Сквозь смог прошедших дней хочу я помнить каждую улыбку

Ярость наполняла тесную комнату, и Фрэнку казалось, что в её углах оставалось заблудившееся эхо тех обидных ядовитых слов, что никак не могли его оставить, жгли тело так, что хотелось ударять всё, что попадется на пути, сбивать костяшки и чувствовать, как выступает кровь на разодранной кисти. Но эта боль всё равно не заглушила бы обиду; подумаешь, всё из-за какого-то пустяка, мелочи, ветерка, который снес их счастье, словно маленький карточный домик. И зачем он, Фрэнк, с таким удовольствием подливал масла в огонь? Зачем, видя печально-злобный взгляд вмиг потемневших глаз, позволил себе вылить накопившуюся злость на том, кто не заслуживал и капли? Буря оставила дом звуком захлопнутой двери, но как теперь пострадавшим починить всё, ею снесённое? Перематывая произошедшее в голове, Фрэнк воспламенял в себе жгучую ярость, которая заполнила его настолько, что он не в силах был управлять собой, и быстрым движением сбил стоящую рядом вазу. Звук разлетающихся по полу осколков отрезвил затуманенный разум, и мужчина на минуту забыл о ссоре, суетясь, собирая крупные части и складывая их в мусорное ведро. След из мелких отколотых цветов вёл под небольшой шкаф, и Фрэнк решил, что непременно должен убрать осколки из-под шкафа. С лёгкостью отодвинув его в сторону, он заметил небольшую лиловую записную книжку и открыл разворот. В левом верхнем углу было написано: "Сквозь смог прошедших дней хочу я помнить каждую улыбку". Фрэнк сразу узнал почерк Джерарда: строчки выглядели так, будто их писали в спешке, но мужчина знал, что каждая буква была выведена с усердием, просто вместе закорючки начинали танцевать, а размер несколько раз менялся. Фрэнка охватил беспричинный восторг, будто он знал, что нашёл что-то ценное, и он открыл следующую страницу, обнаружив запись по меньшей мере трехлетней давности: «В общем-то я не знаю, зачем завожу этот дневник, никогда в жизни такой ерундой не занимался, но мне вдруг показалось, что у меня есть то, о чем я могу писать. Сейчас, сидя на холодном полу в 9:44, я боюсь потерять мгновения из моей памяти, они настолько сладкие и туманные, словно кольца дыма, и мне кажется, что, если я сейчас же их не запишу, они растворятся в самых тёмных закоулках моего разума. Этот нежный запах. Первое, о чём я подумал, был его запах: аромат маленьких желтых цветов в миг навеял воспоминания родом из моего детства, что заставило меня улыбаться. Он улыбнулся в ответ, хоть видел меня в первый раз и ситуация была не из весёлых. Поднявшись с колен, он подал мне руку, тем самым открывая новое ощущение — осязание, и оно понравилось мне не меньше, чем первое. В его небольшой влажной ладони чувствовалась сила, которой не было в моей худощавой кисти с длинными пальцами; наши руки были совсем разными, но я подумал, что они созданы для того, чтобы соединяться вместе, переплетаясь в замок. Его голос. Всего пары фраз хватило для того, чтобы он чётко врезался мне в память: всё, что выходило из его губ в этот вечер — сплошные переливы от крайности до крайности. То он был громким и звонким, то некоторые слова просто промурлыкивались, еле выходя из его гортани. Где-то ясно различались нотки заботы, позже безразличия. Его голос был чудным инструментом, который я не отказался бы услышать вновь. Поэтому я попросил у него мобильник. "Ладно," - вот, что он сказал, какой глупый: дать телефон неизвестному парню на стоянке. Я вбил свой номер. Надеюсь, он позвонит. И чёрт, я от него просто без ума.» Парень улыбнулся. Он не так часто вспоминал их первую встречу, забивая голову важными и не очень проблемами, которые часто, собираясь большим чёрным роем, грозили совсем вытолкнуть это воспоминание. Эфемерный образ Джерарда тёплым комом осел в голове: взлохмаченные крашеные волосы спадали на глаза — ясные, сверкающие, игривые, словно бросающие безрассудный безмолвный вызов; одежда, облегающая несколько женственные конечности, была порвана в некоторых местах, под распухшей губой виднелась запекшаяся кровь. Джерард постоянно бросался в драки по наитию, часто лишь для того, чтобы развлечься. Самодовольная улыбка, которая была вызвана строчками лилового дневника, застыла на губах Фрэнка, словно забытая, и, медленно расплываясь по лицу, образовала выражение сожаления и лёгкой грусти. Парень почувствовал запоздавший укол совести, перелистывая страницу, но интерес был сильнее морали. «На туманную заправку, крадясь, пробиралась полночь. Даже не пытаясь вникнуть в суть разговора Шейна и Джоуи, я оглядывался по сторонам и всматривался в горлышко бутылки пива, к которой даже не прикоснулся. Эта ночь не предвещала ничего захватывающего, и я уже был готов утопить свой разум в пенящейся жидкости, как вдруг заметил знакомую фигуру в паре десятков метров от себя. Тот парень со стоянки заправлял бак. Подойдя к машине и облокотившись на неё, будто показывая, что мой знакомый упустил, я спросил его, почему он не позвонил. Он снова мне улыбнулся. Кто бы знал, как он улыбается! Мне даже на несколько секунд захотелось прекратить постановку "Недовольный Джерард" и пригласить его в кафе, но я ещё успел бы это сделать. Я невольно обрадовался, когда он объяснил всё потерей мобильного. Да и вообще я всю ночь был словно радостная заведенная игрушка, кто же станет грустить, если с тобой человек, который так очаровательно и искренне улыбается? Он явно заметил во мне эту перемену и позвал с собой. Даже не спросив, куда он едет, я согласился. Конечно, безрассудства мне не занимать, но в этот раз я просто потерял голову, скрывать не буду. Мы долго ехали по шоссе, укутанному плотным облаком тумана, он постоянно болтал обо всём: о музыке, мультиках и Тюдорах, о своих собаках и о расстановке ударений; всё было для него важно, и я с удовольствием слушал, иногда вставляя пару фраз. Наконец он привёз меня на старую набережную, что было для меня буквально глотком свежего воздуха: я и забыл, когда последний раз покидал пределы шумного города. Было понятно, что это место ему дорого. Он спросил, нравится ли мне здесь, и я ответил, что не хватает звёзд. Туман скрывал мерцающие точки, коими было усыпано небо. Не долго думая, он взял меня за руку и потащил в машину, а потом попросил прикрыть глаза руками. Я послушно сделал это, слушая, как он достаёт что-то из бардачка и возится с этой вещью. Я почувствовал на своей коже какую-то жидкость и вскоре, жаждая узнать, что это, открыл глаза. Машина была похожа на огромную вселенную: всё было усеяно светящимися капельками, беспорядочно разбросанными по стёклам, сиденьям, и даже мы стали кусочками этой галактики, дополняя её. Мне было всё равно: смоется ли выходка моего знакомого или же нет, я чувствовал себя превосходно, каждую клеточку тела пронизывали детский восторг и радость. Этой ночью я взял у него телефон, добавляя в контакты заставляющее улыбаться "Фрэнк".» Улыбка всё шире расплывалась по лицу парня, и он открыл дневник ближе к середине. «Не могу назвать это утро самым лучшим в моей жизни, но воспоминания о нем греют мне душу. С самого пробуждения я был зол как чёрт: Фрэнк поднял меня непозволительно рано, а вчерашняя боль усилилась вдвое, в ушах так и раздавалось его ласковое "Больно не будет", от чего я каждый раз начинал скрежетать зубами и недовольно на него поглядывать. Этим утром он был уж слишком довольным и, когда я спустился завтракать, растянул улыбку на пол-лица, доедая мои конфеты. Заметно прихрамывая и не позволяя эмоциям овладеть мною, я налил себе чай и сел рядом с Фрэнком. — Мог бы и оставить мне, — сказал я, пробуя чуть окрасившуюся воду. — Ты тоже хочешь? Я могу поделиться. — Он высунул только что положенную в рот конфету, зажимая её губами. — Изо рта в рот получается микроб. — Я отпил ещё чая. — Не упрямься, Джерард! Вчера ты об этом даже и не думал. Чай вовсе не радовал, а шоколадная конфета так соблазнительно смотрела на меня из влажного розоватого рта Фрэнка, что я не удержался и прильнул к его губам, разделяя с ним конфету, прикрыл глаза и провел языком по его верхней губе. Всё во мне будто встрепенулось, каждый уголок наполнялся свежестью и желанием быть всегда рядом с ним. Я запустил пальцы в его волосы и, углубляя поцелуй, всё сильнее прижимался к такому тёплому и родному телу, словно хотел стать его частью, читать его мысли, смешать нашу кровь. Не смотря ни на что, быть рядом. Рядом.» Как будто обжегшись страницами дневника, Фрэнк захлопнул его и бережно положил на столик. Он и не заметил, как сердце стало биться сильнее, а дыхание участилось. Сделав круг по комнате в поисках мобильного, он судорожно набрал выбитый в памяти номер и стал считать гудки, длившиеся непозволительно долго. Шесть с половиной. Седьмой оборвался, сменяясь молчанием. — Джерард?..