указывает пальцем на него, протягивая пистолет рукояткой к Джиму, дулом к себе.       Джим с неохотой забирает у него пистолет и устало морщится. Слеза тонким ручейком катится по щеке, дрожит и разбивается о холодный пол, на котором теперь сидит Том, задрав голову вверх. А на его лице улыбка, пусть и кривоватая, но все же искренняя. Том переполнен надеждой.       — Ты не можешь мне обещать, что после твоего ухода все будет хорошо, — Джим давится словами и направляет на своего Томми пистолет.       Сигарета падает вниз за пеплом, рассыпаясь по полу вместе с самообладанием Джима. Ему осточертело раз за разом встряхивать Тома и потом лечить его от нанесенных самому себе ран. Том никогда не сможет быть счастлив с ним, не в этом мире. Том — случайно заблудший на их планету путник, забывший дорогу обратно. А Джим вынужден стать его путеводителем.       — Я зсснаю это, все будет, — говорит Томми, тряся головой как болванчик. Глаза его опухли от слез, а несколько ресничек волнами вынесло на зардевшиеся щеки. Томми прекрасен, и Джим не может разрушить эту красоту. — Просто сделай это.       Голос звучит настолько сознательно, и Джим понимает, что если не покончит с этим сейчас, Том окончательно сойдет с ума. Рука неустанно содрогается в сомнениях, но все же прикладывает ко лбу Тома пистолет. Джим не может смотреть на это. Он жмурится, наивно полагая, что это избавит его от осознания сделанного.       Том неразборчиво шепчет, и Джим выхватывает из его слов лишь одно люблю.       Он нажимает на спусковой крючок и давится собственным криком, слыша соприкосновение пули и плоти. Когда все заканчивается, он проверяет патроны в магазине пистолета и прикладывает дуло к виску. Джим знает, что все будет хорошо.