До свидания

Услышав осторожный стук в дверь, Танума вздохнул, поставил на огонь полный чайник и отправился открывать. На пороге стояло то, что люди назвали бы чудовищем. Танума же с детства привык к ним: когда, начиная с несознательного возраста, видишь нечто подобное, оно воспринимается как всего лишь чуть более уродливое существо, чем лягушка или карп, — то есть нечто среднее между человеком и животным, опасное, но привычное. У гостя были длинные лохмы, из-под которых виднелся только один круглый глаз, и Танума сомневался, что у него есть и второй. Пока он думал об этом, тот продолжал топтаться на пороге, ожидая приглашения, — иначе никак нельзя было пройти за барьер, установленный вокруг дома еще отцом. Танума вздохнул — не впустить пришельца он не мог. — Входи, — будто приказав, произнес Танума, и тут же стушевался, пожалев о грубом тоне. Надо было вести себя тихо, без резких движений, и выполнять все распоряжения — словно у гостя в заложниках находился дорогой Тануме человек. Ёкай вплыл в дом, переступив запретную для злых духов черту. Танума готовился к этому разговору весь день, пока убирался в доме. Мысленно подбирал слова, искал ответ, сам себя ставил в тупик и размышлял о том, как же из него выбраться, но все еще не был уверен в успехе. Он так полностью и не научился понимать призраков. — Чаю? — предложил Танума, улыбнувшись через силу. — И, если вы играете, то… Как насчет шоги? — Да, не откажусь ни от того, ни от другого, — прошелестел ёкай, и, даже не спрашивая, куда ему идти, направился в комнату у пруда. Вздохнув, Танума проводил его взглядом: эти существа везде чувствовали себя как хозяева. Они были ровесниками человека, воплощенным кошмаром пещерных людей. Танума пробовал не верить в них, но от этого они не исчезали. Ёкай сел к доске, сложив руки перед собой, словно воспитанный гость. Танума напряженно ждал свистка чайника, который дал бы ему отсрочку еще на минуту, но увы — тот молчал, как и незнакомец. — Я… — Танума попытался собраться с мыслями, сглотнул и уже уверенней продолжил: — Мы оба знаем, о ком пойдет речь. — У нас только один общий знакомый, — кивнул ёкай. — Но я никуда не спешу. Для начала можно чай и партию. Дощечки на игральной доске были уже расставлены в начальную позицию, а вот чайник все никак не хотел подавать признаков готовности. — Я заметил барьер вокруг его дома. И он носит защитный символ, — произнес ёкай, будто бы скучая. Словно все это было никак не препятствием, а досадным недоразумением. — И ты думаешь, что это защитит его? Однажды он выйдет из дома без талисмана. Или талисман что-то порвётся или его что-то испортит. А если это будет по моей вине — я, само собой, тут же окажусь рядом. Танума нахмурился, показывая, что его этим не испугать, хотя по большей части это было блефом. Проблема была в том, что сам гость понимал это не хуже его самого. На кухне наконец подал голос чайник… Танума познакомился с Нацумэ около двух лет назад. На самом деле год и семь месяцев, но ему было приятнее думать, что прошло уже два года. До Нацумэ он никогда не встречал похожих на себя людей, которые могли чувствовать ёкаев так явно, что ощущали их физически, а не просто холодком по коже. И, как оказалось потом, для ёкаев Нацумэ был лакомым кусочком. Но в тот день, проходя мимо чужого класса, Танума вдруг заметил читающего у окна парня, вокруг которого сновали, бегали по плечам и страницам книги, заглядывали в лицо — с таким же уважением и благоговением, как очень маленькие дети воспитателю — мелкие безвредные ёкаи. Их, как потом понял Танума, тоже привлек запах Нацумэ. Вот только относились они к нему дружелюбно, с интересом. Позже, когда они уже начали общаться, Тануме стоило больших усилий объяснить Нацумэ, что именно его заинтересовало. — Ну… Видишь ли, — запинаясь, начал Танума. Глупо было говорить что-то вроде «Ты мне понравился, и я подумал, что у нас много общего». — Ты… Эти штуки вокруг, ты ведь не видишь их? Это было еще хуже. Если бы Танума сказал, что Нацумэ ему понравился, еще можно было бы оправдаться, что он искал друга в этой школе, а Нацумэ читал какую-то и ему интересную книгу, хотя Танума и не мог вспомнить, что именно тот читал в их первую встречу, а описание «серенькая такая» вряд ли бы прокатило. Но Нацумэ выглядел еще более ошеломлённым. Он приблизился и шепотом спросил: — А ты можешь их видеть? Это было практически судьбой. Если бы Нацумэ был девушкой, Танума почувствовал бы себя обязанным в нее влюбиться. Потому что Нацумэ постоянно подвергался опасности быть съеденным, а Танума видел эту опасность и мог ее предотвратить. Он жил с отцом-священником то в одном, то в другом храме, чаще в сельской местности или маленьких городах, которые особенно кишели ёкаями, еще не вытесненными цивилизацией. Отец знал о способности сына, но еще в детстве просил его никому об этом не рассказывать, чтобы избежать проблем. Но он верил ему, и Танума никогда не чувствовал себя одиноким. Не осознавал, насколько ему не хватало ровесника, которому можно рассказать, что: «А вон там в ветвях деревьев будто огромный кот сидит. Серьезно, он такой большой, что я не знаю, почему дерево не ломается под его весом». Нацумэ с интересом слушал, иногда даже начиная сожалеть о том, что не может видеть огоньки от фонариков собирающихся на свой шабаш по ночам аякаши или бегающих под ногами черных меховых комочков. У Нацумэ детство было страшнее. Родители погибли рано, после чего его перекидывали от одних родственников к другим. И Нацумэ то и дело чувствовал, как его задевает нечто, чего он не видел. Самым страшным кошмаром было, когда он в десять лет проснулся от, как ему показалось, шороха, поднялся, осмотрелся и, когда уже успокоился и намеревался пойти спать, вдруг почувствовал, как его лизнул огромный язык — от локтя правой руки до макушки. Опекуны тогда решили, что ему приснился кошмар, потому что его крик перебудил всю квартиру. И все же, видимо, и сами не до конца поверили в свои выводы, так как поспешили передать Нацумэ дальше. Но сейчас он наконец-то обрел семью, в которой ему уютно и где без страха относятся к некоторым его причудам, и которая, — Нацумэ был уверен, — больше не передаст его дальше. В голову Танумы лезли глупые, наивные мысли. «Мы всегда должны быть рядом». «Никто не поймет меня уже лучше, чем он». И со временем он и сам не заметил, как ему стало уже все равно, девушка Нацумэ или парень. Просто он был особенным. Танума не думал об этом, как о любви. Они просто оказались в одной компании, перезнакомив между собой своих друзей, и всей этой веселой толпой ходили то на местные фестивали, то в походы, то купаться на речку. Иногда Нацумэ заглядывал к нему один, но Танума чувствовал себя с ним открыто, не испытывая смущения, и в то же время, не отдавая себе в этом отчета, пытался казаться перед ним лучше, чем был. Мир ёкаев существовал вроде как отдельно от Танумы. Да, он видел его, но большей частью только наблюдал, будто в кино. Отец, который не мог видеть духов, но верил, что их видит сын, научил его не заговаривать с этими существами: они не были дружелюбны и могли принести много проблем. Танума жил в храме, носил с собой защитный амулет, и в принципе мог позволить себе ни во что не вмешиваться. Но только не после того, как в его жизни появился Нацумэ. Нацумэ не мог их видеть, но в то же время оставался их целью, и иногда Танума с ужасом недоумевал, как его друг до сих пор остается в живых. Через неделю после знакомства он нашел на запястье Нацумэ отметку проклятья. В тот раз они легко отделались: помог обычный талисман из храма, которые продавались там круглый год среди прочих сувениров. Но после этого уже пришлось окунуться в жизнь ёкаев с головой. И это было не так уж приятно — словно прыжок в холодную воду. Некоторые из духов, с которыми Тануме приходилось иметь дело, не были для Нацумэ ни угрозой, ни единственным путем к спасению, но могли его защитить. И кота, найденного в лесу, своему другу принес именно Танума. — Сегодня какой-то праздник? — спросил Нацумэ, с трудом поднимая пухлую белую тушу. Кот вел себя странно — выглядел недовольным и смотрел так, будто решал: это новый хозяин перед ним или просто пакетик кошачьего корма? — Нет. Это все равно, что дать тебе зонтик в дождь. Это не кот. Это защитник. Только… — Танума стушевался. — Его надо кормить, чтобы он не ел мелких аякаши. — Чем кормить? — Например, креветками, — заинтересовавшись, ответил кот. Танума открыл было рот, но Нацумэ, которого забыли предупредить, что кот говорящий, с криком выронил его, и тот гулко шлепнулся об асфальт. С тех пор Танума старался заранее говорить о силе тех вещей, что передавал другу. Ближе к выпуску Танума начал заметно нервничать, не зная, как начать важный для него разговор. Наконец, как-то выкроил минутку перерыва между домашними заданиями — тем более тема была подходящей к обстановке. — Нацумэ, ты уже решил, куда пойдёшь после школы? Нацумэ обернулся, отвлекшись от созерцания распустившихся цветов в саду, и пожал плечами: — Не знаю. Еще не думал об этом. На учебу нужны деньги. Я не хотел бы так напрягать своих опекунов. А ты, наверное, переедешь в большой город? — Почему? — не понял Танума. Для него этот вопрос показался едва ли не упреком: «Оставишь меня?». — Ну как же… ты столько для меня делаешь. Мне всегда казалось, что с возрастом ты станешь монахом или экзорцистом. Будешь помогать людям. А то как-то нечестно, что со мной столько мороки... При этих словах Нацумэ снова посмотрел в сад, как раз туда, где находилось невидимое ему озеро. Танума видел его красные уши и не мог понять, почему Нацумэ тоже смущён этим разговором. Но для того он и был начат, чтобы у них появилась надежда и в будущем остаться вместе. Тем более, разве можно оставить его одного? Вдруг с ним что-то случится? И, видя неловкость друга, Танума спросил уже без страха, с улыбкой: — Поедешь со мной? Нацумэ не обернулся, но кивнул. Его локоть смял лист с только что решенной задачей, но он словно и не заметил этого. Существо без спешки переставляло дощечки, и Танума понимал, что проигрывает. Скорее всего потому, что никак не мог сосредоточиться на игре. — Его родители?.. — начал было Танума, глядя на расчерченную на квадратики доску перед собой. Ёкай отпил из чашки, прежде чем ответить: — Нет. Только тех, через кого передавался талант. Его бабушка и мать. — Но Нацумэ не может видеть ёкаев. — Пока что не может, — ответил ёкай. — Он — третье поколение. Способности в нем проснутся в более зрелом возрасте, но времени осталось мало. Иначе я бы просто ожидало. Но тут мы оба заинтересованы, не так ли? — Им было больно? Его маме и бабушке? — Не думаю... Они улыбались. Ведь у людей улыбка означает что-то хорошее? Мир ёкаев всегда был для них ближе мира людей. Ты же понимаешь, человек не может быть таким сильным и при этом… человеком. За ним по-прежнему будут охотиться. Для него же лучше перейти в наш мир. — Чтобы его там съели?! — вспылил Танума, но тут же заставил себя успокоиться. — Их семья изначально частично ёкаи. Ему тяжело быть человеком. Кроме того, ты человек и тоже видишь нас. И ты будешь видеть его. И он, если захочет, сохранит память о тебе. Это зависит от того, насколько ты для него дорог. — Это другое. Это… не совсем жизнь. — Но ведь он будет жить для тебя? Станет ёкаем или аякаши этого леса. Довольно сильным, хотя и не самым. Может, — ёкай рассмеялся, — даже будет и сам есть заблудившихся детей. Танума смахнул фигуры с доски и, стиснув зубы, вцепился в ее края, глядя на татами у своих ног. — У меня есть предложение. Вы же любите заключать всякие договоры с людьми? — Только если люди все равно в проигрыше, — ответил ёкай. — Ты же знаешь… Все ты знаешь, монах. Иди в экзорцисты. Возьми его себе в помощники. Только придется посадить его на поводок. — Замолчи. — Танума поднял голову. — Я все это знаю. Мы оба не хотим тратить время. Я предлагаю партию. — О. Успокоился, наконец? И что я получу в случае выигрыша? — Если я проиграю, то можешь съесть меня. — Танума закатал рукава школьной рубашки. — Ты монах. Ты наверняка уже поставил защиту. Но на руках Танумы не было символов, и силой никаких талисманов от него не пахло. — Нет. Я играю честно и хочу, чтобы и ты играло честно. Не хочешь меня есть — отведешь к своему повелителю. Или другому божеству. Я не такой вкусный, как Нацумэ, но все же… — М. Дай подумать… А почему бы и нет, — произнесло существо. — Но если я проиграю, это не значит, что я оставлю Нацумэ в покое. — Нет. Оставишь. Потому что у меня другое предложение. Я не забыл — ёкаи любят договоры, в которых они остаются в выигрыше при любом раскладе… Для Нацумэ осень всегда была любимым временем года. Есть в ней что-то прекрасное — и вроде собственные чувства подсказывали, что это краски, но хотелось думать, что кроме них в этой любви было и другое. — Ты уже выбрал город? — спросил Танума, когда они шли к школе. Нацумэ отрицательно помотал головой, ответив: — Думаю, я просто поеду за тобой. Вряд ли я смогу позволить себе высшее образование. Для начала я найду работу, и если ее можно будет совмещать с учебой, а денег хватит на то, чтобы помогать и опекунам… Танума, у нас ведь обоих поначалу будет не так много денег. Ты не против, если мы будем снимать одну квартиру?.. Как соседи. Ведь многие так делают. Танума обернулся, улыбаясь. Поднял было руку, словно хотел потрепать Нацумэ по волосам, но тут же опустил. — Тебе не нужно оправдываться. Конечно, все так делают. И мы так же сделаем, ведь мы друзья. В чужом городе, совсем никого не зная. Нам будет легче все узнавать вместе. «Я никогда не думал, что мне придется врать тебе в лицо. И я это заслужил, потому что я — ужасный человек». Нацумэ ответил улыбкой: — Да. Мы ведь так привыкли к обществу друг друга. Мне бы очень не хватало тебя, если бы я жил в городе один. А если бы ты снял отдельное жилье, то замотался бы и совсем про меня забыл, и потом у нас уже были бы совсем другие друзья. Теперь Нацумэ прошел вперед. В тот момент Тануме казалось, что он всю жизнь прожил в аквариуме, из которого его наконец-то вытащили. И звуки теперь стали громче, краски — ярче, и видно все намного лучше, и так остро и больно от того, что всего этого бесконечно важного не успевал раньше и не имеешь права делать теперь. Это было ужасно и в то же время так ослепительно, будто вся его жизнь — это спички. Они могли бы вечно лежать в своем отсыревшем коробке, но рано или поздно должны были зажечься: ведь спички и нужны для того, чтобы развести огонь. — Нацумэ, помнишь, скоро фестиваль? — идя за другом след в след, спросил Танума. — Не хочешь сходить туда вместе? Если у тебя нет кимоно, то я бы мог поискать у себя. У меня есть… «Да, — подумал Танума мельком. — Ему бы подошло голубое. Со звездами». Нацумэ задержался, чтобы он успел его догнать. Не нужно было переспрашивать, вдвоем они пойдут или с друзьями. — У меня есть кимоно. Ты забыл? — Да. Из головы вылетело, — признался Танума. Как можно было вообще что-то помнить сейчас, в это волшебное время чудесных красок и ослепительных чувств? Что он думал раньше и почему ничего не понимал? Перед отцом было так стыдно, что он старался не показываться ему на глаза. Не только потому, что отец монах, а Танума любит парня. Просто Танума у него единственный сын, и, уж конечно, без любви вряд ли бы пошел на такие жертвы: просто не смог бы оставить отца одного. — Тебе холодно? Ведь еще только начало осени. Ты не заболел? — спросил Нацумэ. На нем еще была летняя форма, в то время как Танума уже надел школьный пиджак. — Может быть. Вечером выпью чаю с медом. — Береги себя. И обязательно скажи, если я смогу тебе в чем-то помочь. Ты ведь постоянно меня спасаешь. — Хорошо, — кивнул Танума, не проявляя по этому поводу эмоций. «Я снова ему вру. Я ужасный человек». Утром в зеркале между предплечьем и запястьем левой руки он нашел пустоту. Вряд ли Нацумэ увидел, но кто знал, когда в нем проснутся способности, поэтому Танума и надел пиджак. К вечеру дверь ванной просвечивала через дыру в его животе. Танума смотрел на отражение несколько минут, потом включил воду и достал с полки зубную щетку. Он убеждал себя в том, что не происходит ничего страшного. В конце концов, человек руководствуется своими эгоистичными побуждениям. Если бы Танума хотел сделать кого-то счастливым, то остался бы с Нацумэ до самого перехода в мир ёкаев: ведь Нацумэ, может, и был бы этому рад. Не оставлял бы отца совсем одного. Это ужасно, на самом деле — растить сына и потерять его, даже не зная причин. Отец наверняка не сдастся и будет искать его. Нет, Танума убедил себя в том, что только он виноват в происходящем. Он хотел видеть в этом самопожертвование. То самое ощущение, когда хочется сделать для любимого человека то, что никто и никогда не сможет, когда простого слова «люблю», затасканного, вываленного в грязи, уже недостаточно, и надо как-то доказать, что не только «люблю», но и «умру за тебя». И даже этих слов мало. Нацумэ опоздал, хотя и прибежал запыхавшийся, и Танума, улыбаясь ему, мысленно подсчитывал время, слушая оправдания, что кот, потребовавший второго ужина так внезапно, отнял у них десять последних минут. — А ты сам не думал попробовать стать экзорцистом? — спросил Танума. Ему казалось, что он прекрасно играет свою роль. Будто будет еще много таких праздников, а потом экзамены, новая съемная квартира и вечера в ней для двоих. Будто будет еще весь этот мир и все это время — лишь для них. Но он не хотел и не мог видеть всех этих радостных людей, у которых и в самом деле было еще столько времени рядом с Нацумэ, — а они его не ценили, не замечали. Поэтому, оказавшись на фестивале, они больше гуляли по удаленным от общего скопления народа и лотков зарослям. Но Нацумэ, похоже, был не против — словно тоже пришел сюда не ради праздника, или же играть в путешествие по лесу было ему интереснее. — Я? Но ведь я не вижу того же, что и ты. — А если бы мог видеть? — Это было бы очень интересно. — Нацумэ выглядел счастливым. — Мы могли бы работать вместе. — Ну да. Вместе, — кивнул Танума, и улыбнулся — больше тому, что на этот раз не врал. — Тебе не холодно? Все-таки вечер. — Нет. Сейчас тепло. И у меня ощущение, будто меня изнутри что-то жжет. А ты? Ведь недавно… — Жжет? — перебил Танума. Они ушли уже так далеко, что хотя и был слышен шум гуляющей толпы, сюда не проникало света фонарей. Нацумэ казалось, что они посреди невидимого праздника. А еще — что он сказал лишнего. — Может, я просто тоже немного заболел. — Может, — согласился Танума. Он не хотел делать ничего такого, не хотел обнадеживать, так как знал, что от этого обоим будет только больнее, но не мог сейчас сдержаться. Поймал в темноте Нацумэ, успев удивиться тому, до чего тонкое у того запястье, потянул его к себе, положил руку на поясницу. Нацумэ не сопротивлялся, хотя эти жесты уже нельзя было истолковать дружески — понятно было, к чему они ведут, — но он не отстранился, когда Танума чуть наклонился, чтобы поцеловать. Это длилось лишь несколько секунд. Потом разом исчезло давление руки на поясницу и ощущение чужих губ, дыхание и мягкие пряди волос у лица. Нацумэ не сразу понял, что в этих зарослях он находится один. Так быстро и беззвучно уйти Танума не мог: он будто растворился. Полиция потом не раз прочесала лес, опросила свидетелей. Но не нашли ни следов, ни тела. Когда партия в шоги была доиграна, Танума с облегчением выдохнул и тихо проговорил: — Мне нужно время. — Само собой. Но недолго, — согласился раздосадованный ёкай. Партия закончилась его проигрышем. Нацумэ не мог продолжать жить так, как будто ничего не случилось. Ему казалось, что он предаст Тануму, если будет счастлив после его смерти, если, как ни в чем не бывало, снова станет проводить время с друзьями. Его словно укутало черным трауром. Но предсказания ёкая сбывались. Через полгода, перед выпускными экзаменами, неясные тени, окружавшие его раньше, приняли более четкие очертания. К концу экзаменов Нацумэ уже различал и существ побольше, а к началу лета уже мог разглядеть их так же четко, как и людей. И вот тогда пришло время поговорить с этим миром, чтобы узнать правду о том, куда пропал его друг. Танума сидел на ветке дерева, которая давно бы обломилась под его весом, будь он живым. Нацумэ остановился в нескольких шагах от него, глядя вверх. Тот мурлыкал что-то себе под нос, глядя вверх, на солнце. — Надо же, — произнес Танума, плавно прислонившись к стволу дерева. — Меньше года. Я думал, что тебя придется ждать дольше. — Ведь было темно. Я ничего не видел. Я бы не нашел это место без подсказок. — Я и не хотел, чтобы ты нашел это место, не видя тех, кто может дать подсказки, — Танума сидел где-то метрах в двух над землей, но спустился плавно, будто ничего не весил, и приземлился на траву, даже не примяв ее. Словно осенний ветерок. — Я… Рад, — кивнул Нацумэ, сглотнув. — Ага. Меньше года. Даже кимоно на Тануме было именно то, в котором он пропал. — Для меня как целая вечность. — Прости. — По голосу было понятно, что Танума правда раскаивается. — Твой отец… — Не рассказывай. Ты же видишь, мне и так стыдно перед вами обоими… Но теперь-то ты знаешь правду. Ты-то можешь меня видеть, а он… — Ты поступил так из-за меня, — будто жалуясь, произнес Нацумэ, кусая губы. — Нет. Я и только я — эгоистичный придурок, который подумал, что не сможет без тебя. Не знаю, что на меня нашло… Может, я не был уверен, что ты вспомнишь меня после превращения. А может, не хотел, чтобы ты умирал, пусть даже ненадолго… Но ты теперь почти ёкай. А я полностью ёкай. А так были бы только человек и ёкай… Звучит трагично. — Мы ведь расскажем твоему отцу, что ты… не умер. — Как хочешь. — Пожал плечами Танума. — От меня это уже не зависит. Да и барьеров вокруг храма столько, что даже такой добрый ёкай, как я, там не проскользнет. Нацумэ подошел ближе, словно не веря себе, коснулся лица Танумы. Отстраненно отметил: — Холодное. — Ну уж простите. — Танума снова пожал плечами, а затем, словно сорвавшись, обхватил Нацумэ за плечи и прижал к себе, обнимая. — Я думал, что ты не догадаешься. Не придешь, а то и вовсе про меня забудешь. — Я не смог бы… — негромко, чтобы не выдать слез, произнес Нацумэ. — Ты все это время ждал здесь? — Да. Было бы грустно смотреть на то, как ты живешь без меня. Но если бы ты так и не пришел, я ждал бы и сто лет, и тысячу, и уже забыл бы, чего именно жду, но не сошел бы с этого места. На празднике экзорцистов всегда собиралась довольно странная публика. Нацумэ эти люди не нравились — их отношение к ёкаям было слишком категорично: лишь как к врагам или приманкам и никак иначе. Его кот, подаренный два года назад еще Танумой, напротив, любил такие вечера, поскольку на них была бесплатная выпивка и закуска. Нацумэ же приходил сюда ради слухов. Здесь часто обсуждали задания, с которыми кто-то не справился и за которые теперь бы мог взяться Нацумэ, либо дела, другим казавшиеся неинтересными, однако привлекшие внимание Нацумэ. — Даже и не думал, что Нацумэ Такаши может посещать подобные сборища, — окликнул знакомый голос. Некоторые из гостей обернулись, но тут же вернулись к своим разговорам. Или еще одна причина визита: отбивать задания у слишком жестоких кланов и выполнять их самому — по возможности мирно и без жертв. После пары подобных историй за год Нацумэ перешел, кажется, в личные враги клана Матоба, глава которого, впрочем, на прошлой такой вечеринке намекнул, что хотел бы видеть Нацумэ в своем клане. — Твой кот уже изрядно напился, хоть еще не начал буянить. Ума не приложу, кто из вас кому хозяин. Разве можно так распускать аякаши. А вдруг он начнет есть гостей? — предположил Матоба, приближаясь. За ним как всегда следовало двое охранников в темных кимоно. Хотя, может, Нацумэ был о нем слишком плохого мнения, и это были всего лишь ученики. С другой стороны, чему они могли здесь научиться? — Ваша следующая лекция будет называться «Как дрессировать ёкаев-людоедов», Матоба-сан? — отозвался Нацумэ. Охранники Матобы остановились, как по команде, будто не желая нарушать чужое личное пространство. Однако у главы клана на этот счет было свое мнение — он прошел еще немного вперед, пока не оказался практически вплотную к Нацумэ. И именно в этот момент между ними, сопровождая свое появление хлопком и дымом, возник Танума, удерживая в руках короткий меч — так, словно готовился к бою. Охранники тут же оттеснили Матобу за свои спины, готовясь к драке, но их хозяин отрезал: — Замерли. Все хорошо. Просто ручной ёкай Нацумэ-куна воспринял мои действия как враждебные. Его тоже стоит потренировать — для его же собственного блага, Нацумэ. Чтобы не появлялся без приказа. Насчет лекции — замечательная идея. Я напишу ее специально для тебя. Не пропусти. Танума смог расслабиться, только когда Матоба удалился — с таким видом, будто победу одержал именно он. — Ты бы правда не подставлялся, — неловко выговорил Нацумэ — так, чтобы слышал только его ёкай. Танума обернулся с улыбкой: — Ничего бы он мне не сделал. Меня просто раздражает, что он относится к тебе так, словно ты уже один из его людей. Или ёкаев… И эти его двусмысленные движения. Мягкий голос. Я бы не ходил на такие приемы, будучи уверенным, что и этот Матоба тут. Он мне не нравится. Нацумэ улыбнулся. Тут же спохватился, что это мог кто-то увидеть, и спрятал улыбку, отвернувшись. — Что? — заволновавшись, негромко спросил Танума, подходя ближе. — Ничего… Ничего, все нормально. Давай я дома скажу. «Скажу, что он тебе не соперник», — мысленно закончил Нацумэ.