* * *
Верёвка давит, и она переворачивается на бок, пытаясь ослабить петлю. Сегодня был чудный день: она дважды встретила гуляющего с котом паренька, и оба раза он предложил ей свою помощь. В первый она отказала. На второй – согласилась. Она смотрела, как он перевязывал ей ладонь, и думала о том, что всё повторяется. Тогда это был Натори, теперь – Нацуме. Всё-таки судьба – странная штука: сначала сводит людей с духами, давая начало дружбе, а потом... Тот мальчик вырос и стал экзорцистом. И пришёл к ним в поместье, чтобы изгнать её. Он был настроен серьёзно, и она поняла, что он не помнит её. Вставая в магический круг, она подумала, что, может быть, умереть так, от его руки – это не так уж и плохо?.. Но она ошибалась. «Привет». Когда Нацуме с котом бросились в светящийся узорами круг, а её маска раскололась, Натори вспомнил. Точнее, увидел её воспоминания. И уже после, лёжа на песке, она думала о том, что он только что сказал. Он не хотел убивать её – только помочь. – Я рад, что Нацуме спас тебя. Теперь ты свободна. Она не ответила.. Он дал ей жизнь. Он дал ей имя. Он дал ей всё. Она не могла уйти.* * *
Они редко разговаривают. Он – потому что не склонен болтать со своими помощниками, а она сама по себе замкнута. Помогает, защищает. Даже благодарит – и то молча, изящно склонив голову. Вместо этого она слушает. Садится рядом, сцепив руки поверх ног и смотрит, запоминая. Следует за ним неотступной тенью – невидимая, опасная. Иногда он ловит себя на том, что, возможно, она умеет читать мысли. А как ещё можно объяснить тот факт, что, стоит ему подумать о чём-то важном, что нужно сделать прямо сейчас, как она уже срывается с места? Язык не поворачивается назвать Хиираги слугой вслух – Нацуме точно бы возмутился, но Натори не настолько сентиментален. Скорее, он относится к ней, как к равной. И иногда даже жалеет, что она не человек, но быстро отметает эти мысли. Она сильная. Точнее, она и должна быть сильнее. Короткие деловые фразы – вот и всё, чем он с ней делится. Всегда о работе, и ни словом больше. Иногда она даже немного завидует Нацуме и той лёгкости, с которой они общаются друг с другом. Натори шутит, Нацуме смеётся, ветер подхватывает его смех, вознося высоко над кронами деревьев, к самому синему небу. Хиираги так не умеет. Зато она умеет слушать. – Хиираги. – Да. – Идём. Есть работа. И так – изо дня в день, неделя за неделей. Пусть чёрное не сойдётся с белым. Пусть мальчик стал экзорцистом и едва не убил её – но она служит ему. И счастлива просто быть рядом. Время от времени они встречают Нацуме: он всё так же на стороне ёкаев, Натори по-прежнему журит его за легкомысленность, а Хиираги просто молча сопровождает их. Ведь они – два самых дорогих для неё человека. Человека... было время, когда одна мысль о взаимодействии ёкаев и людей вызывала у неё раздражение, но... времена меняются. И люди тоже. И она сама. Натори и Нацуме. На самом деле, они похожи – слишком хорошо чувствуют друг друга. И за одно лишь это она будет охранять их где угодно и когда угодно. Не из-за чувства долга. Есть разница, когда сидишь на привязи, потому что тебе наказали на ней сидеть, и когда привязываешь себя по собственной воле. Свобода выбирать. И безграничная преданность. Не это ли значит – быть человеком?..* * *
Они идут по залитому розовым светом лугу, Натори – привычным быстрым шагом, Хиираги – бесшумной тенью, и уже выходят на узкую тропинку среди высоких трав, когда внутри неё что-то обрывается. Хиираги замирает, не в силах пошевелиться, и Натори скорее чувствует, чем видит это. Он оборачивается к ней и вдруг понимает, что жалеет о том, что она сейчас в маске – её аура так и переливается радостью. Этому может быть только одно объяснение. – Тебе знакомы эти места? Она оборачивается: – Да. Я... жила здесь какое-то время, пока меня не... – Отлично. Тогда показывай короткую дорогу, а то я уже устал бегать по этим холмам. – Что за работа? – спрашивает она, когда они спускаются в деревню. – Говорят, есть тут один ёкай, который не съедает, но калечит всех, кто пытался его изгнать. Откусывает от них понемногу, баланс энергий нарушается, люди начинают долго болеть, а он за счёт этого получает силу. – Натори достаёт из кармана зажигалку с пачкой, подносит ко рту, поджигая сигарету. Делает затяжку и выдыхает – долго, будто смакует. – Знаешь что-нибудь про него? – Нет, это кто-то чужой. – И, судя по всему, нечто вроде паразита. Надо найти его побыстрее. План составили заранее. Согласно ему, хоть Хиираги и была против, Натори должен был послужить приманкой – ёкай наверняка купится на его силу. Он развесит офуды, потом проведёт обряд псевдо-изгнания, чтобы дать о себе знать, а она спрячется за барьером и будет ждать. Он ложится спать, а Хиираги остаётся сидеть у окна. Это первая ночь со дня её освобождения, когда она не может сомкнуть глаз. Это случается так неожиданно, что он попросту не успевает среагировать, а длинная цепкая рука уже хватает его за ногу, впиваясь в тело когтями-иглами. Так просто не вырваться – отхватит приличный кусок мяса с икры. Хорошо ещё, потусторонне навредить не сможет – перед визитом сюда Натори «зарядил» охранные амулеты. Как чувствовал. Но сейчас это не поможет. Резкий свист отвлекает на себя, Натори вскидывает голову, прямо перед ним мелькает что-то синее, чёрное и светлое, следует яркая вспышка, и уже после неё он, будто сквозь вату, слышит звон катаны и приглушённый злобный вой. А затем зрение обретает чёткость и он видит Хиираги: она стоит, заслоняя его собой, одежда на её правом плече пропиталась тёмно-красным, а там, дальше, с земли поднимается ёкай; одна из его рук отрублена и трава под ним окрашена чёрной дымящейся кровью. Натори слишком хорошо знает, что это значит. – Берегись! – кричит он, когда ёкай кидается вперёд, метя когтистой лапой в другое плечо, но Хиираги уже подныривает под него, падает на землю и сразу перекатывается вбок – молодец, сообразила, – а брошенная Натори офуда припечатывает чудовище к ближайшему стволу дерева, не давая ему пошевелиться. Он смотрит, как она встаёт, как обхватывает рукоять меча левой рукой вдобавок к подрагивающей правой – чтобы нанести один-единственный, последний удар. И неожиданно понимает, насколько она сейчас – разгневанная, в разодранном кимоно и залитыми кровью руками – красива. Но гибкое щупальце по-прежнему держит его за ногу, и, чтобы окончательно уничтожить настырное чудище, придётся отдирать его руками. Она знает, что будет потом. Но ничего не говорит. Натори понимает сам – стоит ей коснуться зыбкой плоти, как раздаётся шипящее бульканье, и на нежнейшей светлой коже появляется первая тёмная полоса ожога. Он пытается оттолкнуть, не дать ранить себя ещё больше, но Хиираги качает головой и кладёт сверху вторую руку, отцепляя от него извивающуюся конечность. Она терпит боль молча – на самом деле, это почти привычно – терпеть боль, она столько лет ходила с петлёй на шее и выцарапывала ногтями дерево, чувствуя её даже сквозь забытье, так что то, что происходит сейчас – ничто по сравнению с тем, что было. Ничто по сравнению с тем, что в какую-то долю секунды она подумала, что может его потерять. Она дёргает последнее кольцо на себя, заставляя щупальце распрямиться, кидает его в сторону и тут же с разворота разрубает напополам. Потом вкладывает меч в ножны и распрямляется. Кровь стекает с разбитого виска к губам, ладони горят, но ей наплевать. – Никогда, – говорит она, и её голос звенит от напряжения, когда она поворачивается к нему лицом. – Никогда больше не делайте так. Затем отшвыривает осколки маски в сторону и делает шаг вперёд, к нему... чтобы упасть в подставленные руки. И засыпает у него на руках, пока он баюкает её, как ребёнка. Натори устраивает её голову у себя на бедре и долго смотрит в открытое усталое лицо. Её веки чуть подрагивают, когда он наклоняется и легонько касается губами ссадины на виске, одновременно с этим начиная заговаривать её раны. Раньше он думал о том, почему она пошла за ним... ведь он чуть не убил её, и именно Нацумэ с Мадарой помогли ей уцелеть. Логичней, если бы она осталась с ними. Ему кажется, что теперь он знает ответ. Она просыпается от ощущения тепла на лице. Лучи солнца бегут по деревянному настилу – чтобы лечь на грудь и шею, но кроме этого есть и другой свет – тот, от которого щекотно покалывает плечо и руки. Хиираги щурится, приподнимаясь на локтях, привычно оглядывается в поисках маски, когда... – Привет. Натори сидит у двери, его лицо полускрыто в тени близрастущего дерева, он в простой домашней рубахе, и... И у него в руках её маска. – А, прости-прости, ты так мирно спала, что я не хотел тебя будить, – говорит он, поднимая ладони в извинительном жесте. Затем протягивает ей маску. Хиираги смотрит на пошедший трещинами и не так давно белоснежный фаянс, и перед глазами проносится видение вчерашнего дня: нападение ёкая, его прощальный «подарок»... Она переводит взгляд на плечо и забинтованные руки. Кожу под повязкой всё ещё покалывает. – Я обработал твои раны, но быстро такое не заживёт, поэтому тебе нужен покой. Я отразил проклятие, но всё равно постарайся не напрягаться, ожоги такого типа излечиваются долго. – Спасибо. Они остаются в гостинице ещё на несколько дней, и всё это время Натори проводит с ней, буквально не отходя ни на шаг. Сначала ей страшно неловко от того, что приходится просить его помочь ей в совсем уже, казалось бы, бытовых мелочах, но постепенно его забота помогает ей оттаять. В тот вечер он приходит раньше, застав её за тщетными попытками обернуться в кимоно. Тонкая лёгкая ткань липнет к влажной, после душа, коже, и такое простое действие, как откинуть её, не выгнувшись и не опираясь на всё ещё побаливающие руки становится невыполнимой задачей. – Давай помогу, – говорит он, с порога оценив картину. Хиираги замирает, полуоборачиваясь на звук его голоса. – Да, пожалуйста, – отрывисто отвечает она. Выходит резковато: видно, злится, что не получилось самой и приходится просить его о помощи. Даже если он сам это предложил. Натори давит улыбку, подходя ближе. Хиираги сидит перед ним, её кимоно чуть приспущено, открывая острые плечи и тонкие сильные руки. Растрёпанная, всё ещё часто дышащая, с поблёскивающими на теле, в свете догорающего за окном заката капельками воды... И удивительно красивая. Он смотрит на её белую шею немигающим взглядом, слишком долго и слишком иначе, чем положено хозяину смотреть на слугу, и спохватывается только, когда слышит тихое: – Натори-сама? – Извини, задумался, – как можно небрежней произносит он, начиная разворачивать ткань. Тихонько тикают часы, отсчитывая последние минуты уходящего дня. Потом они вернутся домой, и Хиираги всё так же будет защищать его, но это будет завтра, а сегодня – сейчас – он защищает её. – Спасибо, что осталась, – негромко говорит он, закончив и осторожно опуская подбородок на её здоровое плечо. Она вздрагивает, но не отстраняется, позволяя ему продолжить. – Я бы не посмел просить тебя об этом, но я рад, что ты сама так решила. – Я не могла не остаться. – Повисает тишина, во время которой она чувствует его дыхание на своей шее – ведь они сейчас настолько близко друг к другу, что ей не составило бы труда посчитать даже биение его сердца напротив. – И, наверное, никогда не смогу уйти от вас. – Не сможешь или не хочешь? Она ничего не отвечает, только чуть склоняет голову влево – так, что едва-едва касается его щеки, и долго смотрит прозрачными светлыми глазами. Потом разворачивается к нему полностью, берёт с пола склеенную маску. Вертит её в руках пару секунд, после чего решительно кладёт ему на лицо. И, наклонившись, целует белые фарфоровые губы. Натори срывает маску: хотя бы на мгновение он хочет стереть эту границу между ними, но Хиираги выворачивается и ускользает от него, как вода, и ему ничего не остаётся, кроме как стиснуть её в объятии, чтобы она побыла с ним ещё немного прежде, чем их время закончится и уйдёт в песок. Прежде, чем они вновь станут хозяином и слугой. Он хочет запомнить то, что сейчас, когда он не играл чью-то роль и был собой, а она была не ёкаем, а человеком. Даже если она куда более достойна этого, чем он сам. Они уходят на рассвете. Натори – впереди, бодрым шагом, Хиираги – чуть в стороне, как и положено охраннику. По узкой тропинке среди высоких ароматных трав, и целое море голубых цветов звенит им вслед. На вершине последнего холма Натори вдруг останавливается. – Да, и совсем забыл... Так как мы разбили предыдущую, я решил, что новая не помешает. Правда, точно такой же не нашёл и поэтому купил другую. Что скажешь? Уголок губ Хиираги слегка дёргается, выдавая слабую улыбку, когда она принимает из его рук разукрашенную маску тэнгу. – Скажу, что у вас ужасный вкус, – совершенно серьёзным тоном говорит она. Натори фыркает и зажимает рот ладонью, чтобы не рассмеяться уже в голос, когда она надевает маску. Она идёт за ним и думает, что первый шаг сделан. И ещё – что однажды она обязательно снимет маску ещё раз. А затем поднимет голову, улыбнётся ему и скажет это простое, но такое нужное слово. Ведь им обоим больше нечего скрывать.