Я так люблю тебя

             12 октября 2005 года              Я опять мокрая курица в Париже. Москва и все, кто что там есть, живут без меня. Я не знаю, как мне              Сижу под навесом на Пляс дю Тертр, перечитываю дневник, пытаюсь что-то написать, ловлю в сером парижском небе яркие синие прогалины.              Если я немного передвинусь, наверное, смогу увидеть кусочек Сакре-Кёр. Или не смогу.              Как всегда, здесь много туристов.              Сейчас еще чуть-чуть побуду на площади и пойду, чтобы посидеть рядом с живыми скульптурами на ступеньках у базилики. Бронзовый мушкетёр с лихо закрученными бронзовыми усами вчера подарил мне розу. Не бронзовую, настоящую, живую. Может быть, мне тоже податься в живые скульптуры Монмартра?              Какие глупости приходят в голову.              13 октября 2005 года              Новый день в Париже и, похоже, скоро я стану новой достопримечательностью Тертр. Во всяком случае, со мной здороваются уже не только Мушкетёр и Дали, но и некоторые художники, так же, как и я, мокнущие под мелким дождём.              Когда я наберусь смелости, и решу, что мне делать дальше?              17 октября 2005 года              Долгие-долгие дни в Париже. Вторая неделя ничегонеделанья на Холме. Достаточно ли этого, чтобы забыть неприятности? Или они только вырастают как снежный ком, множатся в моем воображении, не дают спать и думать не дают тоже?       Ночью я сажусь в постели и таращусь в серое окно. Без мыслей, только со стучащим в горле сердцем.       Я слишком наивна, слишком глупа, чтобы не разглядеть очевидного? Вот и сейчас я строчу в свой детский дневник и раздуваю пламя там, где его никогда не было. Это всем было ясно, всем, кроме меня. Банальная история. Принц и пастушка. Эта сказка менее популярна, чем история Золушки, зато намного правдивее.       Саш Он просто хотел придержать слишком напористую девицу из крестьян, обеспечив счастье любимой сестрёнке. И заодно использовать ту часть крестьянского мозга, которая хоть чего-то да стоит. Две задачи – разом. И только я, дурочка этакая, могла поверить, что он мог мною увлечься. Вот и вправду, идиотка, я даже целый день верила, что он меня любит. Тёплые твёрдые губы. Запах можжевельника, который можно уловить, если уткнёшься лицом ему в шею. Билеты на двоих в Париж…       Дура!!!       Зато становятся понятными его срывы. Обычно непроницаемые глаза становились сначала непонимающими – действительно, что он делал рядом со мной? – а потом дикими от сдерживаемой злости. Язвительные реплики и нежелание отвечать на мои вопросы – это не от загадочности натуры, а от того, что он вёл свою, продуманную, но отнюдь не виртуозную партию, оберегая счастье сестры.       Пожалуй, честен со мной Са Алекс Воропаев был только однажды – после окончания совета, на котором его назначили президентом, Кира пыталась объявить о дне свадьбы, а Андрей заявил, что свадьбу эту следует отложить. Тогда, вытащив меня из зала заседаний в свой кабинет, Александр пытался затолкнуть в мою сумку свою кредитку и орал, что все беды их семьи от меня, такой малахольной, и что лучше бы он дал мне сдохнуть, когда подвернулся подходящий случай. И чтобы я забирала деньги, проваливала к своему Андрюше и, наконец, очистила пространство. У Са Воропаева в этот миг были такие страшные пустые глаза.       Оставила ему его кредитку вместе со своей сумочкой.              Ну, почему мне так больно? Может быть, это раненое самолюбие? Ведь меня провели как ребенка, посулив конфетку, а дав только пустой фантик. Если сравнивать моё чувство к Андрею с тем, что происходит сейчас… Несравнимо. А ведь Андрея я любила десять лет. А уж всё то, что я, влюблённая в Жданова, вытворяла…              Пусть, пожалуйста, Боженька, пусть это будет раненое самолюбие. Пожалуйста. Я прошу тебя.              18 октября 2005 года              Это, правда же, раненое самолюбие. Я просто уверена в этом.              19 октября 2005 года              Желание поработать живой скульптурой не исчезло. Жаль, что даже в Париже становится холодно, и, боюсь, Анри-Мушкетёр и Жабраил-Дали вскоре меня покинут.              20 октября 2005 года              Скоро придётся возвращаться в Москву. Сколько можно залечивать свои воображаемые сердечные раны?              Мама звонит через день и осторожно выспрашивает у меня, где я бываю, что делаю, не собираюсь ли я остаться в Париже. Ничего конкретного я ей не отвечаю, только рассказываю о Холме и Храме Христова Сердца, в котором бываю регулярно, чем, кажется, её сильно пугаю…              Пора уже решать, как жить дальше. Может быть, Франция – это выход? Или Германия? Думаю, воспользовавшись связями Денни, я смогу получить рабочую визу. Потому что вернуться в Москву как ни в чём не бывало, увидеть знакомые лица, все-все знакомые лица, я не хочу. Слишком это больно для моего самолюбия. Оно и так страдает. Как я могла принять его муки за любовь? Смешно!              23 октября 2005 года              Теперь мама звонит каждый день. Она выспрашивает, задаёт вопросы, она волнуется. Пытаюсь её успокоить, но как это сделать, если во мне самой покоя нет? Что-то каждый день вытаскивает меня из маленького гостиничного номера и ведёт по крутым улочкам Монмартра.              Вот и сегодня я наматываю круги по Холму, сижу на Тертр, бегу к базилике, возвращаюсь. Я присаживаюсь рядом с Марион, разглядываю смешных человечков, которых она рисует тут же тушью и акварелью. Марион ловко одевает в паспарту свои небольшие, с ладошку, произведения и почти даром отдаёт туристам, вечно толпящимся на площади вокруг художников.       «Мадам, месье, Эйфель…» – и тоненькая девушка, застывшая на фоне Эйфелевой башни, уезжает в Японию вместе со своими новыми владельцами.       «Мадемуазель…» – и смешной рыжий парень, решивший поудить рыбу ночью недалеко от Нотр Дам, отправляется в Сибирь. «Не замёрзни там, Жико», – бормочет Марион.       «Мсье…» – и рыжая дама в шляпе с огромными полями, на которых поместился весь Лувр, направляется в неизведанное вместе с пожилым пузатым господином.       Моя приятельница Марион – настоящая добрая волшебница. Мне нравятся её картинки не меньше, чем они нравятся многочисленным покупателям. Но Марион сегодня не задерживается на Тертр. Через час, весело подмигнув мне, почти вприпрыжку – и это несмотря на солидный возраст – убегает, волоча за собой по-непарижски огромную дамскую сумку и переносную витрину в виде мольберта.              Я остаюсь. Мне некуда спешить, только перемещаюсь за маленький столик под навесом и заказываю кофе. Он горячий и вкусный – то, что нужно, чтобы согреться.              Ложечка падает на каменную террасу, и гарсон приносит мне чистую. Un grand merci. Улыбается, а я улыбаюсь ему в ответ.              Нужно возвращаться в Мос гостиницу. Нужно что-то решать.              Сегодня утром тревожным полушепотом мама сказала, что мне звонили «из офиса». Больше она ничего не сказала, а я не переспросила. Из офиса... Это странно, кому я стала там нужна? Вообще, тайны из своего отъезда я не делала. Павел Олегович прекрасно знает, где я, папа сказал ему сразу. Маргарите Рудольфовне я не интересна, да и можно ли сказать, что она «из офиса»? Андрей? Вряд ли. Девочки из женсовета? Не думаю. А Саш Воропаевы только рады, что меня нет в Москве. Его слова Он никогда больше не              24 октября 2005 года              Сбежать в Париж, в город, который был для меня весь – радость и удивление, было не лучшей идеей. Впрочем, как оказалось, когда это не касается финансовых вопросов и умения подать кофе, я совершаю бессмысленные поступки с завидной регулярностью. Не вижу ничего дальше своего носа. Не понимаю людей. Не верю в неизбежность наказания за свою глупую счастливую улыбку и щенячий восторг.              Пытаюсь анализировать недавнее прошлое, но удаётся мне это с трудом. Баланс не сходится. Это же моя чертова жизнь, а в ней я понимаю куда меньше, чем в том, для чего я только и пригодна. Пригодна по мнению Са              Актив: я повзрослела. Пассив: мне нравилась та невзрослая Катя, которая с самоуверенностью бульдозера считала мир площадкой для собственных манёвров.              Актив: я излечилась от чувства к Андрею. Пассив: я хочу вернуть ушедшее, очень хочу. Я хочу опять страдать от любви к Андрею на расстоянии, иногда встречаясь с ним взглядом. Хочу увлечь его, избалованного женским вниманием, танцевать с ним, краснеть от его комплиментов, ревновать его ко всем девушкам Москвы и окрестностей. Я хочу целоваться с ним в машине, жадно и нежно... Хочу смущенно ответить «да» на его вопрос о гостинице и впервые заняться с ним любовью, а потом втайне от папы встречаться ещё и ещё.       Пусть наш роман с Андреем длился бы недолго, пусть... Но я бы начала мечтать о белом платье и придумывать имя нашему первому сыну. В какой-то момент, через неделю или через месяц, Андрей сказал бы мне, что я замечательная девушка, что я близкий и дорогой ему человек, но так случилось что... Я таращилась бы непонимающе, а он ласково добавил бы, что я встречу когда-нибудь хорошего парня, намного лучше него, Андрея. После я рыдала бы у мамы на плече, ходила несчастная, исписала глупостями весь дневник, выдрала бы из него первые страницы и устроила им ритуальное сожжение. Мои мучения от разбитого сердца длились бы несколько лет. Всё это время я бы вела записи, фиксировала свои подлинные и воображаемые чувства, любовно описывала бы редкие, мимолётные встречи с Андреем, цитировала или переписывала целиком созвучные настроению стихи. Вот это была бы моя настоящая несчастная любовь. И я ни за что, ни за что не поехала бы в Париж!!!              Пассив, пассив, пассив: я в Париже, я никого не люблю, колотит меня исключительно от чувства унижения и от осознания собственной умственной несостоятельности.              Ведь то, что со мной сейчас – это не любовь!              25 октября 2005 года              Никак не могу забыть мамины слова о звонке из «Зималетто». Кто хотел узнать обо мне, кто? А ещё мне всё утро кажется, что за мной наблюдают. Я почти бегом бежала от гостиницы к Тертр, и всё время мне мерещилось, что меня преследуют.       Сумасшествие.       Вот и сейчас я сижу за любимым столиком уличного кафе, и чей-то взгляд прожигает мне спину. Я оборачиваюсь, ничего подозрительного не замечаю. Игра воображения, которое чрезмерно обострилось после известия о том, что мной кто-то интересовался. Кто-то.       Мне становится неуютно в этом кафе, на этой площади, в этом городе... и я утрачиваю вновь обретённое спокойствие совсем так же, как я утратила его почти полтора месяца назад, в начале всей этой глупой истории, так ударившей по моему самомнению и гордости.              Да, я уже совершенно точно убедилась, что это была не любовь.              25 октября 2005 года              Какого чёрта я себя обманываю?              Я ненавижу тебя, Сашка, за то, что со мной происходит!!!                     Последняя запись в дневнике. Без даты              И вот так просто? Просто сесть за столик рядом? Поздороваться со мной, заказать кофе моему гарсону и взять меня за руку, как будто ничего не случилось? Я ненав______________________                     Запись другим почерком на листке, вложенном в дневник, без даты              Катерина,       если тебе не нужно это свидетельство твоих прегрешений, то выкинь, а не бросай его, где попало!       Не хочу читать о детских глупостях и девичьих тайнах, но если увижу это розовое убожество еще раз, то пеняй на себя. Прочитаю.       В конце концов, меня уже три года интересует, почему при упоминании слова «ужасный» ты так ехидно улыбаешься!              С.       Твой Ужасный Муж.