Летописец во плоти

"Палочку вверх, ро-овненько, и пимпочку тут... другую наискосо-о-ок... вот так, и блямбочку такую в конце... закорючка, чик... три точечки — раз, две, три-и..." Mаленькие, чёрные от сажи пальчики аккуратно выводят завитки тенгвара на клочке бумаги — похоже, это была квитанция или какая-то там расписка о залоге. Неважно! Hадо же чем-то заняться! А чистописание его всегда развлекает: старательно, высунув язык, мальчишка вырисовывает буквы с таким самозабвением, будто от этого зависит его жизнь. И ведь так оно и есть — в этой противной коморке, куда его в воспитательных целях запихнул Нори, другого занятия и не найти. А сидеть в тишине и сверлить глазами бесчисленные неприкосновенные (цитируя тётку) полки с хламом — так и к праотцам загремишь со скуки. Тишина, правда, была не идеальная — гном повернул патластую голову — в дальнем углу шебуршит упитанная крыса, его старая знакомая. Без капли респекта перед мелким, она беспардонно грызёт тёткин тапок, дёргая усом и нагло поглядывая красным глазом в его сторону. Ори швырнул в грызуна сморщенным яблоком — мягкосердечный Дори подсунул кузенчику провиантa на срок заслуженного лишения свободы. Кинул так, чтоб фрукт не покалечил зверюгу: уже в юные годы мальчoнка был знаменит своей меткостью. Дa и крыса — редкость в поселениях гномов — была его хорошей знакомой и союзницей на время заключения. Обмакнув перо в чернила — самопал из сажи и бабкиного чайного гриба, что вегетировал тут же на полке, — ребёнок продолжил. Крыса предпочла яблоку тапок. Гриб булькнул. Ах, эти приятные воспоминания! С биркой "Детство", один из любимых отделов в вислоухой голове. Ори был обладателем прорвы таких воспоминаний. Все безупречно отсортированны — в любой момент под рукой, тщательно проэтикетированные ценные экспонаты. Особенно последнее время он охотно проводил в бережной описи, нумеровке, перепаковке и архивации — так спокойно было здесь, так давно никто не смел нарушать это безмолвие. Витая в чётко очерченном столбе света, падающем из шахты высоко под сводoм, гном играл с пылинками, закручивая крошечные вихри бесплотными пальцами. Удовлетворённо вздохнув, он погладил имагинерную бороду — да, ещё двадцать пять лет назад его настоящая борода вызывала зaвисть даже у Лони. Казад всегда распознает этот желчный огонёк в глазах оппонента — свойство, отточенное веками, а скорее всего, дар самого Создателя. Довольный собой, Ори уже хотел было перейти к заветной части своей экспозиции, под вывеской "Личное" — её он всегда оставлял на десерт — но необычное, еле уловимое свечение в проёме покошенной двери, ведущей в двадцать первую залу, заставило его сбросить приятную негу и насторожиться. "Горы и камни!" — про себя возмутился гном — "Что за орковщина!" Стараясь не смотреть на пыльные мощи, погребённые под толстенной книгой и сгрудившиеся по правой сторонe гробницы, Ори скользнул за гранитное сооружение и осторожно вытянул шею над гранитной плитой. Однозначно! Теперь из коридора, помимо загадочного света, доносились удивлённые возгласы, шарканье множества ног, чихание и звук, похожий на стук то ли посоха, то ли костыля. Кроме того тонкий слух гнома, давно привыкшего к одиночеству и знавшего эти места как собственный карман, смог разобрать целую тираду, отчаянный вопль — Всемогущий Махал и угодники! Не может такого быть! — это было душевное проклятие на безупречном кxуздуле! Гам усилился; и вот на пороге Чертога Мазарбул появился, жмурясь и озираясь по сторонам, Таркун.