Солнце моей жизни

Я никогда не был сентиментальным. И на романтику плевать хотел. Генералам это не свойственно. А я – важный, очень важный человек в военной сфере, что уж скрывать. Авторитет для юных солдатов. Авторитет для собственного девятнадцатилетнего сына. О младших сыновьях, пожалуй, стоит умолчать. С возрастом я кое-как научился входить в положение людей, хоть и это тоже не является задачей влиятельного офицера. И, положа руку на сердце, признаюсь: я не был для Рипа и Бака тем отцом-другом, коим я был для Танка. Зачем же, зачем в пять часов утра я сижу за письменным столом, к которому не приближался уже вечность, и пишу это… Послание? Письмо? Не важно. Скорее всего, я в результате порву его на кусочки и выброшу в мусорное ведро. Страх охватил тебя, Генерал Базз Грант. Страх. Кто-нибудь прочтет письмо и раскусит тебя, как орешек. Скорее всего, это сделает вездесущий Рип, и ты, горе-отец, опять люто вычтешь его на повышенных тонах. А он в душе посмеется. Ведь будет знать все. И противодействия от этого нет. Совсем. Почему, почему, спрашиваю я себя, пишу я? Если уж не спится в пять утра, всегда можно пробежаться по утреннему Стренджтауну, а затем еще круг, еще, еще. Мне сорок шесть, а физической форме позавидовал бы любой юный мальчишка. Ну, возможно, Танк в этот список не войдет. Он молодец. Выносливый, крепкий. Мне лишь нужно высказаться. Выплеснуть то, что скопилось за многие годы. Кому? Армейские друзья не поймут ничего. Сыновья… Эгоистично, конечно, но устоявшийся отцовский авторитет крушить глуповато. Особенно перед Танком, убежденным, что человека мужественней меня на всей Земле не найти. И вот… У меня, как оказалось, есть один сокровенный собеседник. Лист бумаги. А выражать внутреннюю боль я могу теперь только ручкой. Кажется, что все окаменело. И мой строгий взгляд, и суровое лицо… и сердце. Сердце. Нет. Оно пульсирует. По нему стекает струя пекучей крови. Оно живет. Моя любовь живет. Моя любовь к той, кто уже шестой год лежит без чувств в холодной земле. Лила. Я любил лишь ее одну в своей жестокой армейской жизни, где все по волчьим законам. Я не признавал этого. Жена – это в порядке вещей. А что такого? У всех приятелей жены. Их функция – кормить мужа после тяжелой работы, ублажать его и производить на свет детей. Эх, Базз. Признайся наконец сам себе, что ты ошибался, да еще и как ошибался! Лила была просвещением. Она верила в мой успех больше всех на свете, но не дожила до того дня, когда на меня водрузили генеральские погоны. В тот день все поздравляли меня, телефон не умолкал. А я был будто не на месте, и теперь понимаю, почему. Я думал о ней и отчаянно с этим боролся, проклиная себя. Я чувствовал немыслимую вину перед ней. Вроде бы и мечтал всю жизнь о звании генерала, как у моего отца и деда. Жалел, что ни дед, ни отец так и не застали этого момента. Но еще хуже было от того, что она не поддержит, не скажет «Молодец, Базз, ты смог, я горжусь тобой!». А она бы так сказала. Даже в последние годы, когда все пошло наперекосяк. Даже если бы я наорал на нее с вечера. Ее мудрости, толерантности позавидовала бы любая женщина из тех, что я знаю. Хоть она в особо напряженные моменты и грозилась, что уйдет, но все-таки… ждала. Она ждала, пока я исправлюсь. А я был черствым, скептичным тираном. Она ждала, пока я стану мягче вести себя с сыновьями. А я гонял их до седьмого пота по утреннему Стренджтауну, унижая Рипа и заставляя его двигаться быстрей. Она ждала. Верила. И унесла эту веру с собой в могилу. А может быть… частица веры осталась жить в Рипе? Баке? Или даже Танке? Кто знает. Никогда не задумывался об этом, но ему могла осточертеть эта армия до предела. Я аккуратно и незаметно для сына блокировал любые проявления его индивидуальности, и он имеет полное право в душе ненавидеть меня за это, хоть снаружи и уважает. Молчу о Рипе. Сколько боли я ему принес своими вечными ехидствами и оскорблениями. Не удивлюсь, если он людям в открытую рассказывает, что я – старый козел. А Бак… Что Бак-то? Оказывается, он рисует и пишет стихи, но морозится, когда я пятничными вечерами сухо прошу показать его творчество. Знает, что раскритикую же. Кажется, ему нравится девочка. Но все, что я о ней знаю – зеленоглазая блондинка. Случайно подслушал его телефонный разговор… Базз, что же ты за отец! Я знаю, им не хватает Лилы. Знаю, по крайней мере двое из них были бы с ней в миллионы раз откровеннее, чем со мной. Поведали бы ей о своих трудностях подросткового возраста. Обняли бы. И тут я задумался: сколько уже времени у Рипа не было искренних объятий? Впрочем, у него хотя бы друзья есть. А я… одинок. Немолодой одинокий генерал, которого все побаиваются и сторонятся. Которого лишь один человек принимал любым. Злым, хмурым, жестким, надоедливым. Ее любовь не знала границ. Я не собираюсь больше жениться. Теперешние женщины кажутся мне такими фальшивыми. Может, я ошибаюсь, и есть неплохие… Но все же, только Лилу я буду бережно хранить в своем сердце до последнего вздоха. И корить себя за то, что она так и не узнала о сильнейших чувствах, которые сейчас мучают, царапают и раздирают меня изнутри. Любовь, где же ты была раньше, где?! Ты всегда жила где-то глубоко внутри и стеснялась, сдавливала свой порыв. А вырваться наружу решила сегодня, ночью, в пять утра, спустя шесть лет после кончины солнца моей жизни… Лети же вольной птицей на могилу Лилы Марии Вандерморган Грант. Лети, и звонким шепотом расскажи ей, что пока буду жить, не забуду ее. И обязательно добавь в конце: «Прости, Лила, за то, что ты так и не дождалась…». Нет. Я решил. Я не сожгу это письмо, не порву его в клочья. Я оставлю его лежать около двери Рипа. Как бы невзначай уроню. Пусть он увидит, поднимет, прочитает. Пусть в его жизни будет хоть какая-нибудь приятная неожиданность. Ведь с тех пор, как нет Лилы, он другой. Повзрослевший и переживший огромную боль. А еще завтра я обязательно поиграю с Танком в приставку, как в раннем детстве. Я ведь уже, когда ему было девять, говорил, что он слишком большой для этих ребяческих штучек. Поговорю по душам с Баком. И… чтоб меня ветром сдуло, если хоть одно слово критики сорвется с моих уст. У меня три прекрасных сына. Я обязан заботиться о них. Во имя Лилы, для которой они были всем.