Счастье — это когда у тебя все дома

Джон не считал себя неудачником, нет. Но и назваться счастливчиком у него не хватило бы наглости. И дело не в том, что жизнь его была небогата друзьями. Друзья затерялись в военном прошлом — верные, настоящие, дорогие сердцу. Судьба раскидала их в разные стороны, оставив только воспоминания и глубокую грусть. Но были приятели, и на том спасибо. Отсутствие семьи тоже не особенно угнетало. Женщины в его жизни присутствовали; дарили сладкие ласки, заботу, внимание, то же самое получая взамен. Ни одна не отказалась бы прижиться в его добром сердце надолго, а то и навечно, но ни одна так и не прижилась. Ну и ладно. Маленькая квартирка на окраине Лондона тоже его устраивала — не хороводы же в ней водить. И работу свою он любил, отдаваясь ей даже с большей страстью, чем телесному исступлению. Вроде бы все нормально. Даже неплохо. Можно сказать, хорошо. А тоска. * — Понимаешь, Майки, тоска… — говорил он приятелю, сидя напротив него в маленьком пабе с низким балочным потолком и стенами, обшитыми темным деревом. — Да брось, Джон! — пьяно возражал ему Майк. — У тебя еще все отлично. Сам себе господин. Пришел с работы домой, лег на диван и хоть плюй в потолок — слова никто не скажет. А вот я… — И всхлипывал, шмыгая носом. — Эх, Майк, ничего ты не понимаешь, — вздыхал Джон. — Гребаный крокодил, — вторил ему Майк. При чем здесь крокодил, Джон не знал, но тоска от этого только усиливалась. И жить не хотелось совсем. А вот пить почему-то хотелось. Выходя из паба почти вслепую, он так приложился лбом о низкий дверной проем, что, отлетев назад, рухнул на спину и на пару минут потерял сознание. Вокруг него суетился народ. Испуганный Майк едва не отдавил ему руки и, пытаясь поднять, снова уронил его на пол — оказывал первую помощь как мог. А Джон в это время пребывал в каком-то странном блаженстве, от которого хотелось одновременно плакать и петь. Утром жутко болела голова. Шишка на лбу сияла нежно-лиловой звездой. Но убойная доза аспирина поправила его пошатнувшееся здоровье, а два выходных, проведенных в постели, вернули иссякнувшие было силы. И все вошло в привычную колею. *** — А ты ничего, когда гладко выбрит. И вообще… ничего. Джон заорал и закружился по ванной, врезаясь во все, что попадалось ему на пути. — Только припадочного мне не хватало, — снова раздался ворчливый голос. Раздался прямо в его, Джона Уотсона, голове. — Кто здесь?! — бешено вращая зрачками, заозирался Джон, хватая полотенце и закрывая им свою беззащитно голую плоть. — И где ты? — Хотел бы я это знать, — снова возникло где-то в районе третьего глаза, и полный ужаса Джон звонко и весьма болезненно хлопнул себя по лбу. — С ума сошел! — возмутился голос. — Думай, что делаешь! Так же можно сотрясение получить! Джон закрыл глаза и глубоко задышал. Он принялся лихорадочно вспоминать события предыдущих дней, пытаясь обнаружить то самое, роковое, от которого мог внезапно лишиться рассудка. Все было вполне обычно. Клиника. Последний рабочий день. Паб. Два очень приятных «постельных» выходных. Вечерняя прогулка под моросящим дождем. Пицца и четыре бутылки пива. Фильм ужасов об одном из многочисленных Дракул… Неужели чьи-то бутафорские клыки впечатлили его до такой степени?! «Спокойно. Я, наверное, все еще сплю…» — Глаза открой, темно, — приказал голос, и Джон послушно открыл глаза. — Н-да… Все-таки интересно, как я сюда попал? И кто вообще я такой? Надеюсь, не какой-нибудь полуграмотный бес… Итак, что я знаю? Хм… Таблицу Менделеева. Уже хорошо. Еще… Так-так… О… О! Оказывается, я неплохо осведомлен… Очень неплохо… Более того, я эрудирован… О боже, да я просто напичкан знаниями! Неужели я сам Люцифер? — Простите, — робко и еще более испуганно вмешался Джон в рассуждения не дай бог самого Люцифера. Он приказал себе не ударяться в панику, пока не выяснится вся эта… Названия этому не было. Определенно. — Помолчи, Джон! — раздраженно прервал его голос. — Думать мешаешь. От изумления Джон даже про Люцифера забыл. — Откуда ты меня знаешь?! — Ты что, идиот? Джону стало обидно. Какая-то эфемерная сущность, какая-то мыслительная фантасмагория позволяет себе обзываться! — Еще раз назовешь меня идиотом, и я… — И что — ты? Снова хлопнешь себя по лбу? — Сарказм так и лился, так и пенился в… довольно приятном бархатном баритоне. Стоп! Сейчас не об этом. — Как ты со мной разговариваешь?! — ощетинился Джон. — Забрался в… меня и командуешь! По какому праву?! — Не знаю. — Теперь в голосе звучала растерянность. — По-моему, я очень люблю командовать. — Замечательно! А я, видишь ли, не особенно люблю подчиняться! Оба настороженно замолчали. — Джон, — нарушил молчание голос, — может быть, ты оденешься? Я замерз. Джон сразу же ощутил озноб. Он тоже замерз и даже покрылся мурашками. Но это не помешало ему замереть с приоткрытым ртом — что значит «тоже»?! — Выходит, ты чувствуешь то же самое, что и я?! — Господи, — застонал голос, — неужели ты такой тугодум? Давно бы пора догадаться. — Ты опять? Только посмей еще хоть раз открыть свой… Но что мог открыть невидимый голос, Джон представить не мог. Поэтому сердито плюнул и отправился одеваться. * «У меня раздвоение личности, — рассуждал он по дороге в спальню. — Но с какой радости я вдруг раздвоился? Да нет… Тут что-то другое… И что же? Что?! Звон в ушах, нервный тик, икота — это я ещё понимаю. Но голоса… Ну не дьявол же, в самом деле, в меня вселился!» — И как давно ты… со мной? Во мне? — спросил он, натягивая джинсы. — Третий день. Джон застыл, стоя в одной штанине, а потом взорвался негодованием: — И ты молчал?! Как ты мог?! Почему не открылся сразу?! Это же подло! — Одевайся и не вопи. Я наблюдал. Делал выводы. Привыкал к ощущениям. Первый день вообще только и делал, что пытался проснуться, но каждые пять минут отключался. Второй день, наконец-то проснувшись, старался понять, кто я и почему вдруг зажил твоей жизнью, совершенно не помня своей. Приглядывался к тебе. К тому, что ты делаешь… и… хм… как проводишь досуг. Это было любопытно… — Мать твою! Все это время я был не один, — ошеломлённо уставился Джон на незаправленную постель. — Да. И больше всего меня поразила твоя… энергичность. Я даже слегка утомился. — Ты это о чем? — насторожился Джон, поспешно натягивая вторую штанину. И похолодел, вспомнив свое похмелье. Принятый накануне алкоголь всегда будоражил его организм. Да и мягкое тепло одеяла способствовало… Страшно представить, сколько раз за это время он умудрился себя побаловать. И не только пиццей, пивом и Дракулой… От стыда загорелось все тело и стало противно во рту. Между тем голос заметил: — Гардеробчик у тебя так себе. — Тебе-то что? — злился Джон на невольного свидетеля своего позора, одновременно радуясь перемене темы. — Не тебе носить. А мне и в этом удобно. — Логично, — согласился голос. — Удобство — основное условие для радостного, гармоничного восприятия жизни. Ну-ка присядь. Как заколдованный, Джон присел. Причем, присел не единожды — по велению голоса он исправно опускался на корточки, напрочь забыв о том, что подчиняться не особенно любит. — Ну хватит, Джон, хватит, — остановил голос его незапланированную гимнастику. — Не увлекайся. Что ж, твои джинсы меня устраивают. Позавтракаем? Джон машинально кивнул: — Давай. — И разразился потоком ругательств. — Что с тобой? — удивился голос. — Почему ты ругаешься? — А что мне, псалмы распевать?! — Джон застонал, хватаясь за голову. — Я собираюсь позавтракать с невидимкой! С каким-то… фантомом, который засел в одной из моих извилин и уже пытается меня контролировать! Лезет в мою постель! Критикует мои штаны! Заставляет скакать вприсядку! Я мило беседую с… черт знает кем! И при этом, кажется, даже не спятил. И не в бреду. Или я болен, и это бред? Господи, пусть это будет бред! Даже если я при смерти, это намного лучше, чем общаться с… собственными мозгами. Ну хоть лоботомию делай! — Прекрати истерику, Джон. Не на сцене. — Боже… — Джон готов был заплакать, наконец-то полностью осознав, что за ужас ворвался в его и без того не очень-то перспективную жизнь. — Делать-то что?! — Во-первых, Джон, успокойся. Я человек… хм… в общем, я очень умный. Что-нибудь обязательно придумаю. — Да? — с надеждой уставился Джон на свои руки — куда-то же надо было смотреть. — Несомненно. А сейчас веди нас на кухню. Я не отказался бы от омлета — ты готовишь его довольно сносно. От простых и доступных пониманию слов — кухня, омлет — Джону стало немного легче. — Спасибо. Зовут-то тебя как? — Если б я знал. — Ты серьезно? И как же мне тебя называть? — Джон, я думаю, ты смело можешь называть меня Красавчиком. Почему-то мне кажется, что я красивый. От подобной фривольности Джон опешил. Это был явно не Люцифер. — За кого ты меня принимаешь? — Он глумливо скривился: — Красавчик. Еще чего! А завтра ты начнешь называть меня каким-нибудь Пупсиком! — Пупсиком? — расхохотался голос. — Это великолепно! Пупсик. Очень тебе подходит. Или… О, придумал! — Голос заливался от всей души. — Дурашка. Или… — Хватит ржать! *** Частная клиника. Палата интенсивной терапии. Майкрофт Холмс и врач, нервно теребящий свои холеные усы. — Четвертый день он не приходит в себя. Это нормально? На нем ни одной царапины! Да и авария была пустяковая. — Не понимаю, мистер Холмс. Не понимаю. Но в жизни чего только не бывает. Организм человека никогда не будет изучен до конца, особенно, когда речь идет о таком загадочном явлении, как кома. Будем ждать. Надеяться. — Ну, братец… Умеешь ты вывести меня из себя. Очнешься — за все сразу получишь. *** — Учти, у меня ответственная работа, — открывая дверь клиники, строго предупредил Джон своего неожиданно появившегося спутника, — так что помалкивай и не мешай. — И кто же ты? Министр финансов? — Очень смешно. Я, между прочим, врач. Хирург. — О боже! — застонал Голос. — Мне что, придется весь день любоваться кишками и селезенками? — Не придется. Я не оперирую. Давно. После ранения… — Ты был ранен? — удивился Голос. — Ну конечно… В плечо. Я сразу почувствовал, что с нашим телом что-то не так. — С моим телом все так, — оскорбился Джон. — Тело как тело. — Разве я против? — примирительно проворковал Голос. — Прекрасное тело. Сильное. Очень привлекательное. А шрам покажешь? Как же я его не заметил? Он справа или слева? Наверное, это выглядит очень… мужественно. В голосе Голоса зазвучали мечтательные нотки. — Чего это ты разворковался? — подозрительно скосился Джон на кончик своего носа. — Да так… А что? — Ты гомик! — догадался Джон и хлопнул себя по бедрам. — Нет, ну это же надо — так вляпаться! — Я не гомик, — возразил ему Голос, но тут же в сказанном усомнился: — Впрочем, я не могу этого утверждать. Идиотское положение! Как это глупо — совсем ничего о себе не знать. И Джону вдруг стало его по-настоящему жалко. Что и говорить, ему самому вся эта мистика была поперек горла. Более того, истерику в себе он гасил неимоверным усилием воли. Но он хотя бы находился в собственном теле, к тому же таком… привлекательном. Как выяснилось. А этот бедный, несчастный Голос вообще в полной… Короче, плохо ему, ой как плохо. Ни рук, ни ног, ни памяти. — Ну ладно, ладно, — успокоил он ласково и даже провел рукою по волосам — и не погладил вроде бы, а приятно все-таки сделал… этому существу. — Как-нибудь все утрясется. Я же тебя не гоню, живи… гм, во мне… сколько понадобится. *** Долгий и трудный рабочий день подошел к концу, и Джон позволил себе расслабиться. Голос вел себя довольно терпимо, почти не доставал, если не считать того факта, что время от времени пытался ставить его пациентам диагноз и рассказывать подробности личной жизни. В такие минуты Джон больно щипал себя за руку, или весомо прикладывался ладонью к бедру. И Голос послушно замолкал. В супермаркете, куда они заскочили по дороге домой, Джон даже заботливо поинтересовался у Голоса, что тот особенно любит, чем вкусненьким его можно порадовать. Оказалось, Голосу все равно. — Может быть, ты сладкоежка? Купить пирожных? — Купи. — А каких? — Джон, мне безразличны все пирожные на свете. — Но что-то ты должен любить… — размышлял Джон. — Посмотри внимательно. Подумай. Возможно, ты просто забыл. — Отстань от меня, Джон, — взмолился Голос. — И пойдем скорее домой. Я ужасно устал. — Ты устал? — набычился Джон. — Это я устал! И еще как сентиментальный придурок пытаюсь доставить тебе удовольствие. — Спасибо, конечно. — Голос явно тронула эта неожиданная забота. — Но большего удовольствия, чем горячий душ и постель, для меня сейчас быть не может. — Как скажешь. — Но пирожные всё же купи. Джон поворчал, сложил покупки в пакет и «повел» своего новоявленного соседа домой. Вечер, проведенный с Голосом, неожиданно получился приятным. Они приняли душ (Джон то и дело требовал не пялиться на его член, угрожая Голосу экзорцизмом, а Голос добродушно посмеивался, уверяя, что это сам Джон пялится на собственный член так, словно насмотреться не может, и просил сделать воду погорячее), доели остатки жаркого, полакомились пирожными и легли спать-отдыхать. *** Частная клиника. Палата интенсивной терапии. Невозмутимый, но заметно уставший Майкрофт Холмс, и врач, нервно жующий свои уже не такие ухоженные усы и возбужденно показывающий на Шерлока пальцем. — Мистер Холмс, посмотрите на выражение его лица! — Ничего удивительного, доктор. Это же Шерлок. Где бы ни был сейчас мой брат, он наверняка кого-то уже достает. — И, кажется, ему это нравится. *** — Сладкий. — Нет. — А я говорю — сладкий! — А я говорю — нет! — Джон, пожалуйста. — Ну не могу я пить сладкий кофе, пойми. — Я же пил три дня твой стрихнин. И не возражал. — Но… — Давай так: день — сладкий, день — несладкий. По-моему, это справедливо. Джон вынужден был признать, что Голос довольно покладист: ни разу не предъявил ему серьезных претензий ни относительно вкусовых пристрастий, ни относительно других телесно-бытовых предпочтений — приноравливался, как мог, и даже от пирожных не отказался. — Черт с тобой. Постой-постой… И сколько дней ты собираешься распивать со мной чаи-кофеи? — Откуда мне знать. — Голос грустно вздохнул. — Я понимаю, как много доставляю тебе неудобства, Джон. Но разве я виноват? Куда мне деваться? У Джона защипало в носу. Что это он, в самом деле? Из-за какого-то кофе… — Ну что ты, — забормотал он и погладил себя по груди. — Ты мне совсем не мешаешь. Ты даже не храпишь. Ты вообще сосед, о котором можно только мечтать. — Правда? — Конечно. — Хм… А знаешь, Джон, я рад, что оказался в тебе. Только смени гель для душа. Отвратительно много ментола! *** Неделя их странного симбиоза подходила к концу. Срок не настолько большой, но тем не менее Джон уже довольно часто говорил о себе во множественном числе. Даже в клинике пару раз опростоволосился, когда сначала посетовал приятелю, доктору Марку Стоуну, что сегодня они едва не проспали, а потом пожаловался влюбленной в него медсестре, выжидающе поглядывающей и томно вздыхающей каждые пять минут, что у них страшно болит голова, — наверное, к перемене погоды. Марк вполне правильно (как казалось самому Марку) его понял и, подмигнув, одобрительно похлопал по плечу — мол, бывает, чего уж там. Он бы и сам не прочь так проспать… Сестричка долго моргала глазами, дрожала густо накрашенными ресницами и потом невнятно пролепетала, что с ее головой, кажется, все в порядке. Джон изумленно уставился на ее медицинскую шапочку и пожал плечами. Надо сказать, он успел к Голосу не только привыкнуть, но даже по-своему привязаться. Во всяком случае, с ним не было скучно. Даже наоборот. * — Эту чушь невозможно смотреть! — нервно выпалил Голос и презрительно фыркнул. — Гибель интеллекта какая-то! — Не смотри, — спокойно предложил Джон. — Мне нравится. Интересно. Актеры хорошие. А вот пиво, по-моему, немного горчит. — Нормальное пиво. В отличие от этого фильма. Пользуешься тем, что у нас твои глаза. Они уютно расположились на диване. На столике стройными рядами стояли пивные бутылки, на тарелочке розово лоснилась рыбка, фисташки нежно зеленели в стеклянной вазочке. — Почему ты такой зануда? И вообще, я тебя в свою голову не приглашал. Так что терпи. И не фырчи. Голос печально вздохнул и затих. Но ненадолго. — И часто ты так развлекаешься… под одеялом? — Что-о?! — Джон едва не подавился фисташкой и гневно уставился на свою ширинку. — Мать твою, ты подглядывал! — Джон, мне нечем подглядывать. Я только чувствую. И знаешь, было очень приятно. У тебя такие крепкие руки. — Вот ублюдок! — Да что в этом такого, Джон? А почему ты накрываешься чуть ли не с головой? У Джона возникло неодолимое желание дать в глаз. Вот только кому? Не лупить же себя самого. Это уже точно будет похоже на приступ буйного помешательства. — Прекрати немедленно! — Нет, ну мне просто любопытно. Ты один. Никто тебя в этот момент не видит. К чему все эти меры предосторожности? — Я не намерен обсуждать с тобой свои привычки! Мне вполне достаточно того, что вот уже целую неделю я все делаю в твоем присутствии. Господи, и как только я выдерживаю этот кошмар?! — Подумаешь, какая щепетильность! У много чего повидавшего доктора. — Голос так ощутимо «пожал» несуществующими плечами, что у Джона возникло стойкое чувство, что он это увидел. — Естественные функции организма. — Естественные… Все у тебя естественное. Ни стыда ни совести! И откуда ты можешь знать, что я развлекаюсь под одеялом? Значит, подглядывал! — Джон, иногда ты меня изумляешь. Неделю мы пользуемся одним телом, а ты все никак не можешь понять. Кстати, делать это под одеялом неудобно. И жарко. Учти на будущее. — Мне удобно! — рассвирепел Джон. — И не жарко! О каком будущем ты говоришь, скажи на милость?! — О нашем, естественно. — Ах вот оно что! Тогда лучше заткнись, или я застрелюсь, и тебе негде будет… умничать. И нашего будущего у тебя тоже не будет! Джон жадно присосался к бутылке, уставившись на экран, по которому под красивую грустную песню медленно ползли черные строчки титров… — Ко-нец, — пропел очень довольный Голос. — Полистай каналы, пожалуйста, и найди Дискавери. — Какой же ты негодяй. Просто подлец. А еще друг называется. — Я твой друг? Джон… Джон? — В общем-то, да… — Помолчав секунду, Джон с уверенностью повторил: — Да. Так у Джона появился друг. Лучший на данный момент. *** — Джон… Джон… Проснись. Джон! — О господи. Чего ты орешь? Разбудил посреди ночи… Что такое? — Прости. Джон… — Голос отчаянно мялся. — Ну что тебе? — Уснуть не могу. У тебя… там… В общем, очень много всего. Джон хмыкнул от удовольствия. Очень много всего — комплимент достойный. — Сказал бы проще: у тебя стоит. — Да. И это не у тебя стоит. Это у нас стоит. На мой взгляд, такое положение вещей не совсем комфортно. — И что дальше? — Сам знаешь что, не маленький. Почему ты перестал заниматься… этим? — Потому что не эксгибиционист. Я буду дрочить, а ты смотреть? Спасибо, но — нет. Может быть, кому-то и нравится делать это на публику, но я… — Да ничего я не вижу! — взорвался вдруг Голос. — Своими глазами. Которых у меня нет. Сколько можно доказывать?! Тебе что, так нравится давить на больную мозоль?! Джон опешил: — Ну… Нет, конечно. — Почему тогда давишь?! — Извини. С чего это ты так разнервничался? — А сам-то как думаешь? — Голос сменил гневные нотки на умоляющие, почти заискивающие: — Пожалуйста, Джон… Я как-то слишком перенапряжен. — А потом снова закипел возмущением: — Я возбужден в конце-то концов, и хочу получить разрядку! Почему я должен тебя умолять? Это нечестно! У меня же нет рук. — У тебя и члена нет. Пользуешься моим совершенно беззастенчиво. — Джон… — Ты понимаешь, какие ужасные вещи мне предлагаешь? — Ничего такого, чего бы ты не делал уже тысячу раз. Что ужасного в том, чтобы помочь другу? Я не виноват, что у нас с тобой на двоих одно либидо. А я, между прочим, даже почесаться не могу без твоей помощи. — Ну хорошо, хорошо, — сдался Джон. Да и то сказать: артачиться в его положении было бы неразумно — член-то стоял у него. И еще как стоял! — Вот пристал со своим либидо… Глаз у тебя нет, говоришь? — Только твои, Джон. Но ты же не станешь делать это, скажем, перед зеркалом? Или, к примеру, смотреть на себя во время… — В твоем голосе столько надежды. Не стану, конечно; и не мечтай. — Я бы взглянул. — Так я и знал. Тебе еще палец в рот не положили, а ты уже к руке примеряешься! Включу тебе порно. Потом. Если, конечно, найду. — Зачем искать? У тебя неплохая коллекция. До сих пор забыть не могу. — Заткнись и не язви. — Не буду, не буду. Джон, наше тело уже на грани, ты же сам это чувствуешь. — Мое тело чувствует себя хорошо. Во всяком случае спермотоксикоз ему не грозит. Хотя… Черт, что же делать… — Джон. Пожалуйста! Ты прекрасно знаешь, что делать. И, главное, как. — Уши заткни. — Уже заткнул. — Боже… — О да… — С ума сойти… — О да… — Почему у меня такое чувство, что я кого-то трахнул? — Глупости, Джон. Это последствия слишком яркого оргазма. — Надеюсь. Мать твою, это было действительно ярко. И мне до чертиков стыдно! — Перед кем? — Перед тобой. — Ерунда. Какой может быть стыд? Между своими. — Тоже мне — свой. И хватит болтать. Давай лучше спать. Надеюсь, завтра я об этом забуду. — Да, Джон, давай спать. Обними меня. — Очень смешно. — Джон. — Ну? — Между прочим, ушей у меня тоже нет, так что заткнуть мне в принципе было нечего. Это звучало красиво. — Ах ты сволочь! — И тебе спокойной ночи. — Мерзавец. — Ты обзываешься так… любовно. — Да пошел ты. Гомик проклятый. — Ха-ха, от кого я это слышу? Все-все, не дрыгайся. Спи. И укрой нас потеплее. Что-то похолодало. Осень. — Потеплее… Пупсик! — Джон. — Ну что еще? — Ты мне нравишься. — Что? — … — Что ты сказал? — … — Эй, Красавчик! — … — Навязался на мою голову. Спит уже, что ли? — Сплю. *** — Мистер Холмс, мистер Холмс. — Что? Что случилось? С Шерлоком?! Частная клиника. Палата интенсивной терапии. Прикорнувший на кушетке Майкрофт Холмс. Осторожно теребящий его за плечо врач с измочаленными усами. — Мне очень неловко… — Вы разбудили меня для того, чтобы поведать о том, что испытываете какие-то неудобства?! Доктор, я и так сплю не более четырех часов в сутки. — Ммм… Простите. Но… В общем, смотрите сами. — Боже, что это? — Это… она. Эрекция. Весьма мощная, я бы сказал. — Вижу. Господи! Разве такое возможно? — Вполне. Но дело не в этом, а в том, что она у него… дергается. — Кто? — Эрекция. — Дергается? — Да. Как будто он… ну, вы понимаете… — Что вы говорите? Ах, и правда. Дергается. Боже! Вот это скорость! Да он сейчас… О господи… Боже… Какой стыд. — Кончил. И не в первый раз. — Что-что?! Доктор, вы хотите сказать, что уже не впервые любуетесь на то, как мой брат занимается сексом? — Каким еще сексом? Вы в своем уме? О, простите. Он же в коме, мистер Холмс. — Спасибо, что напомнили. Почему вы не рассказали мне раньше об этом… явлении? — Хотелось понаблюдать. — Хотелось? Вы что, милый мой, извращенец? — С научной точки зрения, господин Холмс, только с научной. Я впервые вижу… подобное. — Потому что вы впервые видите моего братца. Ну, Шерлок! Ну, девственник! Майкрофт Холмс радостно потирает руки. — Дорогой доктор, хочу вас поздравить. Похоже, он идет на поправку. *** — Почему ты не встречаешься с женщинами, Джон? Они шли по Лондону, наслаждаясь неожиданно вернувшимся в город теплом. Светило солнышко и осенние листья переливались в его позднем сиянии словно крупные самоцветы. — Посидим в парке? Посмотри, как хорошо. — Ты спрашиваешь у меня разрешения? — Да нет. Предлагаю. — С удовольствием. И ты не ответил на мой вопрос. Почему, Джон? Джон пожал плечами. Он и сам не знал почему. Это стало как-то… неактуально. Шла вторая неделя оккупации Голосом его головы, и никогда еще Джону не было так хорошо. Женщины как-то незаметно растворились в ощущении полного довольства жизнью — каждым ее прожитым днем. Но ответил он Голосу ворчливо, старательно изображая досаду: — Не хочу, чтобы ты таращился на моих подружек. — А-а… Но почему-то мне кажется, Джон, что ты и сам уже не очень-то хочешь на них таращиться. — Что ты собираешься этим сказать? — Джон посмотрел на носки своих до блеска начищенных туфель. С некоторых пор ему хотелось выглядеть идеально. — Я уже все сказал. Тебе хорошо со мной. Разве нет? — Не бери на себя слишком много. — Джон… — В интонациях Голоса слышалось несвойственное ему смущение. — С тех пор, как я с тобой… в тебе, ты чувствуешь постоянное возбуждение. Джон вспыхнул до корней волос. — С чего ты взял? Вечно ты все выдумываешь. И замолчал, понимая, как глупо выглядит его жалкая попытка скрыть то, что скрыть невозможно. Чувствовал. Ох, как чувствовал. — Ты намекаешь, — продолжил он, — что я хочу тебя? — Да. — Как я могу хотеть голос? Да еще неизвестно чей. Ты в своем уме? — Что значит — неизвестно чей? — обиженно возразил ему Голос. — Мой. И да, Джон, я в своем уме. И в твоем теле. Ты все время об этом забываешь. — Господи… Это какой-то абсурд! — продолжал отстаивать свою репутацию Джон. — Смешно, честное слово. Я что, по-твоему, хочу самого себя? Так получается? — Нет, ты хочешь меня. Через себя. Голос примолк. — Вот-вот, — Джон ткнул пальцем в свою разволновавшуюся грудь, — ты и сам понимаешь, как по-идиотски это звучит. — Возможно. Но я же тебя хочу. Почему бы и тебе не хотеть меня? Джон вытаращил глаза, уже не зная, на что ему смотреть и куда тыкать пальцем. — Ты меня хочешь? Чем?! Чем ты можешь меня хотеть, несчастный?! — Откуда я знаю? Хочу и все. Вот сейчас ты орешь, а я тебя хочу. — Мать твою, что за бред?! Как… И Джон осекся, потому что низ живота скрутил такой силы и сладости спазм, что волосы встали дыбом, а глаза стремительно полезли на лоб. — Что… ты… делаешь? — пролепетал он, едва не задохнувшись от охватившего жара, заполнившего рот пряной сухостью. — Хочу. Тебя. Очень сильно. — Боже… Не надо… Угомонись… Я же так до дому не дойду… — Надо постараться, Джон. Если честно, нет сил терпеть. — Чертов гомик… О господи… Да прекрати ты этот кошмар, как бы ты его ни делал! Я же кончу сейчас! Я… Боже… — Джон, к черту парк, к черту скамейку. Бежим! * Уткнувшись в стену взмокшим лбом, почти не чувствуя трясущихся ног и уж тем более онемевших от усердия рук, Джон стоял в своей микроскопической прихожей и тихо постанывал. — Я… сейчас… умру. — Но сначала… надень… штаны, — еле выдохнул Голос. — Я дрочил, даже не расстегнув куртку. — И я. Джон измученно рассмеялся. — И ты? Сумасшедший. Какой же ты сумасшедший. — Можно подумать, ты лучше. — Что ты со мной делаешь… — То же, что и ты со мной. Джон, мы любовники? Джон обалдело вытаращился перед собой. — Кто? Что? Я не… О чем это ты?! — Джон, мы любовники. Это точно. Веди нас в душ. Так у Джона появился любовник. Самый невероятный во всем мироздании. *** — Ты мне снился. — Да? И какой я? — Не помню. Красивый. Невозможно красивый. — Я же тебе говорил. — Но почему я тебя не запомнил? Так обидно. — Да, обидно. Все, Джон, поднимайся, мы опаздываем на работу. * — Давай сменим зубную пасту. Мне не нравится этот вкус. Слишком мятный. — Хорошо. Как скажешь. Какую ты любишь? — Не знаю. Ничего я не знаю. Джон… — Пустяки. Не расстраивайся. После работы зайдем в магазин, и ты мне покажешь. А лучше вот что… Мы купим много-много разной-разной пасты. Ты всю её перепробуешь и выберешь самую вкусную. Ладно? — Ладно. * — Джон, я говорю правду. — Ну конечно! Так я тебе и поверил. — Мне нравится этот фильм. Честно. Актеры хорошие. — Болтун. — Джон, не мешай мне смотреть. Лучше нос почеши. — Больше тебе ничего почесать не нужно? — Больше ничего. Но руку положить можешь. — Куда? — Туда. — Вот еще!.. Сюда? — Да. — Так? — Да… да… — А может быть, так? — О… Джон… — Или так? — О… — Или… вот так… — Как у тебя… у нас здесь тепло… — Да… Сжать посильнее? — Ммм… Джон… Джон… Джон… Джон! — Тише… тише… — Боже, как хорошо. У тебя всегда так быстро встает? — А тебе обязательно все надо озвучить? Не всегда. Только с тобой. — О Джон… — А у тебя? Черт, прости. Опять я ляпнул. — Ничего, ничего. Я не обижаюсь. Знаешь, иногда мне кажется, что все это у меня в первый раз. — То есть? — Ну… — Господи Иисусе, неужели мне достался девственник? — Не смейся. — Я не смеюсь. Почему ты так думаешь? — Не знаю. Слишком все ярко. Может быть, у меня вообще никогда не было тела? — Как это? — Ну… Оно мне было не нужно. Я был сплошным мозгом. Витал где-то в пространстве. Накапливал знания. — Летающие мозги? Здорово! — …а потом оказался в тебе. — А что… Мне это объяснение нравится. Тем более, если ты никогда больше не улетишь. — Ты правда хотел бы оставить меня навсегда? — Я бы не возражал. — Я тоже. — Жаль, что нельзя поцеловать тебя. — Очень жаль. *** Джон бежал домой едва не вприпрыжку — настроение было прекрасным. Как всегда все эти две недели. Потрясающие две недели. Неповторимые. Каждый день он чувствовал себя до неприличия счастливым. Помолодевший, посвежевший, он не ходил — он летал. И окрылял окружающих. Осматривая, к примеру, сложный двойной перелом, он бормотал: «Замечательно. Великолепно. А это у нас что? Ах, как чудненько!» И улыбался так лучезарно, что лежащий перед ним страдалец начинал улыбаться тоже, гордясь своим удивительным переломом, настолько радующим милого доктора, что хоть не расставайся с ним никогда. «Сегодня мы весь вечер будем смотреть Дискавери — пусть порадуется. А завтра подольше поспим. Хорошо, что у нас нет дежурства. Ненавижу дежурить в выходной день. Приготовлю на ужин что-нибудь вкусное. Но на скорую руку. Курицу в сырном соусе. И надо купить вина. Хорошего. Очень хорошего. Интересно, какое он любит?» — Забежим в магазин? Купим вина. Ты пьешь красное или белое? Голос не отвечал. «Устал». Ничего удивительного. День в клинике был очень насыщенным. Поток пациентов. Нескончаемый! Пришлось повозиться. Ему-то не привыкать, а вот Красавчик его наверняка еле жив. То-то он помалкивает уже целый час. «Ну ничего. Примем душ, поужинаем, выпьем вина и завалимся на диван. А ночью…» Стало жарко, и Джон в которой раз обрадовался, что прекрасный сосед не умеет читать его мысли. Но то, что внезапно и сладко заполнило его брюки, он почувствовать должен. «Сейчас начнет ехидничать и язвить. Ну и пусть. Ясно же, что от радости. Трахну его так, что… Господи, что я несу? Точно свихнулся! Ну и пусть. С ним это совсем не страшно». Он резво носился между полок, от нетерпения хватая все подряд. Голос молчал и даже не попытался обвинить Джона в обжорстве. Джон насторожился. «Что происходит? Обиделся, что эта глупышка Кэрол строила мне глазки? Так давно бы пора привыкнуть. Не в первый раз. Ладно, разбёремся дома. Вот дурачок. Вернее, дурашка». Рассматривая ассортимент вин, он растерялся — ему и в самом деле требовалась помощь. — Ну хватит молчать, — шепнул он укоризненно. — Ты же видишь — я ни черта не понимаю в этих бутылках. Голос не отвечал. — Я сейчас тресну нас по лбу, чертов упрямец. Молчание. — И ночью буду только спать, даже если наш член разойдется по швам. Тишина. И Джона пронзил обжигающий страх. *** — Как долго я отсутствовал, доктор? Врач с любопытством рассматривал Шерлока. Свежий цвет лица, яркая, чистая бирюза глаз… Как будто не в коме лежал, а разгуливал по первозданным лугам, вдыхая медовые ароматы трав и цветов. — Две недели. — Ну да… — задумчиво произнес вернувшийся к жизни. — Значит, я считал правильно. — Что вы считали, простите? — Врач наклонился чуть поближе. — Дни, доктор, — устало выдохнул его удивительный пациент. — Дни своего счастья. — Не понял… — Это не важно. Скажите, две недели — это долго для комы? — Для вашей — да. Вы целы и невредимы, мистер Холмс, и по всем показателям должны были прийти в себя через пару дней — и это самое большее. Но… Врач запнулся и смущенно отвел глаза. — Договаривайте. — У меня сложилось впечатление, что вам не хотелось возвращаться оттуда. Знаете, за вами очень интересно было наблюдать. — Что же такого интересного вы увидели? — Шерлок выпрямился в постели. — Лежите, лежите, — засуетился врач. — Не делайте резких движений. — Доктор… — Мм… Это врачебная тайна, дорогой мистер Холмс. Простите. А вы… вы сами что-нибудь помните? — Я помню, что мне было очень хорошо. Там. «И помню Джона. Каждый проведенный с ним день. Но кто он и где мне его искать?» — Да… — протянул задумчиво доктор, захватив в горстку красиво расчесанные усы, — такое бывает. А вот и ваш брат! *** — Шерлок, я не сомневаюсь, что тебе не составит труда забраться куда угодно, даже в чью-то несчастную голову, но, надеюсь, ты и сам понимаешь, насколько фантастично это звучит. — Все было реально, Майкрофт. Я жил, смеялся, ел пирожные. — Пирожные? Ты? Майкрофт смотрел на Шерлока, не скрывая сочувствия — никогда он не видел своего хладнокровного брата до такой степени огорченным. Можно даже сказать, убитым. «Довела тебя до ручки твоя идиотская схима. До пирожных и переселения душ. Необходимы срочные меры». — Майк, неужели я ошибаюсь? Такое возможно? — Допустимо. Человеческий мозг — непостижимая тайна, Шерлок. Особенно твой. Ну и что же ты помнишь еще? — Я помню Джона, его лицо. Очень отчетливо, до мелочей. Нашу с ним жизнь. Наши… разговоры. — И кто он такой, этот твой загадочный Джон? — Не знаю. Мы куда-то ходили, где-то гуляли. Но вне дома все помнится смутно и выглядит расплывчато: искривленные, туманные образы. Я даже не помню, где он живет — в Лондоне или где-нибудь в Дублине. Кем работает. Шерлок застонал и закрыл руками лицо. — Успокойся, Шерлок. «Бедняжка». — Конечно, не помнишь. И не можешь помнить. Таких подробностей подсознание не выдает: ни адресов, ни номеров телефонов. — Нам было так хорошо вместе. — Да уж… Судя по… хм… выражению твоего лица, вам было действительно хорошо. Кстати, о «вместе». Даже твой организм понимает, что одиночество — не самая лучшая форма существования. Стоило тебе отвлечься, расслабиться, и вот он — Джон. Задумайся об этом, Шерлок. Выйди за рамки своего уединения, своей царственной недосягаемости. — Каким образом? — Подбери подходящего сожителя, например. — Кого? Ты спятил, Майк? — Господи… Я не знаю, как это правильно называется… Ах да — сосед. Думаю, миссис Хадсон не станет возражать против соседа. И ей и тебе веселее. — Но он не будет Джоном, этот твой безмозглый сосед! — Не психуй. У тебя все безмозглые. Джона нет. Нет, понимаешь? И быть не может. Считай, что это твоя личная шамбала. — Майк! Как же мне плохо! — Это пройдет, дорогой брат. Появится какой-нибудь парень. Добрый, простой, реальный. Будешь перед ним рисоваться, он станет смотреть на тебя, раскрыв от восхищения рот. Глядишь, и подружитесь. — Возможно, ты прав. Наверное, прав. Но… — Но? — Ты ничего не понимаешь в любви. — В любви? Та-ак… И в самом деле, пора. В твоей жизни, Шерлок, наступил переломный момент. Я бы сказал, критический. Позаботься об этом, или придется позаботиться мне. — Даже не думай! *** Бейкер-стрит встретила Шерлока пустотой. Миссис Хадсон заливалась счастливым смехом, вытирала глаза, гладила его плечи и руки. Шерлок натянуто улыбался, обнимал ее тонкие плечи, вызывая тем самым водопад благодарных слез и поток причитаний, кивал головой и молчал. А потом поспешил к себе. Он впервые по-настоящему осознал свое одиночество, его холод и бесконечность. И не понимал, как ему дальше жить. Без Джона. Без близкого, теплого, доброго Джона. Которого полюбил. Он тяжело опустился в кресло, развернутое к жарко растопленному камину (старания заботливой миссис Хадсон) и огляделся по сторонам. В этой гостиной явно не хватало второго кресла, и Шерлок отдал бы многое, чтобы в нем сидел его Джон, а не кто-то там… пусть даже добрый, пусть даже взирающий на него с восхищением. Но Джон — его выдумка, его тайное, выстраданное годами холодных ночей и неуютных дней (теперь-то Шерлок имел представление об уюте) желание. Мечта. Химера. «Сосед, говоришь… Ну что ж, сосед так сосед. Мне теперь все равно». *** Джон находился на пределе тоски. Он так отчаянно скучал по своему дорогому Красавчику, что перестал есть и спать. Все симптомы любви были налицо. Любви безумной, страстной, такой, которая приходит только однажды и уже навсегда. Когда Красавчик был рядом (да, рядом, именно рядом!), Джон о любви не думал. Ему и без того было лучше всех на всем белом свете. Осознание пришло слишком поздно. Но даже тогда… тогда что это могло изменить? Жизнь потеряла смысл. Джон прекрасно понимал, что шанса на то, что в одно прекрасное утро в его голове раздастся бархатное брюзжание, быть не может — такие чудеса Господь посылает лишь раз. Один-единственный раз. Крошечный. Хрупкий. Который так трудно удержать даже в самых крепких руках. Не справляясь с отчаянием, он рассказал обо всем Майку. Наплевав на то, что поднимет на смех. Или посмотрит испуганно, как на сумасшедшего. Джон давно уже сумасшедший, и это не самое страшное. Но Майк отнесся к его рассказу серьезно. Слушал. Качал головой. Качал понимающе, так, как и надо было дошедшему до точки Джону. Они сидели все в том же пабе, где совсем недавно (хотя Джону кажется, что прошла целая жизнь, полная ярких красок и счастливого смеха) жаловались друг другу на какую-то там тоску, не понимая даже, что это такое на самом деле, не зная, как может ломить грудь от невыплаканных слез и весьма конкретного горя: потерять самое дорогое, единственное на земле. — Джон, — Майк сделал внушительный глоток джина, — ты должен что-то поменять в своей жизни. — Что? — горестно вздохнул Джон. — Что я могу поменять? — Все что угодно! — воодушевился Майк, лихо опрокидывая стопку. — Начни с квартиры. На кой черт тебе эта дыра? Маленькая, темная. Да там точно с тоски подохнешь. — А нам было очень светло, — мечтательно улыбнулся Джон и тоже осушил стопку до дна. — Очень. — Ну было. И больше не будет, — горячо возразил ему Майк. — Знаешь, у меня есть приятель. Потрясающий малый. Гений. Конечно, большой оригинал… Да и характер у него… Недавно он побывал в аварии. — Ты предлагаешь мне ухаживать за калекой? — усмехнулся Джон — Что за глупости! — Да я бы не отказался. Я бы с радостью. Хоть кому-то я буду нужен. — Никакой он не калека. Руки-ноги на месте, голова тоже. Правда, после комы… — Он был в коме? — переспросил Джон. — Да, совсем недолго. — Майк сосредоточенно потер переносицу. — После нее он стал странноватым. — Заговаривается? — Да нет… Спросил меня о соседе. — У тебя нет никакого соседа, Майк. — Джон, не тупи! — Майк неожиданно вспылил и плеснул в стопки новую порцию джина. — Шерлок попросил меня подыскать для него соседа. И это очень странно. — Его зовут Шерлок? Хм… Ну, а в чем, собственно, странность? — Он человек нелюдимый. Одиночка. Я всегда считал, что ему никто не нужен, и вдруг… — Наверное, во время пребывания в коме на него снизошла благодать, — скептически скривился Джон. Но Майк был настроен решительно и не собирался шутить. — Наверное, — согласился он, допивая свой джин. — Может быть, тебе стоит переехать к нему? Он странный, ты сейчас очень странный… Вдруг сойдетесь? И будет не так тоскливо. Погоди. Надеюсь, он не успел передумать. Майк достал телефон и, позвонив загадочному Шерлоку Холмсу, договорился о встрече. — Порядок, — довольно улыбнулся он. — Завтра. В Бартсе. — В Бартсе? Он работает в нашем Бартсе? — Да нет. Он там… В общем, завтра сам все узнаешь. *** Дома, бездумно таращась в экран телевизора (он смотрел теперь исключительно и только Дискавери, удивляясь, как можно было смотреть что-то еще), Джон понял всю глупость их с Майком затеи. — Никто мне не нужен, кроме тебя! — громко крикнул он пустоте и закрыл глаза. *** — А тут многое изменилось, — отмечает Джон, заходя следом за Майком в аудиторию Бартса. — Да. За одним из столов он видит молодого мужчину. — Привет, Шерлок. — Майк бодро кивает ему и, коротко оглянувшись, бросает на Джона многозначительный взгляд — он. — Как дела? Но Шерлок не отвечает. Он смотрит на Джона так, что у того по спине бежит холодок. «Майк уверен, что с этим красавчиком все в порядке?» Горло сдавливает горький спазм, оседая в сердце горячим комом — с красавчиком… Майк смущенно кашляет и повторяет: — Привет, Шерлок. Это Джон. Джон Уотсон. Я тебе говорил, что он может перее… Но Джон прерывает его на полуслове, потому что понимает, что все бесполезно: — Не надо, Майк. Я… Кажется, я не смогу, извини. Извините, — кивает он приятелю Майка. И поворачивается в сторону выхода. «Красавчик, — думает он, сжимаясь от взрыва душевной боли. Ядерного. Сжигающего дотла. — Ты, конечно, красавчик. И, возможно, отличный парень. Но Красавчик у меня уже есть. Другого не будет. Нет». — Куда это ты? — раздается вслед сдавленно-хрипловатое. И у Джона подкашиваются колени. И что-то ярко-оранжевое, ослепительное расплывается в голове. Он всем телом наваливается на дверь, в шаге от обморока радуясь, что та открывается внутрь: было бы очень глупо вывалиться из аудитории бесчувственным кулем. Он дышит как загнанный зверь, он тихо стонет и жарко молится про себя. К спине прижимается гибкое тело, и такие же гибкие руки обвивают его, смыкаясь на ходуном ходящей груди. — Куда? — шепчет голос — такой родной, что хочется закричать. Руки разворачивают его очень бережно, как не имеющее цены сокровище. — Я думал, что сойду без тебя с ума. Джон… Джон пожирает взглядом восхитительное лицо и тонет в глазах, равных которым нет во Вселенной. — И как только ты во мне поместился? Эйфелева башня несчастная… И обнимает до хруста. Майк часто-часто моргает и оседает на стул. — Гребаный крокодил, — шепчет он потрясенно. Конец :)