Квартет (Quartet)

1. Он не сделал бы этого, как бы превосходно я не умолял. Мне нравится думать, будто я знаю, как устроен отец, все те небольшие хитрости, с помощью которых им можно манипулировать, но я выбрал короткий путь. Ты узнаёшь такие вещи, когда еще мал - чтобы избежать наказания или чтобы выпросить лакомый кусочек. Других мальчиков отцы избили бы в кровь, вздумай они явиться в слезах, но я никогда не был таким, как другие мальчики, правда? С огромными влажными глазами, круглым детским лицом и короной белокурых локонов - вот так я молил о чем-нибудь. О своре охотничьих собак, или о новой лошади, или о новом учителе, потому что старый оказался слишком жесток. Он всегда бы очень снисходителен ко мне, но не тогда, когда я в чем-то на самом деле нуждался. Неужели он не мог понять, что мне нужно это? Пусть это было проклятием для него - никогда не умирать и жить в смерти, - такое мнение ничуть не мешало ему распространять "проклятие" дальше, словно какое-нибудь венерическое заболевание. Я уже жил в смерти, как он не понимал? Каждый вечер перед тем, как нормальным мальчикам полагается произнести молитву, я лежал без сна и боялся. Когда-нибудь я умру - не обязательно в далеком преклонном возрасте, а, может, сегодня или завтра - и такая жизнь была страданием худшим, чем его собственная, неужели он этого не видел? В конце-концов я пошел к другому, и что же... он не был и вполовину так же хорош, как был бы папочка. 2. Граф не был моим отцом. У меня не было отца, но не в том смысле, будто я вышел полностью готовый из морской пены или что-нибудь еще в этом духе. Я стараюсь не распространяться об этом. У меня была только одна рубашка, и та слишком тонкая - в той безымянной деревне, где я тогда жил. Должно быть, я был бастардом. Он не был моим отцом, но заботился обо мне; не превратил меня в сладкое лакомство, как других. Он взял меня на руки и завернул в свой плащ. Он купил меня, но не использовал, и тогда мне подумалось, что это странно. Я не знал, кем он был - годы и годы. Я думал, что он - некто вроде Жиля де Рэ или чудовищного волка из сказок. Волки следовали за ним, и его слуги вправду были чудовищны, так что я имел повод думать о нем, как о монстре, - но он заботился обо мне. Я вырос в его доме высоким и сильным, мои волосы стали ярче и чище, я узнал о множестве прекрасных вещей и полюбил их, стаскивая в свою спальню (мою собственную и больше ничью!) словно какая-нибудь сорока. Он сделал меня своим наследником, когда я достаточно вырос. Иногда я ловил на себе такой его взгляд, словно он хочет мною перекусить (как-то он показывал мне белые клыки во рту и объяснял, что те означают), но он ждал, пока я стану по-настоящему зрелым, чтобы принять этот дар. 3. Нельзя взять и вылечить дырку в кишках. Я был в агонии. Он спас меня. Вот и всё. Я сорвал повязки за день до того, лихорадочно-больной и не осознававший, что делаю. Болезнь в моей крови, затяжная, приговорившая меня к смерти в зловонной грязи, в отчаянном притворстве, будто хирург скоро явится. Мои хозяева могли поместить меня в лучшей кровати, загубив простыни, из страха перед отцом, но ничем не могли на самом деле помочь (я знаю только то, что мне говорили; я не помню). Повсюду ругань. Повсюду глупые любовные ссоры - и я, посеревший от шока, я, которому даже не дали вина, опасаясь, что оно просочится из проколотых кишок. Отсюда была неделя пути до дома, но мертвые путешествуют быстро, как говорят в наши дни. Большая черная собака легла мне на грудь, сжав мое горло в своих челюстях. Ощущение тупых клыков, а затем укус, после которого зверь уже был человеком, касавшимся языком моего горла. Я кричал и дрался с ним, но люди так поступают, когда их мучают лихорадочные сны. Я был без сознания, я помню только фрагменты. Он не спрашивал разрешения, чтобы спасти меня, чтобы отнять мою гнилую кровь и заменить ее новой. Вот причина не особенно распространяться об этом: умирать прикованным к постели, по самое горло в жидких отбросах, а затем проснуться целым и невредимым - до сих пор не то, чтобы очаровательно. Но я - благодарный сын. 4. Я всегда говорил, что похож на мать. Когда он не смог удержать ее, он оставил себе меня. Мне было немного лет, когда я впервые это услышал - как только стало ясно, что мои волосы не потемнеют с возрастом, как у папочки, но останутся светлыми. Он получил ее отпечаток, ее образ всегда оставался рядом. Никто не думал о чем-то таком, конечно же. Это не было предсказанием чего-то порочного или развращенного. Это была банальность и шутка. Когда его пальцы стискивают мои волосы в разгар наших объятий, я никогда не могу быть уверен. Но он стал навещать меня только тогда, когда я сам всё это начал - когда стал достаточно взрослым, чтобы выглядеть мужчиной и думать как мужчина. А о вампиризме он заговаривал только при одних и тех же обстоятельствах - как о чем-то извращенном, заслуживающем порицания, что будет принадлежать мне, когда я достигну определенного возраста. И как он это вычислил? Мне было, кажется, девятнадцать или двадцать, когда я стал достаточно взрослым для этого. Для того, чтобы он осторожно повернул мою голову и откинул назад волосы, с неуклюжей деликатностью приступая к весьма жестокому процессу. И, когда закончил, предложил мне сделать то же самое. Я не думал, что будет столько крови; я в отчаяньи поднес его запястье ко рту, присасываясь к маленькому порезу, и кровь затопила мой рот. Не тихий ручеек, но бурный поток. Воротник моей лучшей рубашки был испорчен.